Домбайские диковины

Домбайские диковины Сомневаюсь, что средний читатель воспроизведёт на память перечень всех республик Кавказа, но, может, Карачаево-Черкесию припомнит. Вот туда мы и летели, приземлившись, впрочем, в Минеральных Водах. Далее была нудная дорога среди выцветших степей, вечных южных мазанок, бахчей, овец на скудных полях, баб в платках и осеннего сырого дождя. Короче, мы оказались в слякотной, безнадежной и хмурой осени безо всякого очей очарованья. Был конец сентября.

Городок Черкесск, который мы проехали, тоже нахохлился от дождя, и физиономией своей более походил на большой посёлок с частными домиками белого кирпича, к которым хозяева притыривали сбоку деревянные пристройки и навесы, увивали всё это зеленью для спасения от летнего солнца. Всюду была видна хозяйственная небрежность, которой хозяева большого значения не придавали. Коровы, вылезающие на дорогу, были тощи и наглы, лезли перед капотом и наш шофёр в этом случае цедил сквозь зубы «тушёнка!».

За городом Черкесск последовал город Карачаевск, обозначив народы,  обладающие здесь особым почётом, хотя есть и обозины (кто такие?), и осетины и русские и татары и армяне и кого ещё нет.

А меж тем наш сопровождающий Абдурахман Хаттабович (нет так, но что-то вроде, я имена эти запомнить не мог) приказал шофёру Кирдыку (Бердык, Мердык и т.д.) остановиться возле харчевни с вывеской «Империя». С обратной стороны которой был балкон, выходящий на шумливую горную речку.   Надо отметить, что здешние речки, хотя и малы, но не текут, а именно грохочут, орут, гремят, так что и самому, рядом с ними, надо ещё доораться до собеседника.

Только мы сели, к нам подошла робкая черноокая девушка.

— А где Зура? – грозно спросил Абдурахман.

— С последнего раза подходить боится – сказала та, потупившись.

— То-то же – он казался явно довольным, заказал что-то не по нашему и добавил – скажи, зайду.

Почти сразу нам принесли большой чайник «горного чая» c горным же мёдом, про сочетание которых Хоттабыч заявил, что это страшная виагра по силе и длительности действия. Я помедлил с очередным глотком. Но тут же принесли кувшин «айрина», густого, вроде нашей простокваши, только не в пример более кислого и ядреного. Хоттабыч тут же добавил, что чай ничто по сравнению с этим айрином по мощи виагорного воздействия на сознание и чресла.

Вспомнив привычку горцев к излишней патетике, я плюнул и с удовольствием пил действительно смачный айрин, тем более что на столе стоял немалый круг осетинского пирога с бараниной. Пирог сверху хвалился поджаренной корочкой, но внутри был нежен и духовит, а мясное нутро имел отменно сочное. Он был горяч, дышал печным жаром, и запивать его холодным айрином было делом правильным и продуманным. Уже после следовало умягчить нёбо травным мягким чаем, приглушив резкость айрина и жирность пирога.

Короче, через пятнадцать минут я объелся, охая, нескладно дошел до машины, и мы пустились далее. Тут некстати началась горная дорога, не рекомендованная никому после осетинского пирога с айрином. Кирдык слишком лихо топил по узкому шоссе, которое петляло, имея слева поросшую лесом кручу, а справа бордюр, за которым угадывалась пропасть тоскливая и протяжённая. К тому же он явно манкировал своей полосой, срезая поворот. Я украдкой крестился.

Таким манером нас доставили на Домбай, который оказался совсем не то, что на картинках в Интернете. Это никакой не курорт, это одна большая, грязная стройка по всем канонам русской безалаберности, помноженной на безалаберность кавказскую. Строят, разумеется, отели, некоторые уже стоят готовые среди строительного мусора и бетонных плит эдакой розой в навозе. Моросящий дождик, туман вокруг, который совершенно закрыл горы, не добавлял этой стройке оптимизма.

Засыпал я под шум дождя и уже был готов к серым будням донбайского края.

Ага! Щас!

Не тут-то было. Утром я проснулся и не поверил глазам – всюду лежал снег, да шапками, охапками, сугробами, и вдобавок он медленно шел сверху сплошной пеленой. Уже не туман, а снежные тучи закрывали горы и слышался периодический ба-бах – это шапки снега срывались с крыши. За окном стояла суровая зима.

Я сошел вниз, в холл, где местный Хоттаб с гордым горским акцентом сказал мне:

— Всё! Перевал закрыт!

— Как закрыт – сказал я – у нас самолёт завтра.

— Всё! – повторил он твердо – закрыта дорога. К нам не подняться, а нам вниз не спустится.

— Что же делать? – спросил я.

— Ждать!

Я посмотрел на барную стойку, за которой девушка посмотрела на меня, и вздохнул. Вы поняли, что я подумал.

Тут с улицы вошли мои попутчики, которые вышли было «погулять», но отошли недалеко, поскольку снега оказалось по колено, а сами они напоминали снеговиков и долго стряхивали с себя наметённое, пока не обрели прежний вид.

Впрочем, здешние прогулки, даже в отсутствие снега, не дали мне приятности. По моему разумению, дорога должна идти ровно, в крайнем случае – вниз. Здешние дороги всё больше ползли вверх, что на высоте свыше тысячи двухсот метров над уровнем моря не есть удовольствие для ходока. Даже если дорога и шла вниз, следовало помнить, что обратно она пойдет вверх, что лишало прогулку приятной  перспективы.

Поэтому время до обеда мы коротали у бара. А сам обед оказался скромен в отношении числа блюд, но не их содержимого. Местная кулинария утроена на баранине, но готовить её можно по-всякому. Осетинский пирог приглянулся мне, но здесь, среди гор, доставка продуктов затратна, что заставляет использовать безотходное производство. Баранину нам подавали все дни в горшочке, при небольшом количестве картошки и овощей. Так, но сама эта баранина была с костями и жиром, причём последний преобладал. Местные к тому привыкли и ели всё, только обсасывая кости. Но этот жир, хрящи и жилы на большого любителя, к тому же всё это плавает в жирном же бульоне, что для желудка тягостно. Одна из дам даже обнаружила в горшке кусочек кожи с волосами, что говорит уж об совсем излишней безотходности.

После обеда началось высоконаучное заседание, которое длилось без перерыва три часа, так что к концу я начал чувствовать сильный позыв ко сну.

Чтобы проветрится, я вышел на улицу и в очередной раз обомлел – началась самая настоящая весна. Зимы, которую я оставил три часа назад, не было. Весенний теплый ветерок разгонял тучи, шел лёгкий дождик, сугробы стремительно таяли, капель сливалась с журчанием ручейков.

Плюнув на эти гримасы и дикости местного климата, я пошел на небольшой банкет, который затеяли  хозяева и, кстати, сообщил им о внеурочной весне.

— Да? – сказали мне – это бывает. Тут погода может пять раз на дню поменяться.

А один Абдурахман гордо сообщил мне, что погода здесь меняется чаще, чем девки у джигита. Тут вообще многое сообщается гордо. Если не всё.

Банкет состоял из высоконаучных людей, членов правительства (республики) и тамады, который или сам возглашал гордый витиеватый тост, либо назначал тостующего, который с непривычки путался в витиеватости. При том все должны были встать и стоять во всё время восторженного косноязычия.

Перерывы между вставаниями не превышали трех минут, так что через четверть часа я сам говорил долго и восторженно. А через час сообщил Заместителю Председателя Правительства, что он, по доброте лица своего,  похож на Вини-Пуха — Леонова  и что он первый поэт во власти и тем достигнет процветания великой земли своей и её гордого народа. Поэт — Винни-Пух сидел и улыбался. Перед этим он прочёл своё личное стихотворение, чем и заслужил мой величальный тост.

А утром я, выглянув в окно, вздохнул в очередной раз. Там было лето. Пели птички, летали всякие мушки и стреказюшки, белые горные вершины на фоне ярко голубых небес контрастировали с зеленью вековых сосен на своих склонах.

Выйдя на улицу, я сел на лавку и через пять минут меня основательно пропекло жарким летним солнышком. Правда, спине при том было несколько прохладно, так что следовало периодически пользоваться методом шампура.

Следом за мной вылезла толпа, с намерением отправится на канатную дорогу, которая провисала тонкой ниткой по хребту здоровенной горы, поверх макушек дремучих вековых елей. Идти к канатной станции значило спускаться, что сразу навело меня на грустные мысли. К тому же солнце совсем озверело, хотя путь вниз и окружавшие нас горы радовали глаз и веселили душу.

Только было я стал наводить свою мыльницу на эти горы, как аккумулятор сообщил, что он сдох. Это настолько меня расстроило, что я в сердцах плюнул на канатку – какой смысл тащиться наверх, когда не сможешь потом привести этому свидетельства? К тому же я выяснил, что ползет туда кабинка полчаса, да еще не до последней станции, а наверху сегодня все кафе закрыты, так что и сто грамм не хватишь восхождения ради.

Товарищи мои, тем не менее, решились, а я пошел на променад, как вдруг внутренний голос сказал мне:

— Баранину ел вчера?

— Да – сказал я – и сегодня.

— Ну вот тебе и ответ – сказал внутренний голос.

Я похолодел:

— Нет, не сейчас! Только не это!

— А я желаю – сказал внутренний голос.

Ускоряя шаг, я устремился к отелю. Но дорога шла вверх, солнце жарило немилосердно, вдобавок  заныла моя поясничная грыжа. Я не шёл, я канал набекрень, совершая движения нервические, но малоэффективные. Периодически внутренний голос задумчиво говорил:

— Нет, я всё-таки вот прямо сейчас желаю.

— Нет – мысленно кричал я, хромая  судорожнее.

— А я желаю – упрямо повторял голос.

— Врёшь, не возьмёшь, сволочь – стискивал я зубы, как партизан на садистском допросе.

— Ну-ну, посмотрим – с интересом говорил голос.

Через холл отеля  я проколбасился раненой Годзиллой,  распугав местных служек, ворвался в номер и победно уселся на тот трон, до коего и короли пешком хаживали. Так что новичку советую не увлекаться бараниновой диетой и, кстати, не сочетать её с большим количеством водки. Иначе возможен неприятный диалог с внутренним голосом. И неясно, чьи аргументы окажутся весомее.

Размышляя об этом, я вышел к бару и приятно провёл там время за местным коньяком, вода для которого берётся из местной речки и которая чиста и вкусна до высшей степени, чему являюсь сам свидетелем, ибо пил не только коньяк на этой воде, но и саму воду, припав мордой с камней к речке. Вкус воды совсем особый. Нет, он просто есть – этот свежий, прохладный и здоровый вкус чистой горной воды, привычная нам вода рядом с этой вкуса не имеет. Горная вода — живая. В отличие от мёртвой, той, которую мы пьем повседневно в столицах. Несется эта речка Алибек (или Аманауз, я их путаю) с горы по руслу, которое, собственно и не русло, а поток камней, среди которых она и прыгает, а кругом лес дремучий.

Кругом, конечно, красота. Не спорю. Горы – особый козырь в колоде красот матушки природы, очи вдохновляет и возвышает пейзаж этот, русской душе он близок и внятен. Но жизнь здесь тяжёлая, а жизнь очи долу опускает, в землю. Земля та скудна, камениста и требует труда тяжкого, веками кующая характер упорный, к лишениям пригодный, но не только. Тут же и раздоры за блага, коих вечно на всех не хватает, отсюда и вражда междоусобная, которой отмечена история Кавказа, когда целые народы жили не  трудом, а набегом и отыманием чужого. Сам Шамиль в позапрошлом веке говорил так: «Скверный у меня народ. Они только тогда ведут себя тихо, когда над ними занесена сабля, уже срубившая много непокорных голов». Ну, да это статья особая и разговор длинный.

Меж тем вернулись мои приятели, которые не вдохновились высотами, к которым их донесла канатная люлька. Там, говорят, колотун дикий, забегаловка на замке амбарном, да ничего путного кругом нет, снегом всё заметено, так что и пройти нельзя, а виды – так они тут везде виды. Потоптались они там наверху минут пять, да сели обратно в кабинку.

— Что, уже обратно? – спросил горный возница.

— Давай обратно, да поживее – сказали ему.

Зимой, конечно, тут веселее. Много народу, пёстрые лыжники, сверкающий на солнце снег, вечерние посиделки в баре, когда щеки ещё горят от дневных подвигов. Кстати, показали гостиницу, где останавливался Юрий Визбор в номере люкс, и где, конечно уж, никакой печки в помине нету («лыжи у печки стоят, гаснет закат золотой»).

Прошло время визборов, романтиков рюкзака и костров, обращений «старик» и оценок «это гениально». Домбай судорожно делят новые хозяева небольших отелей, которые растут здесь везде бетонными балками, оттесняя старые советские корпуса, ветшающие посреди новой жизни. Это последние могикане, помнящие бороды парней годов шестидесятых и с  укором смотрящие пустыми окнами на свежевыбритых господ годов нулевых.

Так что приезжайте сюда лет через пяток, когда всё отстроится да утрамбуется. К тому же десятниками всё лучше быть, чем нулевыми. Кто об нулевых-то вспомнит?

Домбай, сентябрь 2009