Часть 6. 1-я половина Нулевых. Стабилизация

Часть 6. 1-я половина Нулевых.  Стабилизация

                                  

 

Зрелость

 

1.         Начало Путина

2.         Мониторинг. Смерть Ларкина  

3.         Путешествия в иные страны и по России

4.         Жизнь семейная

5.         Дела яхтенные

6.         Литературные упражнения

7.         Средний класс и либеральный консерватизм

8.         ИнОП  — начало. Стратификация

9.         Заключение

 

 

 

 

 

1.         Начало Путина  

 

Все помнят начало нулевых, с наступлением которых символично совпало появление Путина, сначала как исполняющего обязанности, а с 16 марта 2000-го года – как избранного Президента страны (что новое столетие с 2001-го начинается, про то только Стругацкие знали, простой народ с нуля считал).  Надо сказать, что Путин появился в очень нужное время в очень нужном месте. После Ельцинской смуты и полуразвала страны, после «парада суверенитетов» и  губительного чеченского унижения, после дефолтов и экономических кризисов и прочая и прочая людям жизненно необходимо была надежда на возрождение. Падать дальше было некуда. И возрождение появилось как чертик из табакерки – нате пожалуйста! Говорит вещи ясные, понятные, по-народному просто, но и видно, что сам не прост, недаром из Конторы, палец в рот не клади.

И как-то поверилось, что террористам и впрямь несдобровать и точно «если в туалете поймаем, то и в сортире их замочим». И что непременно «кто нас обидит — трех дней не проживет». И можно не сомневаться, что «не Пыталовский район они получат, а от мертвого осла уши». Фразы пошли в народ, а рейтинг нового Президента – вверх, до высот, ранее никому не ведомых. Надежда дорогого стоит.

Но если страна жила надеждой, то лично я – последними рублями, кляня на чем свет стоит лихого азера Алиева, слинявшего с моими шестью тысячами баксов.  Которые он обещал выплатить, после того, как я выпишусь с Грани, да и надул.

Сам я работу никогда не искал, считая, как Атос, что амуниция меня сама найдет. Но «амуниция» тоже не спешила, а кушать периодически хотелось. Это был наш первый год жизни с Катюшкой и думаю, она в уме составляла невыгодное обо мне мнение. Но вслух ничего не говорила, была натурой долготерпной, как и полагается русской женщине.

            Сначала выручил Мишаня Цванг, который периодически подкидывал по сто баксов. А времена в 2000 году были не теперешние, я  на двести рублей шел к метро и закупал харча дня на три, причем всякого – и молочного, и мяса с колбасой и овощей и сладкого чего к чаю с кофе. Притом на двоих и без особой экономии для утробы.  А доллар тогда стоил 27 рублей, что мало чем меньше нынешних 30-ти (начало 2013-го).  Кстати, заодно скажу, что при обставе новой квартиры я за холодильник и стиральную машинку отдал  вкупе 5 тыс., а за два дивана, два кресла и кровать размером 2.20 на 1.80 за всё восемь штук рублев, за которые вы сегодня один самый плохонький диванчик только и купите.  Да за холодильник ростом под два метра отдадите больше десяти, да за недорогую стиралку шесть (что я сам недавно и сделал – старые приказали долго жить).

            Но как бы ни была относительно дешева тогдашняя жизнь, долго так жить было нельзя, да и не хотелось. Всё же зарабатывать на нее я привык сам. И тут мою судьбу на долгие годы определил мой дорогой Андрюша Иванов. И вот как:

Сам он тогда как раз начал делать финансовую карьеру в МКБ (Московский кредитный банк). А МКБ как раз собирался расширить клиентуру среди физических лиц (бишь среди людей) и они заказали исследование потенциальной клиентуры фирме Лены Коневой – КОМКОН-2. И я попросил Иванова между делом поговорить с Леной, не хочет ли она меня взять на работу – самому мне просить Ленку было как-то не с руки. Мне вообще всегда просить кого-нибудь о себе было неловко, вроде как навязываюсь. Через друга еще туда сюда.

Андрюша, спасибо ему великое, не отказал, Лена отнеслась к теме с пониманием, и оттого разговор вышел с разумением. И я до сих пор благодарю Лену за ее разумное решение меня к себе не брать. Во-первых, я был все же из первых вциомовцев и ей в подчиненные годился мало, а во-вторых, она занималась сетевым маркетингом и сообразила, что это дело не по мне (она неплохо понимала мои интересы еще по ВЦИОМу).  Зато она порекомендовала меня социологической фирме, о которой я вообще ничего никогда не слыхал. При этом Ленка в разговоре со мной сказала, что компания очень динамичная и если уступает ее КОМКОНу, то уже постепенно догоняет. Так я оказался в «Мониторинге», молодой фирме, которой руководил тоже относительно молодой Андрей Милехин (1964 года рождения), т.е. на тот момент ему было 37 – возраст Пушкина.

Андрей Милехин времен мониторинга. Начало 2000-х

 

            Но Пушкиным Милехин не был, а был бывшим гебистом еще советской закваски, но честолюбие и жажда великих свершений кинула его в социологию, и он занялся ею еще в 87-м году, создав социологический кооператив «Потенциал», который, не знаю, чем занимался, но зато вырос до компании Мониторинг (которая писалась по-аглицки monitoring.ru). Впрочем, была еще и другие компании как-то АРПИ, АИСТ, НИСПИ, но это были всё бумажные конторы, которые все вместе образовали как раз в 2000 году Группу компаний monitoring.ru.

 

2.  Мониторинг. Смерть Ларкина  

 

Куда я и попал. И оказался там почти старцем, в компании юных девиц и  зеленых  юношей я в свои 42 ощущал себя аксакалом, и по летам и по социологическому опыту.  Из общей массы выделялись Оля Горелова, умом и сообразительностью, Света Поликанина – работоспособностью и ответственностью.

 Света Поликанина (слева видна Лида Череховская, это уже ИнОПовская жизнь)

Была Лариса Бирзина, яркая центровая барышня, еще несколько человек и Миша Боков, немного моложе меня из отдела выборки, да Валя Крашенинников, очень приятный и удивительно интеллигентный молодой человек, компьютерщик по образованию, с которым мы с тех пор часто общаемся, поскольку он умен в этих делах обратно пропорционально моей компьютерной тупости. В церберах ходил Олег Бауткин, доверенное лицо Милехина, приличного роста крупный увалень, достоинство которого заключалось в преданности конторе. Цербером он был по обязанности блюсти дисциплину, а в душе, как я потом понял, был человеком добродушным и бесхитростным.

Фирма занималась, как ей и полагалось по названию, мониторингом, т.е. регулярными всероссийскими опросами населения, главным достоинством которых была скорость опросов, которые делались чуть не за пять дней, начиная с запуска анкеты в регионы и до предъявления результатов.

Зачем был нужен такой темп, я понять не мог, к тому же было очевидно, что качество данных при этом не может не страдать. За этим качеством следили постоянно и пристально, но лучше оно не становилось. В основном оттого, что Милехин всегда проповедовал политику жесткой экономии средств на всех этапах проекта. За счет чего (а также по причине невысоких цен на исследования и упомянутой уже скорости предоставления результатов) имел неплохие показатели на  рынке – заказы в фирму шли. Оттого анкета состояла почти целиком из рыночных «заказных» блоков, но оставалось и место для «инициативных» вопросов, в основном социально-политического направления. Для этого в компании находился ни кто иной, как сам Николай Петрович Попов, которого я отлично знал по ВЦИОМу и которого с удивлением для себя обнаружил на второй день своего пребывания. Попов ходил через день, был чем-то вроде научного консультанта эксперта, приходил к двенадцати (все к десяти), сидел в отдельном кабинете, читал газету или журнал, ничего не делал и только порой консультировал какого-то забредшего к нему юного социолога.

Негласный, но часто повторяемый девиз фирмы был «никакого анализа. Мы даем данные, клиент сам над ними думает». Я понимал, что такой подход не от хорошей жизни и взялся претворять в жизнь новый девиз – «больше анализа, хорошего и разного». Тут кстати Петрович (как я давно называл Николая Петровича Попова), который был по совместительству экспертом в фонде ИНДЕМ у Сатарова, притащил заказ на исследование коррупции в стране, да Группа компаний     МДМ, (была тогда такая) вдруг сделала заказ на огромное комплексное исследование своих «заводов и пароходов» (а это были самые разные предприятия, и азотные и фосфорные и трубные и угольные и всякие иные, да по всей стране). Так что развернуться мне стало где. Что я и сделал.

            Надо сказать, что в компании были приняты (опять же не от хорошей жизни) шаблоны на все виды работ, начиная с написания Предложения по заказу клиента. Понимая, что юные социологические дарования могут натворить тут нелепой отсебятины, Милехин эти шаблоны предельно формализовал и оттого авторского текста там, как правило, было не густо. Я взялся это исправить и стал писать классические развернутые Программы исследований, как нас учили, с проблемной областью, целью, основными задачами, объектом и предметом, аналитическими задачами и всеми прочими необходимыми научно-методическими атрибутами и прибамбасами. К тому же частенько подпускал некоторого социологического хулиганства, исключительно из желания проверить реакцию Милехина. К моему удивлению, все мои выверты он воспринимал благожелательно, бурча под нос что-то вроде:

— Ну, мы так вообще не делаем, но, наверно, и так можно. Попробуем.

После таких слов мы с Ларисой Бирзиной, которая возглавляла клиентский отдел, отправлялись на переговоры к заказчику, где я уже разливался совершенным соловьем, благо после вольных хлебов и выборных приключений посвиста мне было не занимать.

           

Лариса Бирзина

Лариса обговаривала коммерческую сторону вопроса, и мы приносили в контору Договор на подпись. Получая при этом дивиденды за «ум и сообразительность». Кстати, положили мне в самом начале 800 долларов, но к концу первого года я получал уже полторы тысячи, что в 2000-м было совсем неплохо.  Дальше добавили до двух, потом до двух с полтиной, что, вкупе с премиальными составляло около трех тыщ зеленых в месяц. Но это к слову. И к тому, что платили так только мне, да еще двум-трем «зубрам», а все прочие получали хорошо если   баксов по 200 – 300, редко чуть выше. При этом в конце своего пребывания в компании я дорос до наименования руководитель Управления общественно-политических исследований. Карьера, мля.

Еще я стал выезжать в командировки на поле, туда, где у «monitoring.ru» (писался он, как я говорил,  по-английски) не было своих людей и вообще социологов хоть каких. К примеру, так я попал в заштатный городок Кингисепп, что в Ленинградской области, на завод Фосфорит и наслушался там историй о разорении предприятия и ворах-хозяевах, которые довели до ручки и разорили один из крупнейших химических комплексов в стране Советов. Опрашивал я и руководство и бригадиров и простых работяг. Руководство брехало, как ему и положено, работяги ругались на всё и на всех, зато бригадиры были откровенны и деловито критичны. «А что мне боятся» — говорил один такой – «пусть что хотят делают, я всё одно правду скажу». Из всего, что я там увидел, больше остального на меня произвело впечатление большое количество простых людей,  спокойных, уверенных, с легким прищуром на власть эту и ворье бесстыжее, говорящих про себя «ничего, переживем, еще не такое переживали».

Потом я попал в Ташкент, в его дикую жару и совсем совковый, с азиатской отрыжкой, быт, потом вообще на Давосский форум, который, правда,  состоялся не в Давосе, а в Москве, в отеле Шератон Палас на Тверской и там увидал прям возле себя всех этих еще не посаженых Ходорковских (но уже недолго оставалось), не уехавших Березовских (тоже уже почти), не обчелсиных еще Абрамовичей, фаворных еще Гусинских и прочих Чубайсов и поразился тому, насколько они вблизи  бледно сероваты, потёрты и нездорово обрюзглы.  Я им искренно от души не позавидовал.

Надо сказать, что пришел я в контору в момент, когда Милехину очень захотелось   перейти на новый уровень бытия. Сначала он, видимо, думал сделать это через сходство прошлого и даже подписал пару заказных статей в прессе не токмо своей фамилией, а еще и конторскими регалиями, но демарш остался без кремлевского ответа. Я не знаю, какие еще шаги он предпринимал в этой области, но очевидно, что по этой линии не выгорело. Тогда он явно стал искать союза с научно уважаемой социологической фирмой, от которой мог бы взять авторитет и которой мог бы  сам придать молодой и эффективной динамики (что он не завоюет научное уважение быстро и с отдачей, это умный Андрей хорошо понимал).

Такой фирмой стал РОМИР Елены Башкировой.

 

 

               

Лена Башкирова времен своего РОМИРа (Российское общественное мнение и Исследование рынка)

Компания организовалась на рубеже 80-90-х самой Леной и основу ее составили сотрудники ИС АН (Института социологии Академии наук).

 

Выбор был удачный, компания значилась независимой, т.е. подачек ни из какого Кремля не получала (тем паче от Белого Дома),  держалась на связях своего лидера, по размеру примерно равнялась «мониторингу» (за 50 сотрудников), но научный авторитет и вес имела несравненно больший. Объединение явно имело смысл.  Лена была хоть и значимым и известным ученым, но энергия ее явно шла на убыль и тут  и она была кстати  Милехину как и он ей, своей молодостью и напором.

Начало отношений было безоблачным и многообещающим, две компании с выборочными сотрудниками даже съездили в Тунис на «объединительный» семинар, куда я прихватил по случаю даже жену с дочкой.  Задумывал ли сразу Милехин «съесть» РОМИР я не знаю, а гадать не хочу, но я видел, что отношения между ними сначала были дружеские и открытые, хотя Лена и высказывала мне в приватных беседах свои опасения (она почувствовала ко мне расположение). На что я искренно отвечал, что Андрей «человек хоть неизвестный, но уж, конечно, малый честный». Объединение состоялось, и Лена с компанией переехала к нам на Зубовский бульвар д.4 (длиннющее здание ИТАР-ТАСС), хотя она и говорила брезгливо, что у нас «щами пахнет».

Но постепенно отношения стали разлаживаться, хотя порой и подымались вверх. Как-то Лена говорила мне, что Андрей сидел у нее час и говорил, как он хочет, чтоб она была ему как мама, а он ей как сын. Но эта идиллия длилась недолго и вскоре Лену благополучно выставили из какого-то там Совета Директоров (меня на эту кухню не пускали, Андрей отлично понимал, что тут я могу ему только нагадить) и попросту не пустили даже не то, что в ее же собственный кабинет, но и вообще в здание. Лишив Лену ее же фирмы.

Андрей в 2012-м

Сейчас в среде социологов бытует устойчивое мнение, что Милехин РОМИР съел (так называемое «недружественное поглощение»), Андрей, естественно, имеет на этот счет свое мнение, гораздо более, на мой взгляд, уязвимое. Говорю это исключительно правды матки ради, поскольку Андрей ко мне всегда относился очень хорошо и личных причин его порицать у меня нет. Лена с ним долго судилась, но безуспешно, а Милехин назвал завоеванное сначала РОМИР мониторинг, а потом и просто РОМИР (и то, за что, собственно, боролись).

В те же годы я взял было на работу к Милехину Виктора Ларкина и он поначалу сделал в конторе много нужного и полезного, разработав типологии выборок, и создав нужные для работы в поле базы и статистические пакеты. Но потом старый его грех – квас – стал проявляться в неудобоваримой форме, Виктор начал понемногу погуливать и поначалу я еще его как-то прикрывал. Но потом с очередной получки просто исчез на неделю с концами.  Для помешанного на дисциплине Милехина это был грех смертельный и Виктора безоговорочно уволили. Он остался без работы и, соответственно, без денег. А надо сказать, что к этому времени жена его Оля уже устала с ним бороться и обменяла квасного Виктора на очень умеренно пьющего Андрея Городецкого так, что Андрей переехал в их квартиру, а Виктор – в его. Такой вот баш на баш. Виктор только продолжал встречаться с сыном Пашей, которого очень любил и в честь которого даже как-то притащил мне книгу «Апостол Павел» с наказанием, ежели что вдруг, чтобы я передал эту книгу Паше, когда он вырастет. Из чего я заключаю, что смерть свою Виктор молчаливо предполагал (кстати, книгу я Паше недавно передал, он нынче – в 2012-м – 18-ти летний очень высокий, под 1.90 молодой человек, похож на отца, но с более сглаженными приятными чертами).

Но это сейчас, а тогда Виктор часто заходил ко мне и я снабжал его продуктами, в основном самыми немудрыми, как-то колбаса, сыр, сигареты, тушенка, постное масло, хлеб и остальное в этом роде. Тут надо сказать, что мой друг Слава Бегемот (Руднев, прозванный мною Бегемотом за добродушный нрав и характерную внешность) подсуропил мне тогда с гречкой —  и вот как.

Сижу я как-то со Славой Ганенко (приятель еще Люды из Крыма), расслабленно играю с ним в нарды, как вдруг звонок и Бегемот из трубки спрашивает, не нужна ли мне гречка.

Я мысленно залез в шкаф, гречки там не увидел и сказал, что не помешает.

— Так я сейчас завезу – отчего-то явно обрадовался Бегемот.

— Давай. А сколько привезешь-то?

— Да один мешок всего. Кило 50 будет, не больше – был ответ и он повесил трубку. Минуты три я доходил до осознания, а когда дошел и в панике перезвонил ему, жена его Люба сказала, что он уже уехал. Само собой.

Нет, деньги были, но на кой мне мешок гречки, вот этого я понять не мог.  Но было уже поздно.

Бегемот притащил мешок (привез на своей машине), долго пел мне про крутую выгоду в деньгах, выслушал мой категорический отказ от второго мешка и уехал восвояси. А я остался с кучей гречки, без которой теперь от меня никто не уходил. Вот и Виктору я каждый раз отсыпал кило два-три в полиэтиленовый пакет и, вместе с остальным харчем, немного грел его бедность. Но  денег не давал, не желая участвовать в нехорошем, так, на проезд.

Было это в 2002-м году, и как-то раз вернулся Виктор в свою новую квартирку поздно с осенней сырости, да набрал горячую ванну, да и забрался в нее полежать, погреться, как любил. Полежал, погрелся. Да и помер. Сердце остановилось. В сорок восемь лет.

 Жена нашла его только на другой день днем (взволнованная, что к телефону не подходит, приехала проведать), так что хоронили его в закрытом гробу. Пришло много народу, из ФОМа были не только наши девочки, которые Виктора любили, но и сам Саша Ослон, который передал немалые деньги на похороны. На гробу стояла фотография Виктора и пока его отпевали там же, в морге, я смотрел на него и удивлялся какому-то новому выражению лица, спокойному и немного насмешливому, словно он теперь знал нечто такое, чего не знал никто из нас. Знал, да только не говорил.

В крематории на кладбище Виктор сыграл свою последнюю штуку, на которые был горазд при жизни. Когда его нестандартный длиннющий гроб (при росте Виктора в 2.03) поехал по рельсам на поворот в «последний путь», он на повороте этом застрял и проехать дальше не смог. Гроб  вытащили обратно, на руках отнесли на зады и вручили там местным задумчивым работягам. Так и в могилу Ларкин попал «с черного хода», как и всю жизнь жил «не как все люди», но достойно и с честью.

Так ушел мой самый близкий друг.  После смерти он некоторое время приходил ко мне во сне, обычно вроде как в странном полупустом сумеречном городе.

Я ему говорил:

— Виктор, ты чего тут ходишь, ты же умер.

— Да нет, тут не так – отвечал он, а сам был грустен и  задумчив.

После таких визитов я шел в храм и записывал Виктора в поминание и молился за прощение его грехов.  Теперь уже давно не приходит, и я надеюсь, что душа его успокоилась. Царствие ему Небесное.    

 

 

 

3.         Путешествия в иные страны и по России

 

Мы с Катюшкой расписались в апреле 2001-го (венчались позднее, в августе) и я тут же увез ее в свадебное путешествие по Европе на автобусе – были и есть такие недорогие туры, а деньги у меня остались от последних выборов на Урале. От Бреста, до которого ехали поездом, на автобусе мы въехали в Польшу, которую прокатили через Варшаву, потом ехали по Германии  ночевкой в Дрездене, далее в Париж с ночевкой в нем же. Оттуда в Голландию, с посещением Амстердама, в бельгийский Брюссель к писающему мальцу, оттуда к чехам в Прагу и снова в Брест к батьке, да и в Московию опять же на поезде. Всё за две недели. Такой вот галоп по евжоп.

Польша запомнилась только сельскими  домиками чуток почище наших, да продажными девахами на обочинах – тут разницы я не заметил. Варшаву мы видели окраинную и спальные районы были совершенно чертановские, не знаю, может ближе к центру жизнь красивше.

  Германия открылась нам бесконечными рапсовыми полями, из которого еврочеловеки делают масло на манер постного. От этого рапса вся сельская округа была ярко желтого цвета, что лично мой глаз не радовало, зелень как-то приятнее. Дрезден я знал по Августу Саксонскому, союзнику нашего Петра, о чем сообщил  автобусной девке гидше (которая всю евжопу проехала с нами, совершенно, на мой взгляд, без толку)  и был ею похвален за это знание. Еще все знали, что Дрезден был разрушен бомбами союзников по 2-й Мировой почти под корень,  сохранилась Галерея, а боле почти ничего, так что исторический центр Дрездена умещается на небольшом пятаке, а дальше —  на манер московских грязные дома коробки 70-х (Дрезден был на территории ГДР,  чему еще там быть?).

Франкфурт (в котором я ранее бывал) мы проехали поздно вечером, так что ничего особо видеть и не было, Люксембург проскочили без остановок ночью, зато в Париж приехали рано утром. И тут же принялись в сильном темпе (который задавала энергичная гидша) по нему шляться. Среди автобусных сидельцев были люди пожилые, одна старушка совсем рассыпная и я просил безжалостную деваху трястись помедленнее. На что был ответ «тогда мы не успеем» (Бог весть чего) и бедная старушка галопировала по Латинскому кварталу совершенной молодой кобылкой. В этом квартале, кстати, мы зашли в Сорбонну да и пописали там в бесплатном студенческом туалете (по крайней мере, иного повода тусоваться там полчаса я отыскать не смог).

Потом была Эйфелева башня – куда же без нее —  далее Монмартр, где мы от группы откололись и пошли искать Викалика Зюзина, приятеля машкиного (которая жила еще у Боба на Грани) Паши, и о котором мне  Паша много говорил хорошего. Виталика, который был художником и на той горе рисовал туристов,    мы нашли на удивление быстро, он тут же свернул свой бизнес и мы уже втроем пошли гулять по вечернему Парижу с гораздо большей приятностью и толком.  Подойдя в полночь к Триумфальной арке к нашему автобусу, где мы с Виталиком и с Парижем распрощались. Ради небольшой страны Нидерландии, где были уже на другой день, причем начали с какой-то сырной фермы в пригороде Амстердама, где нас настойчиво уговаривали купить очень дорогого ручной выделки сыра, вместо чего я искупался в небольшой речке Амстел (будучи до того уверен, что это сорт пива). Был апрель месяц и речка была градусов в 15, по мне теплей, чем надо, но терпимо. Сыра мы купили в самом Амстердаме и потом горько о том жалели, но об сыре после.

Пока же нас прокатили на плоском, как в Питере – чтоб под мостами проходил — катере по Амстердаму, накормили малосольной голландской селедкой (наша не в пример ядренее), а далее мы с Катюшкой уже по привычке откололись прогуливаться сами и забрели в квартал красных фонарей – как же без них – потом в местный паноптикум мадам Тюссо, которых сейчас навалом по всему миру. Музей был дюже восковит и даже неприятен человеческими пародиями, так что мне лично не показался.

Потом мы первыми пришли на стоянку автобусов и долго ждали, пока наши польские шоферы не сдадут свою наркоту местным боссам (по крайней мере, так я об них думал). Следующим днем мы были уже в Брюсселе, где вид черепичных красных крыш и цветочных клумб наводил на меня уже вполне осязаемую тоску и только крепкий сорт местного портера кое-как примирил с обрыдлой средневековой реальностью. В этих готических городках можно нажраться в одном, заснуть, проснуться в другом и не заметить никакой разницы. Мы с Катюшкой (которой тоже стало в Европе скучно) даже положили себе не глядеть на писающего мальчика, к которому устремились наши автобусанты. Мы пошли в обратную от него сторону, но видно все дороги в Брюсселе ведут к этому писуну, потому что мы против воли набрели вдруг на него и единственное, что я мог сделать – это его не фоткать.

  Потом была пивная Прага, снова Брест, поезд на Москву и «усталые и довольные» мы ввалились наконец на нашу родную истосковавшемуся сердцу Малую Филевскую.

И вот тут пора поведать сырную историю. Которая началась покупкой в амстердамской лавке мягкого сыра на манер наших плавленых, который и был куплен оттого, что почти не давал дурного духа, так, совсем слегка,  для местного колеру.

Сыр в красивой коробочке был положен на дно сумки для проезда в Россию и забыт. Но ненадолго, потому что когда мы открыли эту сумку в отеле в Чехии, на нас пахнуло дюже. Так, что носы наши скрючились на сторону. Сыр был завернут в три пакета и убран на самое дно. Но когда жена уже в поезде из Бреста в Москву открыла – нет, даже не сумку, а нижнее место полки купе, где сумка простояла два часа – как оттуда дыхнуло такой вонючей мерзопакостью, что глаза заслезились.  Мы поняли что сыр парень серьезный. Дома он провонял насквозь холодильник за полдня, поэтому, когда приехал Серый за презентами от Европы, сыр был торжественно вручен ему как величайший деликатес. Серый нюхнул и даже сказал что-то вроде: «вот такой я и хотел попробовать». Но на следующий день он привез сыр обратно сказав «ешь этого скунса сам».  Тут кстати подвернулся Кот и сыр был отдан ему с мамой как презент из страны сыров (каковой Голландия считается вкупе со Швейцарией). Но и у них он не задержался и привычно уже воротился к нам с крайне нелестной формулировкой. Так что отцу я даже его и не предлагал, но по своей склонности к мелким пакостям, скатал из кусочка сыра шарик с булавочную головку и незаметно сунул отцу в карман пиджака.

На другой день отец позвонил и стал горько жаловаться, что у них в коридоре что-то стухло и они понять не могут – что именно. «Прямо как в струю входишь вони такой резкой» — говорил печальный папа – «а откуда она, понять не можем. Всё обыскали – ничего не нашли. Загадка». Мне стало стыдно и я поведал об источнике, был назван бандитом, но прощен за жалостливость.

А сыр был отдан Виктору, с которым мы хорошо посидели и которому было уже всё равно, что тащить, хоть говно в ведре. Но не всё равно было пассажирам в метро и от Виктора отсаживались все, кто имел неосторожность примоститься рядом. А повез он сыр жене, как дар просвещенных столиц.

Как только Оля открыла дверь, она тут же сказала: «Что это у тебя? А ну дай сюда!» Схватила сыр и мигом выкинула его в форточку, добавивши «вечно ты всякую мерзость норовишь притащить.  А в доме ребенок маленький».

Так голландский сыр закончил свою нелегкую жизнь на московской помойке.

Кстати, ездили мы еще до объединения валют,  в каждой стране я менял свои долларии на местные и могу сказать, что во Франции, к примеру, за один бакс давали семь с лишним франков.  Тратили мы в день примерно 60 баксов на двоих, это с вдоволь едой и всеми остальными немудрыми сувенирами и небольшим выпивоном – в дороге особо не поквасишь. Нынче так уж не поездишь, сами евраки жалуются, что нынешняя общая валюта цены задрала, да инфляция хоть и не российская, а есть. А уж они на что народ экономный, зря тратить не заставишь.

Вот, к примеру, печальная повесть о большой любви. Была в Милехинском «мониторинге» симпатичная барышня, мечтала о принце. Да и получила вдруг – в лице средних лет настоящего англичанина. Который возьми, да и влюбись в нее и предложи руку и сердце. И увези ее в рул Британию, где у него близ города Бирмингема был свой дом. Короче

Вот оно счастье,

Нет его слаще!

Воротилась девушка меньше чем через год. На обратное пмж. Сначала все как-то молчали, но она сама скоро поведала мне историю.

Приехала, значит, она. Начали жить. Всё хорошо, любовь, занавесочки, чай со сливками (ну, с молоком). На третий день пошла она в магазин и купила хороший кусок мяса. И запекла его для любимого в духовке. Вернулся любимый вечером (а он работал, как полагается), нюхнул дух мясной и говорит:

— У нас что, праздник сегодня?

— Нет – говорит любимая – просто хотела тебе приятное сделать. Садись, всё готово.

— Любимая – сказал тут любимый – ты только не обижайся, но мы такое мясо покупаем три раза в год, на Рождество, день рождения Королевы и день Матери. Это очень дорого. Мы не можем себе этого позволить в обычные дни.

А мясо было так, обычное, ну свежее только, не мороженое. Мы тут такое раз в неделю трескаем. Под водочку сладенькую.

Но ладно. Мало ли, традиции. Англия всё же.

Стала любимая с утра по привычке душ принимать. И скоро говорит ей любимый:

— Любимая, ты что, каждый день душ принимать хочешь?

— Вообще-то да. А что?

— Это очень дорого, ты тратишь очень много воды. Счетчик уже месячную норму показал. А горячая вода денег стоит. Я принимаю душ два раза в неделю, а обычно обтираюсь с утра из-под крана холодной. Это очень полезно.

Странно стало любимой. Но смолчала.

И еще заметила она, что зябко в доме. И включила обогрев котла сильней – там это можно. И сказал ей любимый:

— Любимая, ты совсем не экономишь, очень сильно топишь, это очень дорого. В доме хватит и + 16, это полезно. А если простыла, одень кофточку.

Притом любимый был солидный менеджер, получал солидные деньги, не имел затратных пороков и вообще был со всех сторон положительный. Сначала бедняжка подумала, что он просто жмот. Но пригляделась и поняла – все так живут. Все положительные люди с самого юного детства жестоко экономят на всем и богатство их собственно и не богатство вовсе – в нашем русском понимании – а вечная крохоборная экономия на чем и ком можно и нельзя. На родных, детях, знакомых, но главное – на себе самом. Недоесть, недоспать, не домыться, недогреться,  всегда недо недо недо. Чтоб потом раз в год на Канары, или еще там куда полагается. Но и там всё поэкономнее и поскромнее.

Не выдержала любимая всего этого и сказала:

— Любимый, я тебя люблю, но жить так не могу. Прости и прощай.

Он очень переживал, но и сам уже понял, что любимая тут долго не продержится. Гудбай, майпав, гудбай! I always will be true!

 Надо сказать, что Нина Микаелян, бывшая Мишки Цванга жена, тоже еще в 90-х уехала в Голландию. С мужем голландцем. У нас всегда были очень хорошие отношения и один раз она даже спасла меня от голодной смерти. Было это так.

Где-то в конце 80-х у меня первый раз прихватило радикулитом  спину, да так, что я света белого не взвидел. Не то, что ходить, я и сидеть толком не мог и лежал набекрень и с охами и ахами. А перемещался по коридору, держась одной рукой за спину, а другой за стенку. И морщась при этом во всю рожу – спина болела без шуток. Дело отягчалось тем, что было лето, домашние все уехали на съемки Кота в фильме «Остров ржавого генерала», (она играла там Алису Селезневу у режиссера Валентина Ховенко), я был один, соседи все разбрелись кто куда и я реально не мог дойти до магазина – спина не пускала, мне с Дусей во двор выйти была проблема. Я только добрел до телефона, но и там было не лучше – летняя Москва вымерла. Единственно кому я дозвонился, была Нинка, которая жутко переполошилась и тут же, без экивоков заявила, что скоро будет, накормит меня и напоит, чего я, собственно, и клянчил.

И, о счастье, она и правда примчалась, да с целой кастрюлей потрясающих долма, настоящих, с бараниной и в виноградных листьях. И с бутылкой водки и вином для себя. Я наелся от пуза, водочка примирила со спиной и жизнь сразу пошла на поправку. Я до сих пор помню тот Нинкин авральный приезд и всегда буду помнить.  Друг спас друга. Спасибо, дорогая.

Тогда же в нее в Москве дюже втюхался здоровый розовый голландец именем Ян Шут. Она в Москве приводила его ко мне, и он поразил меня подробным изложением своей будущей на тридцать лет вперед жизни.

Сначала он закончит Университет, потом поступит на хорошую работу. Потом построит большой дом и женится. Потом родит двух детей. Потом откроет свое дело. Разбогатеет, вырастит детей, отойдет от дел и будет жить в свое удовольствие.

В общем, всё оно так у него и идет и мне только остается диву даваться на этих низкоземных увальней, которые всё про себя знают, все они очень положительные, но отчего-то до одури полюбили срамной блуд и наркоту. Которой, замечу кстати, в городе тюльпанов и правда навалом.

  Он только не учел, что заимел дело с Нинкой, московской центровой барышней. Которая детей ему родила, и вообще в той жизни устаканиться сумела – характер имеет твердый. Но в Гретхенах сидеть напрочь отказалась, развелась с ним, (думаю, сказав что-то вроде «шут с тобой») и сейчас живет там уже без Шута, работает, вырастила детей – замечательную красавицу дочку и красавца сына – нашла себе спокойного солидного дядю и вообще вошла в тамошний ритм. Хотя порой и пишет мне слова, которые только от нашей и услышишь.

Между делом Нинка мне рассказывала, что в Нидерландии этой о походе в гости даже близкие друзья договариваются за месяц, а потом созваниваются и уточняют день и час. Один такой уговор закончился болезнью жены приглашенного друга, но сам он в день визита пришел и принес ровно половину пирога, который его заболевшая супруга заблаговременно испекла. Он даже не зашел в дом, а передал половину пирога через дверь с пояснением, что эта половина для хозяев, а вторую они съедят сами – это будет справедливо. Такие дела.   

 

Я мою дорогую Ниночку очень люблю и шлю ей, пользуясь случаем, большой горячий привет! Нинуля, приезжай, я тебя всегда жду.

Нина Микаэлян времен московской жизни

 

Ее дети сегодня (2013). Явно в маму. Я папу видел, он светлый.

Вообще я так подробно пишу про эти дела оттого, что в самом начале нулевых еще как-то не додумался бумажить эти наезды. Но скоро это вошло у меня в привычку, и оттого не буду утомлять людей прочими вояжами, их можно поиметь на иных страницах. Добавлю только, что  возил жену с дочкой в смирный еще Египет, где моя Катюшка заверещала, опустив личико в Красное море – настолько ее поразила тамошняя пестрая фауна. Тогда же мы молились в монастыре св. Екатерины на Синае, где я обнаружил Неопалимую Купину – растет до сих пор как новая – колодец Моисей и многие другие святыни. В те же года этих же мамзелей отволок в Париж и оттуда в Лондон (где, скажу кстати, у меня горничная свистнула в отеле сто фунтов), Потом их же да папаню закинул на Мальту, а оттуда на Сицилию, отдельно папу с женой Ольгой Васильевной свозил в русскоговорящую Турцию,   да сам угодил опять в тот же Лондон да еще в Вену по работе. Короче, покатались маленько, об чем можно почитать в отдельных расссказулях.

Но и в Москве было нескучно. Меня как-то разыскала Дженнифер Харкай, советник посольства США, а после нее еще и Майкл Клечевски, начальник  Международного отдела политического управления того же Посольства. Кстати, Дженифер была родом из штата Айова, по поводу чего Петрович, долго живший и работавший в Штатах (он знает английский в совершенстве) сказал:

— В штате Айова живется… несладко.

И Дженнифер и Майкл приходили ко мне брать интервью и просили мой  анализ чего-то, по их мнению,  важного. За это мне стали приходить приглашения на приемы в штатовское посольство, где тогда еще давали водочку и оттого было терпимо (потом водку подавать перестали, под предлогом того, что приглашенные меры не знают, и я прекратил  туда хаживать, пить сухую кислятину было выше моих сил). Когда же ходил, меня даже подводили к самому послу Александру Вербшоу (это помимо того, то он со всеми ручкался при входе гостей) и я что-то ему талдычил умное, а он терпеливо слушал, как и полагалось дипломату.

А как-то раз позвали на обед  с советником Буша по России Томом Грэмом. На обед, кроме меня, пригласили еще Леваду и Валеру Федорова – янки видимо не знали о наших социологических тонкостях в отношениях. А может, знали и специально. Мне было интересно, что будет, поскольку ранее, насколько я знал, Левада с Валерой нос к носу старались не сталкиваться. Для несведущего читателя поясню, что Левада был директором ВЦИОМ после Заславской, но при изменении статуса компании все старые вциомовцы из него ушли и в опустевшее здание был из Центра политической конъюнктуры (считай из Кремля) прислан Валера Федоров восстанавливать былое, что он и делает до сих пор. Соответственно отношения у Левады, как вциомовца «первой волны» и варяга Федорова никак не могли быть теплыми.

За обедом, который был в здании посольства на Чайковского, но не в главном, которое выходит на Кольцо, а сбоку, с переулка, Леваду посадили аккурат напротив Федорова, оба сдержанно поздоровались, но Левада, когда говорил, на Валеру не смотрел, а всё как-то вбок.

Кстати, как в приличных домах, за каждым гостем стоял персональный халдей и предупреждал все его желания. Мои так даже предугадывал, потому что всё норовил мне подлить, хотя я его об этом не просил. Поговорили добре, но самое главное произошло после обеда.

Мы уже вышли на воздух и шли к машинам, которые стояли в переулке – Левада впереди, мы с Валерой немного сзади. Пройдя пост каменнорожего морпеха, Левада вдруг подошел к джипу Федорова и стал с натугой в него залезать. Я оторопел, но понял в чем дело, увидав сзади почти такой же черный джип – ошибиться было легко. Валера стоял рядом со мной и с легким прищуром глядел на потуги кряхтевшего Левады. Я удивился его внешнему спокойствию и потом спросил причину такового.

— Понимаешь – сказал он – я подумал, может это месть такая. Типа, «он у меня компанию забрал, а я у него машину заберу».

Левада тем временем уже уселся, отдуваясь и тут, по лицу оборотившегося шофера понял, что попал не туда. Со смущенными извинениями он полез обратно и даже был поддержан Валерой при вылазе. А я про себя от души порадовался нежданному приключению – такие неожиданности украшают жизнь.    

 

Кроме этих светских будней, по той же работе я поездил по России матушке, об чем тоже есть кое-что на бумаге, да много чего в голове, ну да это отдельный рассказ и не уверен, что он кому-нибудь пригодится. Из впитанного более остального поразил меня Ханты-Мансийск, своим совершенно скандинавским благополучием, взращенном на российской нефти.  Видел я и иные земли, не столь нефтеносные, но исконно русские, стоящие ныне в разорении и запустении, об чем тоже разговор отдельный должен быть.

И разговор этот, скажу, вообще сегодня самый главный. Т.е. его сегодня нет, но он самый главный. Для всего будущего России, которое нынче под самым большим вопросом во всей своей истории.   

Такие дела.

 

 

 

4.         Жизнь семейная

 

Меж тем моя жизнь вошла в семейную колею. И колея эта была необычна не новизной своей (не впервой, я чай), а непривычной легкостью в ощущениях. Всё было без натуги и заслуга в том исключительно моей нежданной супруги Екатерины, в девичестве Клещенко.  Вообще, первая жена звалась в девичестве Леной Котовой, вторая – Людмилой Гусевой, третья как написал, так что за свою жизнь я узнал жизнь и млекопитающих и пернатых и насекомых. Шутка.  

А серьезно, жена, будучи младше меня на 22 года, на момент начала нашей совместной жизни пережила трагедию смерти мамы (которая сама была 63-го года рождения, т.е. младше меня на пять лет), разрушение семьи, поскольку двух младших братьев – Сашу и Лешу и совсем маленькую сестру Дашу – определили в детский дом. Сама Катя четырнадцати лет сначала жила у бабушки, обладавшей непростым характером, а потом у дальней родственницы. Жизнь «в людях» всегда не сладка, тем более в таком юном возрасте, когда очень нужна любовь родного человека. А его и не было.  

            Зато был не по годам трезвый ум и чистая душа. И желание большой любви. И детей. И семьи. И полное отсутствие всего этого в ее небогатой во всех смыслах жизни. Я быстро обратил внимание, что Катюшка ест только яйца вкрутую, хотя я всегда знал, что в мешочек гораздо вкуснее. Но переучить ее не смог, детские привычки упертые. Я быстро понял, что в семье с кучей детей некогда варить яйца с секундомером, да специальных формочек на всех нет, да и перемажутся  дюже, в крутую проще. И чище.

Но вообще Катюшка очень любила вкусно поесть (чего не всегда могла раньше), и когда ей что-то, (обычно совсем немудрое, типа «Тураковских» пельменей) приходилось по душе, она с чувством говорила:

— Очень вкусно, очень вкусно.

Сама она в свои 18 (да и сейчас, после родов в 32) была и есть худенькая, ростом в 1.64, весом в 45-50, блондинистая, точнее русая (русая Тарусая, говорю я) с голубыми глазами, очень милая и обаятельная. Да вот она:

 

Это где-то 2004-й год, видно, насколько Катюшка меня укладистей. На дворе месяц апрель, народ еще в плащах, я же моржую с зимы, но вода уже не та, нагрелась под 15, за душу не берет.

  Мы тут в Филевском парке, а снимает Мишка Цванг, Джим бегает где-то рядом. Кстати, о Джиме.

У Катюшки в жизни всегда были собаки, и в семейной жизни она не видела причин менять традицию. Я не очень желал псину, еще не отошел от смерти Дуси, но сказал «хочешь, заведем, только собака должна быть полноразмерной». Мосек я за собак не считал.

Катюшка поехала на Птичий рынок, который был еще в Калитниках, да так удачно, что Джима купили, а через три дня рынок закрылся и переехал на МКАД. Так что Джим у нас – «последний из могикан».

Могиканен был сердобольной Катюшкой куплен из жалости, он сидел один и скулил и был забран за 500 рублей как чистокровная овчарка. Вскоре оказалось. что он «чистокровная» помесь овчарки с лайкой («морда облегченная и хвост колесом» сказал ветеринар). Так что «облегченной мордой» Джим порой зовется до сих пор. Кстати, он не просто какой-то там Джим, а настоящий Джим Гокинс из «Острова сокровищ». Так в паспорте и записано. Вот он:

Джим вырос на 70 см. в холке и оказался парнем не шибко гениальным, но верным, как полагается, и восприимчивым к учебе, которую мы ему устроили по достижении полугода. Джим прошел курс общий дрессуры и курс защиты хозяина и квартиры, после чего всю жизнь всех приходивших встречал шумным гавканьем и порой даже с покусом тех гостей, которые имели несчастье ему чем-то не приглянуться.  Так он отчего-то невзлюбил русского байкера Леху Вайца (о котором речь впереди). Может оттого, что Леша был из мотоклуба «Ночные волки», а собаки с волками, как известно, на одном поле не садятся. Леша честно пытался подружиться, лебезил, давал колбасу, но Джим был неумолим и раза три прилично тяпнул «волка» за разные места, к его большому неудовольствию. Но вообще Джим был парнем покладистым, беззлобным и прожил с нами большую и содержательную жизнь. И живет ею до сих пор (2013).

 

 

           

Как и полагается, у него складывались напряженные отношения с дворовыми котами. Отношения эти были двух видов – или Джим наскакивал на мирно сидящего кота и тот улепетывал. Тогда Джим гнался за ним до скрытия кого в каком-либо убежище. Но были коты с норовом и когда видели подскакивающего козлом пса, не трогались с места и только выгибали хребет с оскалом, обещающим мало приятного. Тогда Джим моментально делал вид, что ему до выгнутого дела нет, а это он так, от полноты чувств козлился, но полнота внезапно кончилась и он вообще-то тут мимо прогуливался.

Как-то раз я стал свидетелем такой картины. Сидел и грелся на солнышке ну очень жирный рыжий кот. А сзади к нему уже подскакивал веселый и хулиганистый Джим  и котяра заметил это довольно поздно. А поскольку он был первого вида, то взялся улепетывать, что при его габаритах было лишено элегантности и, главное, скорости. Кот смекнул, что ему надо добежать до отверстия в стене дома, откуда можно было всунуться  в подвал. И он коряво поканал туда. Видно думая, что бежит лихо и споро. Но Джим догнал его в три прыжка и я стал с интересом глядеть, что будет дальше. А дальше Джим просто бежал рядом, явно не понимая, что с этим рыжим увальнем теперь делать. А тот Джима не видел, в своем аллюрном запыхе уставясь прямо перед собой. Но все же он для проверки безопасности свернул набок морду и увидел Джимину оскаленную харю прямо возле своего рыжего уха.

Кота совершенно перекосило, он в отчаянии наддал, т.е. думал, что наддал, а просто  стал нелепее вскидывать задние лапы и жмурить правый глаз, чтоб не видеть нависшего кошмара. Джим, по-моему, искренно веселился.

Тут бедный котяра, наконец, довихлял до подвального оконца, и стал судорожно втискиваться в него своей жирной тушей. Что давалось с трудом. Джим даже сзади пнул его лапой, видно, для пущего ободрения.  С жалобным мяуком бедолага исчез в проеме, а я давно так не веселился. Джим тоже.

Возвращаясь к Катюшке, скажу еще, что и с нею жить было легко и незаметно. С Людмилой я год считал за три, как на войне, (первая седина тогда появилась),  тут же я вообще время не замечал, что было даже обидно – и с чего это минутное горе часами длится, а счастье  раз – и десять лет, как и не было. Что бы наоборот.

Начав жить со мной и немного отойдя от прежнего, она быстро, экстерном, закончила среднюю школу, которую бросила после крушения семьи и как-то чего-то работала (я на этом особо не настаивал). А потом вдруг обнаружила расположение к медицине и совершенно неожиданно для меня взяла, да и поступила в медицинский колледж при Администрации Президента РФ, в котором училась с видимым удовольствием и который за три года закончила, параллельно работая медсестрой  в ЦКБ (Центральной клинической больнице – знаменитой Кремлевке).  И колледж и больница были в наших краях, за метро Молодежная. Так Катюшка обрела профессию, которая позже определила ее студенчество в 3-м меде (.РНИМУ им. Н.И.Пирогова).

Катюшка вообще очень уживчива, по-русски проста и естественна, покладиста и смиренна. Но не во всем – к примеру, с ней невозможно  ходить за покупками для нее же. «Мне ничего не надо, у меня все есть». И с этого не сдвинешь. Я очень злился. Ее в магазине силком надо заставлять просто померить что-то на себя, а купить! Тут я тратил нервов больше, чем у зубного. В конце концов, я плюнул и просто давал ей деньги, на которые она покупала какую-то, на мой взгляд, полную ерунду за копейки. И так всю жизнь. Беда.

 Но о Катюшке я еще буду говорить, а пока пришла пора взойти на борт.   

  

 

                       

5.         Дела яхтенные

 

Когда я закончил парусную жизнь в конце 80-х, решил, что она точно навсегда осталась в воспоминаниях. Яхтенную жизнь новые нувориши в 90-х «распробовали» настолько, что цены на лодки поднялись до мировых, т.е. для меня невероятных, путешествия парусные на дальних морях тоже кусались лихо, и я спокойно жил приятным приукрашенным  прошлым. Но тут в эти ветеранские будни вдруг неожиданно вмешался старший брат Мишани, Сережа Цванг, о котором я уже упоминал.

Сережа, как я говорил, был красив, успешен, богат, умен, остроумен, любим женщинами, самодостаточен и удачлив во всем, в чем хотел преуспеть. Я с ним виделся (и квасил) нечасто, но порой от него людям слышался некоторый эгоизм и холодность. Не мне об том судить, кроме хорошего, я от него ничего не видал. А хорошего видел много, и началось это хорошее как пьяный разговор под водочку, в котором Серега вдруг выразил мнение, что нам всем троим – мне, Мишане и ему – надо сдать на международные права яхтенного шкипера. И особливо мне, который уже имел права яхтсмена судоводителя нашего, еще совкового ГИМСа (гос. инспекция маломерных судов, она и сейчас есть та же, Ананов там такие же права получал, да и Милехин тоже, я их обоих на парусные дела подбил). И что он, Сережа, желает мне эту поездку оплатить, поелику у него деньги есть, а у меня нет. Короче, море зовет.

Я сказал большое спасибо, да и забыл – мало ли что под рюмочкой не скажешь. Много чего скажешь. Да наутро не вспомнишь.

Но не таков был Сережа Цванг и это я не учел. Он не только не забыл, но с утра еще более в своей мысли утвердился. И при следующей встрече поведал мне о том. Ясно и четко. И я стал понимать, что невозможное возможно. Но еще не шибко тому верил.

А Серега тем временем изучал тему, и через при месяца мы втроем стартовали из Шереметьево в турецкий город Анкара, откуда машиной должны были ехать в приморский Мармарис, где располагалась яхтенная школа Британского Ее Величества Королевского яхт клуба, и где мы должны были пройти практический курс яхтенных шкиперов на море под руководством старого (в меру) просоленного морского волка и истинного англичанина с пшеничными усами Колина Пирсона.  

   И всё это так и случилось. И мы получили из рук старины Колина лот буки парусных шкиперов (международные права яхтенных шкиперов) и сами чувствовали себя морскими если не волками, то волчатами точно.

А потом было путешествие в том же составе плюс Мишкина жена Пиня (Наташа) и Сережина Ира по греческим Кикладам в Эгейском море. А потом в обществе Леши шкипера, Андрюши Шилякина и его жены Нади и еще одной барышни Тани, конечно, с Сережей и его Ирой на Карибских просторах по Малым Антильским (подветренным) островам. Последние два вояжа я оплачивал уже сам, благо возросшее благосостояние позволяло. Но я навсегда остаюсь по гроб своей жизни благодарен дорогому Сереже Цвангу († 2012) за его доброту и те незабываемые дни, которые останутся  одними из самых светлых воспоминаний. «Что пройдет, то будет мило» говорил Пушкин. Оно так, но прошлое может быть просто мило и может быть умилительно. Вот морские мои воспоминания из последнего разряда. Об тех днях всегда говорится с искренним удовольствием и приличествующей грустью.

А я сейчас так кратно упоминаю обо всем этом оттого, что есть специальные тексты об  этих делах, называемые «Записки шкипера» (раздельно об учебе и Кикладах) и «Картины   Карибского края».   Любопытствующих отсылаю туда, а сам лишь добавлю, что из многих морских тем мне осталась наименее понятна тема навигации в до GPS-ную эпоху. Тут надо сказать, что непосредственно до GPS в ходу на морях и океанах была система   радионавигации LORAN-C. Это были собственно радио радары, установленные по береговым линиям, и по ним после 2-й мировой и до конца 80-х определялись все корабли своими радарами. Система эта была по тем временам хороша, но ошибки в пару миль выдавала на раз. Ладно.

Но раньше как? А раньше, до радио радарных Лоранов только по лоциям и морским картам. Да по секстантам и компасам, с привязкой к двум береговым точкам (когда они есть на виду). Как, кстати, нас учил Колин Пирсон, предлагая ситуацию, когда все электронные приборы вышли из строя. Хорошо.

Но более менее сносные карты появились только в средних веках. А до того? А так, на глаз, на авось, да на «госпожу удачу». Поистине, путь человечества устлан костями моряков. Я порой в Атлантике начинал представлять себе точку нашей лодки и примерно пять тысяч метров до дна под ней.  Доходил до двухсот метров и бросал это дело – дальше как-то не хотелось. Холодная черная жуть.

Еще я понял, что насколько тяжела была работа моряков больших парусных кораблей (судя по книгам), настолько  океанские яхты созданы для профессиональных лентяев. Т.е. делать на борту, по большому счету, нечего. Работа есть при выходе из бухты и при заходе в харбор. В открытом же море чего суетиться – курс сверил, парус подбил, чтоб колдуны не полоскались, сиди, свисти. Хоть и шторм, опять же – сиди, тем паче, что в шторм особо и не походишь. Штормит.

Так что яхта не для трудяг, им там делать нечего. Недаром наш шкипер Леша часто повторял: «На яхте всё происходит медленно и печально». Воистину так.

 А поскольку безделье ведет к другим порокам, то  пьянство на борту вещь совершенно необходимая и неизбежная. Это тоже нужно осознать всем тем, кто грезит о «набитых парусах» и заранее рассчитать свои силы, чтоб потом не жаловаться – дескать, травить устал, мочи нет. Назвался шкипом, готовь стакан.

Ладно, хорош, остальное – на иных страницах.        

 

 

 

6.         Литературные упражнения

 

Первое время после переезда на Малую Филевскую деньги у меня были в достатке, да еще была ложная надежда на шесть тыщ баксов, и я решил, то всё пропить будет нехорошо и надо какое доброе дело сделать. И таким делом я себе положил издание записок и проповедей отца Владимира Смирнова, благо они лежали у меня с переезда. Когда-то Юра очень хотел их издать, поскольку вдова отца Владимира  после смерти мужа передала их в полное Юрино распоряжение. Но сначала не было средств, а потом не стало и самого Юры.

Я озаботился и выяснил, что тираж в 1000 экземпляров небольшой книжки обойдется мне в  тысячу долларов и взялся за издание. Попутно я познакомился с православной женщиной Верой, жившей недалеко от меня, а она, в свою очередь, общалась с Солженицынами, больше с Натальей Дмитриевной, но и с Александром

 Исаевичем тоже (они уже воротились тогда в Россию). А я  знал, что отец Владимир Солженицыных венчал и их самих и крестил их детей. И попросил Веру дать мне телефон Исаича, чтоб связаться с ним и попросить написать предисловие к книге. Телефон мне был дан, я позвонил, кратко объяснил кто я такой (Вера мой звонок предварила), напомнив писателю улицу Грановского, куда он приезжал в 60-х, и тетю Аню Саакянц, к которой он приезжал. Рассказал о своих планах и предложил  написать краткое вступительное слово к книжке об отце Владимире.

Исаич выслушал меня внимательно и терпеливо, поддакивал и обещал подумать над моим предложением. На том и расстались. Через неделю мне позвонила Наталья Дмитриевна и сказала, что Александр Исаевич очень сожалеет, но ввиду своей чрезвычайной занятости не может принять участие в составлении сборника отца Владимира Смирнова и просит меня написать предисловие самому с упоминанием того факта, что он, Солженицын, отца Владимира помнит и любит. На том и порешили.

Я издал книжку с редактурой Толи Духанина (за что ему отдельная благодарность) и раздал ее по двум храмам. Триста книжек отдал в свой храм Знамения иконы Божьей Матери на Большой Филевской, а остальные (за вычетом 50 штук себе) – в Обыненский храм Ильи Пророка, где служил отец Владимир. С наказом продавать (если вообще продавать) книжки не более пяти рублей за штуку.  А через год силами почитателей отца Владимира была издана куда более солидная книжка о нем с его записками и проповедями, взятыми из моего издания (о чем мне предварительно звонили и просили разрешения), а также с воспоминаниями о нем его друзей и духовных чад. В предисловии упомянут и мой сборник, так что я невольно стал причиной развития темы памяти об отце Владимире Смирнове, чему очень  рад – он заслуживает почитания, как один из замечательных людей и истинных сынов Божиих.

  Одновременно я вдруг начал сам пописывать, чего видел, потому что понял, что никакой писательской фантазии у меня нет, и я могу писать только то, чему сам свидетель. А чего не было, то выдумывать мне не удается, да и неинтересно. Говоря «пописывать» я имею в виду не служебную социологическую писанину, которой тогда было порядочно, а именно личные упражнения, на отвлеченные от профессии темы. Это могли быть статьи о чем-либо, как мне казалось, насущном, как-то дорожные заметки, эссе (что это?), и просто какие-то саписульки «о том о сем, а чаще ни о чем».

К примеру, когда я попал в больницу с бурситом (воспаление локтевого сустава), быстро родился очерк «Палата № N», который даже напечатали  в «Известиях», как письмо читателя – это на шести страницах письмишко. Чтоб не платить. Так я и не просил.

Кстати, потом в тех же «Известиях» я появлялся еще несколько раз как «читатель», с разными писульками и периодически – как социолог, с цифрами и комментариями. Последнее по запросам журналиста «Известий»  Георгия Ильичева, который вел в газете социологическую линию и часто по разным поводам со мной общался. Потом он из Известий ушел и наше сотрудничество прекратилось.

Но это к слову. А там я пописывал сам себе и вдруг стал замечать, что меня читают и с удовольствием. Дядя Сережа, который вообще скуп на похвалы, как-то даже с некоторым удивлением сказал мне: «А ты хорошо пишешь. Хорошо пишешь» (я посылал ему свои упражнения).   Я и сам чувствовал, что выходит неплохо, но всё лучше, когда кто другой скажет. Мало ли что самому покажется. С недалекого ума.

Надо сказать, что писательство не является для меня трудом. Когда пишу для себя, это удовольствие, дается это стуканье легко и с радостью. Безо всяких «мук творчества». Вообще, если «муки», то это верно, уж и не «творчество», а каторга какая-то. Хотя потом часто писаное правится, слога правды ради, но и это тоже в радость. Одно обидно, что денег это удовольствие не приносит. Но чтоб удовольствие, да еще деньги – это, видно, слишком много. Хотя бесплатно печатают охотно. И то хорошо.

В это же время меня стали много звать на разные радио и телепередачи, да и в Интернете копились интервью и статьи «по разным поводам». Так что при выводе в поисковой строке «Михаил Тарусин» сначала вылезало 10 страниц ссылок, потом 20, 30, а сегодня (2013) ссылки идут практически на всех страницах Яндекса – что-то около 90 из 100. Говорю не из бахвальства, а так – излагаю факт. Тем более что писать надо, как и воевать — «не числом, а умением». А тут в России такие вершины  снежные стоят, что и до подножья не добраться.

 Ну да ладно, это тема вечная и высокая. А пока обратимся к более земным.

 

 

 

7.         Средний класс и либеральный консерватизм

 

Как-то в «мониторинг» пришла очень умная и очень обаятельно задумчивая женщина из журнала «Эксперт» Татьяна Гурова и сказала, что «Эксперт» хочет начать с нами большой системный проект «Стиль жизни среднего класса». Дело это было тогда совсем новое, небывалое и я загорелся, благо и разрабатывать весь проект поставили меня – тема была явно нашего общественного Управления.  

Татьяна Гурова

 

Я разработал большую Программу и в конторе пошли раз в полгода «волны» изучения среднего класса страны, сначала в крупных городах, потом и в средних. И надо сказать, что это вообще было первое системное исследование среднего класса, которого еще недавно в России вообще не было и о существовании которого большинство не подозревало. Многие (в том числе и во власти) вообще не понимали, что это за класс такой и с чем его едят. А меж тем этот был тот самый класс «мелких лавочников», выросший внезапно из армии вынужденных «мешочников», которые в 90-х своими вояжами за разным заморским товаром и торговлей с рук вытащила на своих плечах разваленную экономику страны. Если помните, пока в кремлевских кабинетах делили остатки советского могущества, армии навьюченных теток и мужиков тащились сначала в Молдавию и на Украину, потом в Турцию, а далее и до Китая добрались. И тащили оттуда всё что можно и продавали здесь и тем выжили и товарами страну насытили. В том числе и едой, которой тогда, в начале 90-х на прилавках не очень-то и было. А точнее очень не было.  Но это ладно.

А мы тогда делали по одной волне в полгода исследований стили жизни этого самого нового российского среднего класса и итоги этих волн регулярно печатались большими аналитическими материалами Татьяны Гуровой в журнале «Эксперт», где и я позже отметился несколькими статьями и вот по какому поводу.

Я понимал, что нынешняя политическая элита из того разряда, которая, что называется «и нашим и вашим за рубль 20 спляшем». Типичная элита смутного времени, куда ветер, туда и они. Этакий VanaToomas  московского разлива.  Но я также понимал, что для возрождения страны, особливо после 70-ти летних экспериментов да десятилетия развала должна быть твердая идея, основанная и на традициях,  и на развитии. Такую идею я нашел, естественно, в нашей истории, где вообще, ежели покопаться, найти можно всё. Просто плохо ищем – а нынче и вообще не ищем, типа сами умные.

Идею эту я отыскал у замечательного русского мыслителя XIX века Бориса Николаевича Чичерина и называется она либеральный консерватизм. Любопытствующих отсылаю к самому Борис Николаичу, а кому лень много читать, к моим статьям «Либеральный консерватизм, как хорошо забытое завтра» и «Демократия и средний класс». Первая была опубликована в «Эксперте», вторую можно найти в Интернете или на моем сайте, коли он жив (пациент периодически то жив, то мертв – mtarusin.ru).  Здесь же только кратко скажу, что идея в том, чтобы сочетать свободу с национальными традициями, постепенными реформами и твердыми государственными началами, на коих Россия всегда стоит. А если не стоит на них, то на бок валится.

Моя же мысль была в том, что среднему классу нужна и свобода, поелику он развивает начала частной собственности и предпринимательства, но и закон и твердая власть, поскольку он в охранении этих своих начал нуждается. Стало быть, средний класс и есть наиболее последовательный и заинтересованный выразитель идей либерального консерватизма. Так я думал.

Но я также считал, что наше исследование стиля жизни среднего класса себя исчерпывает, поскольку нельзя изучать какой-либо один слой общества в отрыве от всех прочих. Следовательно, необходимо комплексное исследование всей новой социальной структуры современного российского общества, сиречь стратификация.

Ранее, в минувших (слава Богу) 90-х  делать это было рано, социальная структура только формировалась, общество было в состоянии Броуновского движения и совершенно непонятно было, чем всё это может кончиться. Но сегодня,  в период стабилизации основные социальные группы определились и «момент истины» настал. Тем более что я вдруг почувствовал в себе достаточно силы и здоровой наглости этот «эпохальный» проект осуществить.  И грех будет не воспользоваться этим моментом и не приложить эту наглость по назначению.

Так я рассуждал и Татьяна Гурова, как оказалось, вполне моим мыслям сочувствовала. Потому что вдруг пригласила меня на встречу с Валерием Фадеевым, главным редактором журнала «Эксперт», где она сама была заместителем главного редактора. И к тому же его женой. Но я тогда этого не знал, фамилии-то разные, а семейное положение самой Татьяны я не выяснял, как-то кстати не пришлось. Татьяна так же намекнула, что г-н Фадеев организует новый институт и мне вполне может там быть место. Всё это окрыляло.

Я пришел на встречу с Валерием Фадеевым и сразу отметил его деятельную энергию и блестящий интеллект. А он сразу предложил мне возглавить направление социологии во вновь организуемом научном институте, где я смогу реализовать свои идеи и первую из них – большой проект по исследованию структуры современного российского общества. Валера спросил, сколько я сейчас получаю и я сказал, что примерно три тысячи долларов (получал я две с половиной, но с премиями выходило около трех).

— А тут будете получать четыре – буднично сказал Валера.

И я вышел от него уже не окрыленный, а слегка парящий.

Валера Фадеев (нулевые года)

 

Так я распрощался с Андреем Милехиным (который уже понимал, что я улетаю вдаль) и начал новую главу   в своей социологической жизни. Главу, обещавшую много нового и необычного.

   

 

8.         ИнОП  — начало. Стратификация

 

Вообще стратификация это социальная структура общества или деление его (общества) на социальные слои или страты. Стало быть исследование социальной структуры это и есть изучение его стратификации. Этим я и начал заниматься в новом институте, у которого, кстати, еще и названия не было.

Родилось это название на первом общем собрании в «Эксперте», на котором присутствовали: Новый директор неназванного института Валерий Фадеев, Михаил Рогожников, тоже журналист по профессии, Сергей Мещеряков, друг Валеры и будущий финансовый директор, Андрей Сухов, он же главный бухгалтер, Саша Зябрев, организатор всего, что должно было организовать, Саша Механик, журналист из «Эксперта» и ходячая энциклопедия, Света Поликанина, которую я взял с собой из «мониторинга» как верного и надежного сотрудника, а также Толя Духанин, который пришел со мной еще одним социологическим пером на полставки.

Кстати, Фадеев до этого сказал мне, что институту понадобится хороший опытный юрист и спросил, нет ли у меня на примете такого. У меня для таких оказий был личный дядя, Сергей Сергеевич Занковский, который тоже вместе со мной оказался в новом институте на полставки, оставаясь при этом в своем родном ИГП АНе (Институте государства и права Академии Наук). Так что на первом совещании был и он.

Как родилось наименование института, я точно не помню. Но родилось оно как-то органично, коллективно и более остального всем понравилась аббревиатура ИнОП, т.е. Институт Общественного Проектирования. На том и порешили.

Так началась наша институтская жизнь. И началась она на улице Сущевский вал, дом 9, в большом здании бывшей мебельной фабрики «Каскад», где внизу на первом этаже слева расположился пивной ресторан «Золотая вобла», далее мебельный магазин, а справа вход в офисный Центр, который занял на четырех этажах бывшие помещения фабрики и где на 4-м этаже заработал наш Институт общественного проектирования.

Заработал он, надо сказать, для меня непривычно вольготно. На вопрос о графике работы Валера Фаддеев сказал, что мы все взрослые люди и сами знаем, когда надо приходить на работу, а когда уходить. После милехинских журналов учета рабочего времени это был «совсем другой разлив», как говорил дед. Что меня немало подивило, это что сам Фадеев в институте не сидел. Вообще. Я понимал, что на нем еще журнал, но все же рассчитывал, как привык, видеть начальство ходя бы через день. Для руководящих, так сказать, указаний. Но директора мы видели всего раз в неделю, по понедельникам, на общем совещании. Где, собственно, и разбиралась прошедшая неделя и решались все насущные вопросы.

Я считал и сейчас считаю, что научным институтом так управлять нехорошо. Валера директорствовал в ИнОПе как в журнале  «Эксперт», но научный институт не журнал, управление тут должно быть более плотным и регулярным. И при этом должна быть главная стратегическая линия, основная идея всей научной работы – иначе говоря, почему «так здорово, что все мы здесь сегодня собрались».  Впрочем, эта линия у нас была. Валера считал, что вот сейчас сформируется хороший новый российский средний класс, он разовьет малый и средний бизнес, государство его (этот бизнес) поддержит, крупный бизнес сформирует национальную ответственную элиту. А там страну политически укрепить, демократию развить, «немного бы еще культуру подтянуть», бедных обогатить маленько, поднять экономику до пятой (а в перспективе и до третьей) в мире, и всё «будет весело и очень хорошо».  Оно так многим казалось, и если б в 2005-м кто-нибудь сказал про всемирный кризис 2008-го, тому бы плюнули в глаза. Так что пока жизнь в институте была очень содержательная и интересная.

Сначала был утроен вечер встреч в небольшом, но престижном ресторане в подвальчике, куда кроме новых сотрудников ИнОПа пришли помощники нашего непосредственного босса Владислава Суркова – он курировал институт — Алексей Чеснаков и Костя Костин.  Оба держались просто, но с достоинством, вспоминали  героические служебные  истории и пили умеренно и ушли раньше других.

Чеснаков напомнил мне карьерно состоявшегося Акакия Акакиевича Башмачкина, особенно внешне, но и внутренне тоже. Особо пришлась по вrусу история, о том, как ему на строительство его виллы вместо каррарского мрамора с голубыми прожилками привезли с прожилками розовыми. Алексей искренно возмущался и говорил «нашли лоха». Костя Костин со своей стороны был немногословен и сдержан в мимике.

 Потом начались рабочие будни. И были они содержательны и  насыщены. Во-первых, мы с Толяном готовили солидную Программу проекта по стратификации и это уже было само по себе содержательно. Точнее Программу писал я, а Толян собирал теоретический материал. Во-вторых, люди вокруг подобрались любопытные, особенно мы сошлись с Мишей Рогожниковым,  который вообще умен, начитан  и к тому же православный человек.

Тут надо сказать, что проект по стратификации я задумал как большой общесоциологический, так сказать, национального масштаба. И с этой целью (поддерживаемый Фадеевым, которому масштаб всегда по душе) организовал большую встречу в «социологических верхах» в Президент отеле на Якиманке – чтоб всё по взрослому.

Социологи пришли с удовольствием, чего не обсудить что-то большое и хорошее? Да под фуршет.

Я выступил, развернул перспективы, обрисовал горизонты, означил масштабы выборки и предложил всем авторское участие в проекте на стадии разработки программы, а потом и на стадии анализа. Реакция неприятно поразила меня вялостью и неопределенным пожиманием плечиков. Я думал, что все сейчас кинутся темы разбирать. Но никто не кидался, все сидели тихо и как-то жались, пока Марк Урнов не спросил с большевистской прямотой, будут ли за эту работу платить и сколько.

На что я с той же прямотой отвечал, что платить никто никому не будет, речь идет о научном вкладе в  крупный инновационный престижный проект. Тут все облегченно зашевелились и обещали подумать тоном, ясно говорящим, что повестка дня исчерпана и пора переходить к закускам.

Нужно ли говорить, что никто из социологов, приглашенных на ту встречу и просто знающих о масштабном проекте – национальная репрезентативная выборка в 15.000 респондентов —  в энтузиасты не записался. И всё задуманное мы сделали своими силами, я, Толя Духанин, Татьяна Гурова, Саша Зябрев с Сашей Механиком (они написали главу), Миша Рогожников, который отредактировал всю здоровенную книгу  да незаменимая Света Поликанина, которая ради этого проекта освоила кластерный анализ на SPSS. Почему, собственно, мы искомые кластеры (или страты) и получили. И создали новейшую социальную структуру современного российского общества. Вообще совместную работу со Светой я считаю своей самой большой удачей в жизни. Она прекрасный человек, старорежимного русского воспитания (она сама с нашей глубинки, там еще осталось), надежная как педальная швейная машинка Зингер и постоянная как телеграфный столб. К тому же Света своей профессиональной основательностью выгодно оттеняла мое раздолбайство. Я, например, органично не мог заниматься редактурой своих текстов, и Света выправляла все мои огрехи терпеливо и методично.  Она же занималась всеми обсчетными работами, на которые у меня не было ни желания, ни  умения. Незаменимый человек. С 20010-го года она снова перешла в РОМИР и я искренно желаю ей не сколько социологических удач, сколько простого женского счастья. Она его заслуживает как никто другой.

Полевые работы по «Стратификации», кстати,  делал РОМИР мониторинг, а за качеством следил лично Миша Боков, за что ему отдельная благодарность.  Потом была издана толстая книга под названием «Реальная Россия» с подзаголовком  «Социальная стратификация современного российского общества». С графиками и таблицами. И ее Валера Фадеев даже лично вручил Президенту Владимиру Путину – уж не знаю, заглядывал он в нее или нет.

 А я после встречи в Президент отеле понял, насколько разобщены наши социологические умы, которым, по большому счету интересно только то, чем заняты они сами и что они считают единственно значимым и достойным внимания. Ну, еще двух-трех коллег, с которыми находятся в близком сотрудничестве и научном общении. И не спорьте, сам такой.

Одновременно дядя Сережа как юрист работал над проектом Закона об Общественной палате. Он этот Закон сделал, так что сегодня Общественная палата РФ работает по закону, разработанному С.С. Занковским.  Сама того не ведая. Но после этой работы выяснилось, что другой для дяди в ИнОПе нет, и он от нас ушел.

Вообще надо сказать, что мы сами не очень ясно представляли себе содержательную жизнь института. Возможно оттого, что ее также слабо себе представлял на Старой площади наш основной куратор Сурков. По крайней мере мы очень долго готовили два оборудованных для лекционных занятий класса, закупили даже столы и стулья, большой интерактивный экран и что-то иное. По просьбе Валеры я даже связался с поручиком Володей Чернявским, он приходил в ИнОП, как будущий лектор по истории философии и был одобрен Фадеевым. Но время шло, а лекции всё не начинались. А я вообще не мог понять, мы научно-исследовательский институт или учебный. Это ж разные вещи. Разные задачи, подходы к работе, к пониманию жизни. Но время шло, оборудованные классы стояли пустыми, Валера всё отделывался от наших вопросов «завтраками» и постепенно идея преподавания как-то заглохла. Не знаю, может эта тема и была предметом шумных споров где-то в высоких кабинетах, то мне неведомо. Пишу, что сам знаю.

А знаю я, что после выхода книги «Реальная Россия» начался долгий и суматошный этап ее всероссийской презентации. За один год я посетил более тридцати городов и прочел свыше ста лекций на основе презентации книги. Были периоды, когда я, приземлившись откуда-то,  с одного московского аэродрома ехал на другой, не имея времени даже домой заскочить. Места были совершенно непредсказуемые – то меня заносило в Красноярск на экономический форум, то в Улан-Удэ, а оттуда в Иволгинский дацан, где ходили праздные монахи и крутили свои молебные барабаны. Напомню, там хранится нетленное тело XII Пандито Хамбо Ламы Даши-Доржо Итигэлова (1852? — 1927). Самого нетленного я не видел, к нему пускают только по большим праздникам, какового в тот момент не было.

  Как-то я с нашим институтским историком Григорием Герасимовым (он пришел в институт позже и писал учебник новейшей истории) угодил в Калмыкию, где маленький желтоватый Илюмжинов довел до ручки рассказами о том, как ему из космоса высшие силы посылают нужные советы. Мы посетили его знаменитый ChessCity,  где при входе стояла статуя Остапа Бендера и висела основательная табличка «Нью-Васюки». Всё на полном серьёзе.

Сам «город» был поселком заметно обшарпанных коттеджей со стеклянным   «дворцом шахмат» в центре, в фойе которого был макет будущего разрастания шахматного центра Нью-Васюков, претенциозный  и тоже уже потрепанный.

Потом мы зашли в главный буддийский хурул с золотыми крышами на башенках, внутри которого сидел Будда, тоже золотой и дюже здоровый (в девять метров). Пагода эта самая большая в Европе. Притом, что вообще Калмыкия была в 2006-м году республикой  дотационной из федерального бюджета на 80% (говорят, раньше была на 40%). Оттуда мы на машине поехали в соседний Ставропольский край, и меня поразило, насколько в голых степях Калмыкии нет никакой жизни, и как она внезапно появляется, едва пересекаешь границу республики.

В Волгограде меня крайне неприятно поразило искаженное орущее лицо Родины матери и то, что она с поднятым мечом стоит лицом к Волге. Которую защищали наши. Получается, она что, завет немцев в атаку? Которые как раз к Волге и рвались. Глупо как-то. Еще мы были в том самом Универмаге, где сидел Паулюс и откуда он вышел сдаваться и видели разрушенный в тех боях дом на берегу Волги. Сильные впечатления.

Порой я ездил с высокими людьми и это было совсем круто. В число высоких входили, кроме непосредственно Валеры Фадеева, Константин Косачев, к примеру, или Владимир Плигин, депутат единоросс и наш соратник по лубу «4 ноября», который (клуб) возник на платформе либерального консерватизма при партии «Единая Россия». Порой с нами ездил Валера Егозарьян, помощник Плигина и просто хороший человек. Это  он рассказал мне историю про несгибаемую Долорес Ибаррури, любившую сжимать кулак со словами: «¡Nopasaran!» («они не пройдут»). На что один сгибаемый и просто более адекватный испанский республиканец как-то ответил ей: «Parapasera», т.е. «уже прошли». Что было чистой правдой – в Испании уже давно сидел Франко.

Но о крутости. Она заключалась в том, что в таком случае летали мы на арендованном самолете в роскошном салоне с отъезжающими белоснежными креслами (безо всяких пристежек) и поили нас там сладко и кормили от пуза. И ждали, пока мы все свои дела сделаем и соизволим отправиться обратно. Один такой вояж состоялся в город Чебоксары, где высокие гости встречались с губернатором, а я читал свою очередную лекцию про стратификацию местным яйцеголовым (без обид).

Пообедав потом вне общества губернатора, я приехал в аэропорт, где меня встретил взволнованный командир экипажа со словами, что у него через час «коридор закрывается» и мы должны за этот час взлететь, а то ему придется новый коридор запрашивать, а это время (коридором он называл допустимое время отлета). На что я отвечал ему, что пассажиры обедали на яхте губернатора и теперь едут и вот-вот будут. Вскоре показалась кавалькада лимузинов и выяснилось, что аккурат в это время в Чебоксарах оказалась десница Иоанна Крестителя, которая приземлилась там по случаю грозы, не долетев до Нижнего Новгорода. А мы получили нежданную благодать приложиться к великой святыне.

Впрочем, всё это описано в небольшой заметке об этом знаменательном событии «Обыкновенное чудо», так что растекаться по древу не буду. А просто отмечу, что жизнь была насыщенная и интересная и обещала много впереди. Впрочем, что-то настораживало. И это «что-то» лично мне очень мешало с оптимизмом воспринимать окружающее.

 

                                                  

9.         Заключение

 

Конечно, первая половина нулевых после лихих 90-х выглядела вдохновляюще – государство встало с колен, реальная угроза распада страны осталась в прошлом, а главные распадчики подались кто куда, кто в туманный Альбион, кто на наш русский Север.  Олигархи были равноудалены от власти, что не означало равно удаление власти от олигархов —   те как никогда нуждались в дельных и настоятельных советах. Средний класс, о появлении которого так долго говорил «Эксперт» рос и составлял уже около 25%. Занимая при этом порядка 60% доли всего  потребительского рынка страны.  Сетевые супермаркеты начали появляться в малых городах и находить там своих покупателей (в крупных их было уже давно навалом), реклама косметики, со слоганом «вы этого достойны» заполнила теле ящики, количество личных машин и притом далеко не Жигулей росло на дрожжах. Когда мы в 2004-м впервые поселились на даче (о которой разговор отдельный), там доминировали 4-ки Жигулей (это пикапы, самые удобные машины для дачи). Через несколько лет почти все они были вытеснены весьма нехилыми иномарками. Народ понемногу оживал. Так что жить становилось лучше и жить становилось веселее.

 Но с другой стороны заматеревшая бюрократия осатанела настолько, что без колебаний взяла на себя функции крышевания бизнеса, отняв лакомый кус у присмиревших бандюков – показали горбатым, кто в стране хозяин. Мне лично мэр Рязани Олег Шишов говорил, что бизнесом в области можно заниматься только нехило отстегивая местным чинушам. Иначе – отымут на раз. Без вариантов.

Опять же политическая элита настолько закастилась, что пролезть в нее снизу стало уже практически невозможно, и то сказать, вы видите нынче хоть одного общероссийского политика новой волны? Нет? То-то же. Все родом из 90-х, а то и ранее. Тогда еще можно было вылезти. В проклятом советском прошлом. Сегодня вам не вчера. Но и это ладно, народ наш политикой особо никогда в стране не жил.

А вот что мы все, вся страна, вдруг оказались в каком-то неожиданном национальном культурном вакууме, вот это уже совсем плохо.  В 1967-м Давид Самойлов написал:   

Вот и все. Смежили очи гении.

И когда померкли небеса,

Словно в опустевшем помещении

 Стали слышны наши голоса.

 

 Тянем, тянем слово залежалое,

Говорим и вяло и темно.

 Как нас чествуют и как нас жалуют!

 Нету их. И все разрешено.

 

Так это настоящая поэзия. Только что умерла Ахматова, живут и творят Солженицын, Шаламов, да мало ли Писателей было еще на земле русской.  Но вот замолчали и они. И оказалось, что смены нет. Совсем. Вообще.

Последнее поколение культуры проявилось в музыке конца 80-х (знаменитое ныне стареющее стремительно племя). А дальше, как говорится – тишина. Т.е именно сегодня. Вот прямо сейчас.

Вообще в истории нашей много чего было. Порой вспоминать не хочется. Но вот такого оскудения духовного и национального что-то не припомнится. И ведь совершенно вдруг. Безо всякой подготовки. Или была она? Семьдесят лет и четыре года. А до того еще ранее – русской смутой конца XIX века, да с начала прошлого. Аль еще ранее? Проклятый русский вопрос.

Я это вакуумное состояние смутно ощущал, да вдруг и осознал ясно и отчетливо. Как сфокусировался взгляд на пустоте. И не по себе стало сразу. Я вообще привык жить в состоянии духовного напряжения, если не в себе самом, то уж в окружающем пространстве точно. Вся жизнь русская к тому располагает – где пакость, там и святость. Где просто, там ангелов до ста. Божья воля — наша доля. Богу — пятак, а в кабак — четвертак.  Грех сладок, человек падок. Бог любит праведника, а черт ябедника,  Бог – не Тимошка, видит немножко. Бог не в силе, а в правде (сто страниц могу исписать).

Вдруг осознав, что происходит какая-то небывалая катастрофа в отечественной истории, я еще не уяснил себе причину и истоки ее возникновения. Хотя и смутно понимал, что подобной беды ранее страна и люди русские, вроде, еще не знали. В общем «Беда нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь». Как любовь. Только еще внезапнее. Ждали достаток и стабильность. Дождались стагнации и национального кризиса. Но этого еще никто толком не понимал, а и нынче толком не понимает. Включая меня. И тут сыграл свою роль один очень дорогой мне человек. Но о нем, как и о второй половине нулевых, в следующей главе. 

   

 

 

  

2013

 

 

 

Добавить комментарий

Яндекс.Метрика