Записки с православной конференции

Православная конференция в Нижнем начиналась с девяти утра у гостиницы,  где конфересанты собирались возле автобуса. Часть из них приехали вчера и были относительно свежи, другая часть, добравшаяся только утром, имела вид более утомленный. Публика состояла  из женщин, вида благообразного, среди них – несколько монахинь, улыбчивых и добродушных, из которых одну называли матушкой. Мужчины отличались бородами  и возрастом средним, впрочем была и молодежь, от которой слышались отголоски вчерашнего  бдения.

Многие были с баулами такой величины, словно конференция обещала длиться не три дня, а три года. Пожитки эти тщательно укладывались владельцами в багажные недра автобуса и постепенно автобус наполнился православным людом, который сидел терпеливо, ожидая кого-то, кто, по докладу соседа, еще доедал гречневую кашку в столовой. Наконец, автобус двинулся, да через пять минут остановился и всем велели вылезать. А заодно забирать все свои вещи, которые до того так любовно складывались в багаж.

Народ возроптал, но смирился и потащился, отяжеленный, на второй этаж внушительного здания Университета, где попадал в заботу организаторов конференции.  Последние вешали каждому на шею бирку с фамилией и вручали тяжеленный, черной кожи портфель, в коем были и икона Преподобного в деревянной оправе, диски, журнал «Фома», книги и блокнот и печатные листки и всякое иное. Груженый своим скарбом, человек принимал дар растерянно и уже совсем не имел в руках свободы, а в ногах – силы.

Перед началом заседания собрание молилось, причем мужской семинарский хор пел чисто и сильно, а затем на экране показали приветственное слово Святейшего Патриарха Алексия. После этого свое слово имел Архиепископ Филарет.

— Уважаемые Александр Сергеевич, Александр Владимирович и Валерий Павлинович.. – начал он.

— Кто это «Павлинович»? — шепотом спросил я у соседа.

— Так это… — сказал сосед и скосил глаза на губернатора Шанцева, который тяжелым взглядом смотрел перед собой.

Во время речи митрополита многие, как я заметил, вытащили из подаренных портфелей журнал «Фома» и один глаз запустили в него, а другой – на владыку. Тот, впрочем, говорил недолго, словами простыми и ясными и закончил под аплодисменты. Тут же встал ведший заседание  Легойда и поблагодарил Его Высокопреосвященство за «мудрые слова, задающие высокую планку конференции, которую», по его надежде, «последующие выступающие будут поддерживать в меру своих талантов и сил».

Первым поддержать планку взялся Полномочный Представитель Президента РФ в Поволжском ФО и поддерживал ее минут двадцать – в меру своих талантов и сил. Во время его выступления уже владыка Филарет, усевшись на место, вытащил журнал «Фома» и углубился в него.

Со всех сторон шастали фотографы и трещали вспышками, да «Бетакамы» вертели своим глазом во все стороны.

После Полномочного выступал Валерий Павлинович, и заставил себя уважать, сделав свое слово предельно кратким – минут в пять. Мое уважение было искренним – ни разу до того не встречал я в губернаторах такого смирения.

Очередной выступающий, архиепископ Георгий вдруг взял посреди своей речи паузу такой длины, что многие оторвались от «Фомы» и подняли на него взоры. Добившись эффекта, владыка продолжал и пользовался таким приемом еще раза три, но глаз уже никто не подымал.

Пошел второй час заседания. Заседатели за центральным столом покончили с «Фомой» и принялись за «Программу конференции» и, видно, находили там для себя много нового и нежданного, потому что брови часто ползли вверх, а уста складывались задумчивой трубочкой. Покончив с «Программой», собрание перешло к «Списку участников», и долго изучало его с видом сосредоточенности и глубокой учености. Фотографы поймали это выражение на лицах и оживились вспышками. Один Разумовский в заднем ряду смотрел в потолок с выражением рассеянным и печальным.

Люди высокие, в основном, читали по бумажке и для каждого у Легойды находилось в конце теплое слово напутствия, вроде: «Я надеюсь, что ваши глубокие мысли будут предметом широкого обсуждения не только на нашей Конференции, но и после ее окончания».

Вообще было видно, что высокие люди в длинных собраниях не новички, давно знают все тонкости и политес. На задних рядах сидели дилетанты, усердно конспектировавшие речи и по лицам их было видно, что они охвачены идеями, которые не смеют высказать.

Впрочем, во второй части дня Конференция разбилась на секции, где и пошли главные баталии по основной теме, которая именовалась так: «Православная Церковь и государство в исторической судьбе России».

Каждый имел что сказать, и на нашей с Разумовским секции вначале одна православная дама-философ в три минуты вывела формулу благодати, которая, судя по оригинальности, авторством своим имела именно эту даму. Потом взял слово ученый муж Университета, в коем мы заседали, и подверг глубокому сомнению само понятие «веры», а равно как и многие иные религиозные постулаты.

Впрочем, были и спокойные, дельные слова молодого священника, семинариста, седого мирянина, так что секция наша завершилась благопристойно. Только Разумовский всё сокрушался об ученом университетском муже и об том, как же он дурит молодые мозги нижегородцев и что из этого потом худого выйдет.

Тем же вечером конференцию повезли в Дивеево на ночлег, который обещали  лично нам устроить в «священнической» гостинице, из чего я заключил просторные нумера и всякие удобства.

Конечно, долгий день учёного сидения и диспутов, протяженная дорога утомили нас, не так надобно навещать Преподобного, а  с душою мирной. Но и в своём виде мы были встречены в доме Преподобного тем внутренним покоем и благодатью, которая слышится и в сердцах ожесточенных и суетных (говорю о себе и никак не за других прибывших).

Мы пошли к двухэтажному корпусу гостиницы, которая своим чистым видом внушала доверие. Сомнения начались уже когда мы вошли в коридор этого отеля, где нас встретил толстый белый кот и отсутствие намека на излишества. Милая старушка вручила нам ключ, присовокупив, что он может не понадобится («там дверь вроде и не запирается»), но действительность оказалась еще неожиданнее. Мы с Разумовским оказались в комнатушке метра два на четыре с тремя узкими кроватями.

— Зато – сказал я в утешение – мы в самом монастыре, и Преподобный рядом.

— И хоть вдвоем, больше никого не подселят – добавил Разумовский.

Тут же вошел третий наш сожитель и приветствовал нас сухо, а мы его – еще сдержаннее.

Простору было столько, что когда мой попутчик захотел пройти к кровати, я был принужден поднять ноги, чтоб он смог протиснуться. Закрытое окно сулило духоту, открытое – полки комаров, которых Преподобный терпел, а мы, по своей слабости, никак не желали. Душ и туалет в этом отеле был один на этаж, а насельников собралось довольно, что обещало очередь  нужды как  вечор, так и утресь.

С тоски вышли мы с моим товарищем на ночной променад из монастыря и я стал стучаться, Христа ради, в избы на другой стороне дороги. Вышла женщина и тут же заявила, что мужчин ей брать в жильцы не благословляют.

— Вот,  может Никитишна возьмет – предположила она и мы стали кричать в ночи, призывая Никитишну, которая не скоро вышла. Оказалось, что и ей нет благословения брать мужчин на ночлег.

— Это у кого же тут такая мужефобия – в сердцах спросил я, но ответа не имел, зато взор мой упал на табличку, которая гласила, что в двустах метрах далее есть хороший отель. Туда мы и устремились и через полчаса уже располагались в просторном номере при всех удобствах за две с половиной тысячи рублев.  Когда мы вернулись в «священническую гостиницу» за вещами, наш третий сожитель долго и благодарно с нами прощался, тряс руки, но навещать не просил.

На следующий день ранним утром, таким, что только успели хлебнуть чаю, нас повезли в Арзамас-16, тот самый Саров, где жил Преподобный Серафим Саровский и где Советская власть устроила атомное производство. Тоже вот не случайное же наложение, тут и разорение святыни и оборонение державы от супостата. А ныне Церковь велела считать Преподобного заступником ядерного Центра. Тема эта, я думаю, нуждается в своем духовном исследователе.

Меж тем, мы подъехали к пропускному пункту и я впервые с интересом смотрел на ряды колючей проволоки, нейтральную полосу, которая с высоким колючим забором тянется, говорят, чуть не сотню километров окрест всего Сарова. Нам велели сидеть в автобусах и, спустя время, вошел военный чин, который брал у каждого паспорт, грозно спрашивал фамилию и шел дальше.

— Тарусин? – спросил он с вызовом и сомнением у меня.

— Тарусин – твердо ответил я и получил паспорт в руки.

Город Саров невелик, но раскидан среди рощ и перелесков так, что пешком ходить по нему утомительно, а ездить – хорошо. Мы проехали мимо деревянных особняков, в которых жили отцы отечественной ядерной науки и первые творцы «изделия», как здесь говорят. Дорога шла прямо через монастырь, где слева расположился бульвар, а справа Собор Преподобного, возле которого мы спешились и поспели к началу Литургии в честь праздника обретения мощей Преподобного. Служил владыка Георгий, служба была красивая и торжественная. Я нашел время заглянуть в келью старца, поелику храм построен на месте ее стояния и ныне  эта келья внутри храма – почти верная копия с оригинала. В келье было чисто, но более слышна была в ней чистота духовная. Мне сразу стало неловко, хотя и уходить не хотелось. Я глянул на котелок, где лежали ржаные сухарики и монах, стоявший тут же, угадав мою мысль, молвил:

— Брать не благословляется.

Я печально кивнул и пошел было вон, но монах тихо тронул меня за плечо и  ласково сказал, указуя на лежавшие тут же просфорки:

— А это можно.

Я взял две для себя и товарища и вышел в храм, где шёл чин водосвятия и владыка Георгий добре окропил православный народ святой водой, так что каждому досталось ею умыться.

Нам сказали не расходиться, ибо нас ждал торжественный, в честь праздника обед здесь же, в трапезной, примыкающей к храму и имеющей с ним общий проход.

С особым интересом вошел я в громадную трапезную, где могло поместиться точно несколько сот кормящихся. Наших оказалось, как я подсчитал, душ сто пятьдесят. С любопытством смотрел я на столы, где было много всякой снеди, а и вино и водка, стоявшая, впрочем, редко.  Я сразу выбрал место напротив оной и заметил, что так же поступили и несколько семинаристов. Никто не садился, все  ждали владык, которые наконец появились, «Отче наш» пропет всем собранием и обед начался.

Не прошло и пяти минут, как из «президиума» раздался первый тост за Патриарха, семинаристы вскочили и лихо, многоголосьем пропели «Многая лета».  Не успел я закусить, как возгласили второй тост, семинаристы вновь вскочили и грянули «Многая лета». И почти тут же – третий. Семинаристы опять подскочили, кто – с вилкой и рыбкой на ней, кто с рюмкой, кто с оттопыренной щекой. Тут же один из них  дал петуха.

На этот случай кто-то из духоносных отцов громко молвил:

— Что-то у нас певчие мимо нот грешат, верно чокаются часто – помолчал и добавил – или наоборот – редко.

Певчие притихли, гадая, как им теперь поступать – чаще чокаться или реже? Я пожалел их и налил из своей бутылки. Проходящий мимо отец дьякон потрепал одного семинариста по загривку и сказал:

— Смотри у меня.

Полный семинарист с тихим лицом скорбно пожаловался мне:

— Ну вот, как что, сразу я, сразу ко мне. А я, между прочим, в нотах был.

Я утешил его тем, что  «смирение паче гордости» и мы чокнулись помимо всех.

После обеда все семинаристы встали и отошли к стене, образовав малый хор и спели несколько медленных и чудных русских духовных песен. Голоса все были сильные и верные, исполнение простое и сердечное, так что я заслушался поневоле, и даже тяжкий обед не смог стать тому помехой. Аплодисменты дружные и искренние были исполнителям заслуженной наградой.

— Ну вот другое дело – сказал стоявший рядом со мной отец дьякон, который, как выяснилось, был воспитателем в нижегородской семинарии. Там, кстати, учатся ныне сто семинаристов и планируется расширение до ста пятидесяти и все одно попов недостаток. Я сказал, что очень мне понравились эти  ребята, на что он только вздохнул.

— Что, шалят? – спросил я.

— Всяко бывает – ответил он – молодежь. И погуляют, случается, и трудиться ленятся, да уроки мало учат.

— Так без этого что за молодость – сказал я и он без энтузиазма согласился. Но я, чрез его ворчание, почувствовал в нем любовь к своим воспитанникам и искреннюю заботу об них.

Меж тем случилась радость – нас взялись везти к дальней пустыньке Преподобного. Там он жил в уединении и там принимал приходящих к нему, каждому говоря: «Здравствуй, радость моя». Простые слова, но всякий раз, как вспоминаю их, на глазах бывают невольные слезы.

Мы проехали мимо ближней пустыньки, мимо камня Преподобного и углубились в лесную дорогу, где и остановились в виду рубленой избушки – цели нашей поездки. Как сказал нам сопровождающий батюшка, лес тут так же чащёбен, как и двести лет назад и я для опыту пошел по тропке в глубь, да и встал там один. Меня окружали густые заросли и могучие древы, стояла торжественная тишина и я всё силился представить поодаль согбенную фигурку старичка. Выйдя на дорогу, я её обнаружил, точнее – памятник Преподобному, в молящейся позе на камне, с воздетыми вверх руками. Монумент этот мне не показался – фигура более человеческой раза в два, выражение духовного подвига не передано, если его вообще можно передать объемными средствами, недаром не в русской традиции духовное ваяние. В избушке так же всё говорит о Преподобном, там же можно прикупить разное в его  память. В две комнатки набилось столько народу, что не повернуться и я пошел под горку, к речке Саровке, по которой ранее ходили лодки, а теперь только ноги. Вода удивительно чиста и вкусна, зато над ней в великом множестве комары такой величины, каких я отродясь не видывал. При этом они не подлетают наискось, как знакомые нам, а пикируют стремглав, вызывая оторопь и панику. Говорят, Преподобный нарочно снимал рубаху и подставлял им тело своё  для духовного укрепления. От меня они сего подвига не дождались и я только махал руками и издали, верно, походил на человека, увидевшего привидение.

Замечу еще, что и здесь даже ослабевшим сердцем слышится нечто особое и светлое, что, заставило весь русский народ приникнуть к Преподобному. Не объяснить, отчего именно он сильнее всех любим в России, но тайна эта радостная здесь разлита в просторах саровской земли.

Однако же нам пришлось воротиться к ученым посиделкам, которые мне показались как-то даже лишними после всего увиденного. Но мы еще посудачили мудрёно часа два, после чего с моим товарищем отдельно от прочих решили поехать назад в Дивеево, чтоб иметь время пройти по Канавке Пресвятой Богородицы в ущерб спектаклю, который сулили всем остальным.

Тоже вот вам диво предивное, нигде в мире небывалое. Вообразить трудно, живут сестры, вдруг Преподобный говорит: «Копайте канавку. Да вот таких размеров, да вот в этом направлении, да прямо сейчас и не прерывайтесь ни в холод ни в стужу, ни в снег». Как, зачем, для чего? Что за напасть такая — канава? Это у меня бы родились такие вопросы и весь бы я пребывал в лукавых сомнениях. Сестры же не усомнились и принялись за труд, без остановки копая и трудную и мерзлую землю в любую погоду. Это какая же сила и вера у сестер? Эта какая же высота духовная самого Преподобного? Не осилить разумом…

Полагается, по слову старца, в прохождении Канавки сто пятьдесят раз прочесть «Богородице, Дево радуйся», чем мы с моим спутником и занялись, ступив на нее. Шли медленно, как и прочие путники, я только загибал пальцы, так же поступали и иные, а кто вёл счет по бумажке. В половине счёта со мной случилась напасть  — молитва начисто вылетела из головы, так что я выпучил глаза, силясь её поймать вновь и не смог.

— Как молитва-то читается? – шепотом спросил я у Разумовского.

— Какая? – отходя от углубления своего, спросил он

— Да вот эта, что мы читаем?

— Богородице Дево радуйся, благодатная Мария… — начал он, глянув на меня и, очевидно, задавшись вопросом, чем я полпути занимался.

— Спасибо – сказал я – вспомнил

И более казуса со мной уже не случилось.

Позже, на Конференции в перерыве мы беседовали с одним батюшкой о Канавке. Я заметил, выходя с нее, что Канавка не закончена, не составляет полного круга и, следовательно, враг лукавый может просочиться внутрь, о чем и сообщил собеседнику. Он отвечал мне в том смысле, что это символ духовный и что стена, которая подымется в последнее время – тоже символ духовный, так что дырки в ней не суть, но тем меня не убедил. Я считал, что для спасения надежней, чтоб кольцо канавки было замкнуто.

— Что же вы думаете, — сказал батюшка – кто за стеной окажется, тот спасется, а все прочие погибнут?

— Которые за канавку не зайдут, может спасутся, а может и нет – отвечал я – а кто за нее зайдет, уж точно спасется.

Меня также интересовало, есть ли на сей счет разъяснительное слово церкви, но тут нас позвали на заседание и я остался без ответа. Как бы то ни было, а я убежден в одном: духовное значение деяний Преподобного Серафима не было в должной мере осмыслено ни в девятнадцатом, ни, тем паче, в двадцатом вере и нынешний век – последний, в котором это должно быть совершено. И если где и быть духовному центру Отчизны нашей, так токмо здесь и нигде иначе. Сегодня еще много препон развитию этому, в том числе и административных. Об чём, кстати, говорил директор Ядерного центра с владыкой Георгием, чему я был свидетелем. Директор сетовал на излишние, по его мнению, запреты, которые мешают ныне паломникам святых Саровских мест. Он считает, что колючая проволока сегодня не помеха недругам страны и защитные меры надобны иного, более современного свойства, при внешнем послаблении режима передвижения, что позволит сделать многое, необходимое теперь Сарову и святым его местам. Тут же он, в ответ на мой нескромный вопрос, сказал, что Центр работает, «изделия» испытываются и идут на вооружение, так что страна может спасть спокойно. Чем и удовлетворил и меня и всех, сидящих за столом.

Едва мы окончили чай с высокой беседой, нас наши товарищи повезли на дивеевский источник с купальней, куда я уже давно у них просился. Товарищ мой, узнав, что вода в купальне не более четырех градусов, в сомнении крутил головой и приговаривал: «Крутовато что-то». Сами купальни расположены недалече от монастыря и, скажу я вам, впечатляют. Широкие просторные срубы, входишь – ох ты! – большой бассейн человек на пятнадцать  разом, вдоль стен скамьи, на которых разоблачается пузатый и бородатый православный люд. Тот самый, которого я одетым только давеча видел на заседаниях. Лестницы с обеих сторон, да икона в красном углу.

Я стал спускаться и вода заломила ноги. Встав по грудь, я троекратно окунулся с головой, задыхаясь от ледяных ожогов: «Во имя Отца – бултых! – и Сына – бултых – и Святого Духа! – бултых!».  Ох, хорошо!

И я полез вверх. Тело всё горело и лёгкость стала проявляться во всех членах. Некоторые залезали в купель по три раза.

На улице я подошел к Разумовскому, который, вышедши из купальни и слегка улыбаясь, прогуливался около.

— Ну как ?– спросил я

— Наблюдается некое душевозвышение – сказал он.

Дышалось полной грудью и хотелось на всех смотреть ласково.

Ввечеру нас всех позвали на всенощную с чином миропомазания. Там я встретил матушку игуменью с наперсным крестом. К ней многие подходили под благословение. Мне стало любопытно, ибо я не знал, как же благословляет игуменья. Оказалось, крестит подходящего и дает не руку, а крест для целования, чего я и удостоился.  Тут нас увидал Легойда и потащил стоять у самого алтаря, «по блату» как он весело объявил. По тому же блату в конце службы нас миропомазали вне очереди и отпустили с Богом на ужин, который был убран в трапезной Дивеева монастыря и которая была поболе пожалуй, чем саровская. Там мы вкушали очень вкусные макароны с грибами, пирожки с капустою и иную снедь, сотворенную заботливыми монахинями, которые ходили между столами и ласково подчевали едоков прибавкою, от чего те не были в силах отказаться.

Из трапезной мы с моим товарищем вышли отяжеленные и тут вдруг нам объявили, что Его Преосвященство, митрополит Нижегородский и Сурожский Георгий просит настоятельно нас пожаловать к нему в палаты на ужин. И идти надо не медля, сей же час. Разумовский закатил глаза, а я тяжко вздохнул, но кстати вспомнил пословицу, которую часто повторял мой дед: «Палка на палку нехорошо, а обед на обед – нужды нет». И мы пошли на второй  ужин.

Нас провели в бревенчатые большие комнаты, где все было основательно и величаво – мебель, ковры, иконы. Впрочем, в углу, на особливом столике стоял раскрытый ноут-бук  с Интернетом, как я успел глянуть. Широкая дубовая лестница вела на второй этаж в анфиладу комнат, во второй из которых стоял длинный стол, по бокам его сидели Легойда и другие наши товарищи, а во главе – вам владыка Георгий.

Мы оробели, перекрестились на иконы и сели в отведенные нам места. Сам хозяин, который прежде казался мне важным и суровым, тут обнаружил спокойный и добродушный нрав, так что общение с ним оказалось приятным и  простым. Говорили о разном, в частности Владыка хвалил фильм «Остров», на что я позволил себе с ним поспорить, сказав, что в фильме выпячена тема юродства, но что церковь Христова славна рядовыми священниками, которым места в нем не нашлось.  Владыка выслушал меня и скакзал:

— А что сидим-то? Наливай, стынет ведь.

Холодная водочка ушла в рюмки и хозяин, оборотившись ко мне, молвил:

— Ну, вот пусть статист скажет тост.

Ему прежде говорили, что я социолог, да он позабыл и назвал меня чем-то схожим.

— Владыка, я не статист – сказал я – я уже сам режиссер.

— Он социолог, владыка – сказал довольный Легойда.

— Ну всё одно – сказал владыка, видимо так и не уразумевший моё назначение —  давай.

Я от смущения понес какую-то возвышенную околесицу, прибавляя: «скажу вам откровенно», на что владыка рассмеялся и сказал:

— Обычно врет, а тут правду говорит.

Закуска меж тем привлекла наше внимание и было чем. Пред нами располагались и балычок и севрюжка с хреном и соленья разные и грибочки, икорка красная и черная и еще много всякой «подстрекательной снеди». Икры черной я сперва взять медлил, но увидав, как Иван Демидов добре мажет ее на белый хлеб, решился и сам на то же. В довершение нас угостили очень вкусной жареной рыбой, по целой на каждого. Сам владыка ел мало, больше весело на нас поглядывая и всё назначал «тостующего». Через некоторое время он повернул бороду через плечо и сказал:

— Чего стоишь, сестра, не видишь, на пустую смотрим.

И перед нами появилась новая запотевшая бутылочка. Мы было стали отнекиваться, говоря, что нам на поезд, на что владыка ответил:

— Ничего, у меня вмиг домчат. На посошок!

За «посошком» последовала «стременная», но тут уж мы откланялись окончательно, подошли к радушному хозяину за благословением и, получив его, пошли восвояси. У крыльца нас ждала большая машина с шофером, который в ночи ехал молча, но быстро, так, что только два ужина и с десяток рюмок не позволяли мне чувствовать волнение.

Так закончилась для нас 4-я Православная Конференция на прекрасной и святой саровской земле, что в нижегородской губернии.

Июнь лета 2007

P.S. «Но позвольте!» — скажете вы – «а где же сама конференция, её дебаты, выступления, итоги?».  Уведомляю, что предмет этот в заботе у организаторов конференции, которые намерены издать целую на сей счет книгу, где и найдете подробный отчет с выступлениями, речами и прочими научными материалами. Я же не рискну брать на себя ношу неподъемную и только добавлю от себя следующее.

Выступления были интересны, частью – глубоки, сама Конференция, несомненно, обозначила важную веху новых взаимоотношений Церкви и государства, присутствие на ней высокой светской власти уже есть факт этих отношений и я, как социолог практик, со своей стороны могу констатировать растущее влияние православия во многих сторонах жизни общества.

За процессами этими наблюдают множество недобрых глаз и тем взвешанней и тверже  должны быть действия обеих сторон. И следует иметь самую уверенную  надежду на дальнейшее духовное устроение в державе, имея такого заступника и помощника в добрых делах, как Преподобный Серафим Саровский.