Демократия и средний класс
|
Форма и содержание «Иван Ивановича и Ивана Никифоровича сам чорт одной веревочной связал» — так говорили жители Миргорода о героях повести Гоголя. Примерно так можно сказать о демократии и среднем классе, которые в истории обычно появляются под руку, как добрые соседи. Но прежде чем разбираться в причинах такой дружбы, необходимо попытаться лучше понять, о чём идёт речь. Если литературных персонажей узнавали сразу и без проблем, то со второй парой постоянно возникали трудности. Демократия стара как мир, но вряд ли сегодняшние адепты американской демократии были бы довольны, к примеру, наиболее древней — афинской, которую Аристотель определял как «правление всех». Под этими «всеми» подразумевались только взрослые свободные мужчины, но никак не женщины, рабы и метеки (переселенцы), которые политических прав не имели. При этом афинская демократия была довольно нетерпима к инакому – достаточно вспомнить приговор Сократу или изгнание политика и полководца Фемистокла со знаменательными словами: «Ты лучше нас, а нам лучших не надо» (еще Борис Николаевич Чичерин, заметим в скобках, отмечал демократию как власть середняков, плохо терпящих рядом с собой что-либо выдающееся). Так что у звёздно-полосатых были бы все основания для критики афинян, буде они оказались бы с ними на одной исторической сцене. А если бы последние, к несчастью, владели бы запасами нефти, участь их была бы решена критиком незамедлительно. Те же янки постоянно упрекают сегодняшнюю Россию в «отходе от ценностей демократии» и многие из отечественных идеологов эту критику радостно принимают. Но не все. На одном из заседаний клуба «4 ноября» в 2009 году обвинения в адрес нашей политической системы звучали особенно отчетливо. Присутствовавший на заседании г-н А. М. Мигранян долго слушал и в конце резко высказался в том смысле, что всё, критически перечисленное в адрес России, он уже год наблюдает в Америке, только в увеличенном стократ масштабе, поскольку Америка именно во столько богаче нас. Иными словами, некоей идеальной формы демократии как не было в истории, так нет и сейчас и никакие идеологи демократии не смогут предъявить сегодня образец её для всеобщего подражания. Есть общие вешки – «всеобщие выборы», «свобода слова», «права человека», а что там под вешками в глубине скрывается, поди разбери. Я убежден, что демократия есть инструмент, а не ценность. Иначе говоря, ценностью демократия может являться только для применявших её, но не по своей природе. Примером тому может служить, в частности, тот факт, что во времена завоеваний Америк, во времена махрового феодализма, демократия существовала в самой, пожалуй, чистой своей форме. Но где она практиковалась? Среди пиратского сообщества. На пиратских кораблях не только выбирали капитана, но и все дела решали сообща, коллективным решением, и даже судовая рында весела на пиратских кораблях не на корме, а на носу, подальше от капитанской каюты, в знак значимой роли команды на судне. Причём отношения эти были не стихийными, а на основе коллективного договора, в котором учитывались и доля каждого от «успехов демократии», и все тонкости общественного устройства, социальные гарантии и прочие законодательные статьи, которые выполнялись неукоснительно. Демократия там царила настолько развитая, что в матросы записывали даже беглых рабов и считали их равными другим членам команды, и никто не мог попрекнуть из ни прошлым, ни цветом кожи. Полное равноправие, к которому янки, к примеру, пришли только полвека назад (а в сознании и до сих пор не совсем дошли). При этом не лишне вспомнить, что демократию эту использовали самые отбросы общества, негодяи и убийцы, объявленные вне закона всеми государствами Европы (не будем сейчас вдаваться в тонкости каперства). С другой стороны, успехи такой организации также были очевидны, к великому неудовольствию испанского двора, а также всех частных купцов, имевших несчастье испытать на себе последствия социального прогресса. Но если сегодня демократия не совсем ясна, то и средний класс до конца не определён сущностно, научные понимания его столь обширны, что каждый исследователь может выбрать себе по нраву. Но стоит начать с того же Аристотеля, который первый дал определение среднего класса в книге «Политика»: «В каждом государстве есть три части: очень состоятельные, крайне неимущие и третьи, стоящие посредине между теми и другими. Так как, по общепринятому мнению, умеренность и середина — наилучшее, то, очевидно, и средний достаток из всех благ всего лучше. При наличии его легче всего повиноваться доводам разума; напротив, трудно следовать этим доводам человеку сверхпрекрасному, сверхсильному, сверхзнатному, сверхбогатому или, наоборот, человеку сверхбедному, сверхслабому, сверхуниженному по своему общественному положению. Люди первого типа становятся по преимуществу наглецами и крупными мерзавцами. Люди второго типа часто делаются злодеями и мелкими мерзавцами. А из преступлений одни совершаются из-за наглости, другие — вследствие подлости. Сверх того, люди обоих этих типов не уклоняются от власти, но ревностно стремятся к ней, а ведь и то и другое приносит государствам вред. Далее, люди первого типа, имея избыток благополучия, силы, богатства дружеских связей и тому подобное, не желают, да и не умеют подчиняться. И это наблюдается уже дома, с детского возраста: избалованные роскошью, в которой они живут, они не обнаруживают привычки повиноваться даже в школах. Поведение людей второго типа из-за их крайней необеспеченности чрезвычайно униженное. Таким образом, одни не способны властвовать и умеют подчиняться только той власти, которая проявляется у господ над рабами; другие же не способны подчиняться никакой власти, а властвовать умеют только так, как властвуют господа над рабами. Получается государство, состоящее из рабов и господ, а не из свободных людей, государство, где одни исполнены зависти, другие — презрения. А такого рода чувства очень далеки от чувства дружбы в политическом общении, которое должно заключать в себе дружественное начало. Упомянутые же нами люди не желают даже идти по одной дороге со своими противниками. Государство более всего стремится к тому, чтобы все в нем были равны и одинаковы, а это свойственно преимущественно людям средним. Таким образом, если исходить из естественного, по нашему утверждению, состава государства, неизбежно следует, что государство, состоящее из средних людей, будет иметь и наилучший государственный строй». Аристотель не указал, каким образом отстранить от власти богатых, но он упомянул об опасности олигархии, а мы смогли ещё недавно убедиться, как демократия может внезапно и стремительно перерождаться в олигархат. Но именно Аристотель первый прямо указал на то, что демократия есть такая форма правления, при которой лучшим и естественным образом могут выражаться и защищаться интересы среднего класса. При этом Аристотель исходил из постулата, что средний класс есть благо для государства, как сказал впоследствии о том же среднем классе Фома Аквинский: «quod bonum est» (есть благо). Но первые демократии росли на языческом пантеоне и вытекали из картины античного мира, в свою очередь христианство предложило новую модель мироустройства, где демократии места не нашлось. Единоначалие на небесах стало прообразом общественного обустройства на земле. И тут возникает вопрос: естественна ли для среднего класса только демократия или же он может развиваться и в иных формах государственности? Можно вспомнить, что именно средний класс «мелких лавочников» привёл к власти Адольфа Шикльгрубера, причём самым демократическим путём, а потом стотысячными толпами упоённо стонал «хайль» под его зажигательные речи о господстве немцев над миром. По тому же Аристотелю средний класс присущ обществу как таковому. Среди различных методов выявления среднего класса есть метод самоидентификации, который даже в абсолютно нищем сообществе выявит такового до 60 % от общего числа граждан. С другой стороны, принято считать, что средний класс имеет ряд необходимых признаков, главными среди которых есть наличие собственности, социальная инновационность и характерный образ жизни, сформированный благодаря наличию материального достатка. А образ жизни формирует определенный стиль потребления, который, в свою очередь стимулирует национальную экономику. В этом случае, к примеру, советский средний класс, вряд ли мог таковым считаться, поскольку не имел собственности, весьма относительный достаток и вряд ли помышлял о социальной инициативе, которая в те времена была партийно наказуема. Но совершенно очевидно, что монархия как форма государственного устройства предполагала средний класс и именно как класс собственников – ремесленников, торговцев и прочих благополучных горожан и сельских жителей. Но верно и то, что гражданские свободы этот класс не имел в том объеме, который считается необходимым сегодня. Все они были связаны как цеховыми, так и феодальными обязательствами и ограничениями, которые исторически Европа всё тужилась преодолеть. Собственно, всё время эта самая Европа, считая себя правнучкой Рима, говорит именно о наследстве республиканских идеалов, который поздний Рим утерял и отчего якобы погиб. Вся европейская история считается именно историей восстановления этих идеалов в их гражданско-правовых формах, необходимых, прежде всего, для существования и развития среднего класса. И поэтому не голландская буржуазная, не английская конституционная, а именно французская республиканская революция стала поворотной вехой в становлении нового общественного обустройства и появлении среднего класса в его новом значении. Сутью этой революции стал слом всех возможных преград для гражданских свобод и правовых обустройств, необходимых для формирования гражданского общества. Фактически именно демократия нового времени стала той формой, в которой отливался современный средний класс, как её основное содержание. Идеи свободы стали основными для формирования нового мирового порядка, «общечеловеческие ценности» сегодня стали священной коровой, посягнуть на которую означает объявить себя врагом всего передового и нежелателем добра всякому. Но так ли самодостаточен либерализм, так ли универсальны идеи свободы, как принято сегодня думать в странах заходящего Солнца? Болезни либерализма Когда в начале XIX века Сперанский разрабатывал свои реформы, долженствующие дать России конституцию и ограничить роль монарха, по сути это была первая попытка привить стране либеральные начала, которые ранее смешали ума французов, а несколько позднее – русских аристократов. Александр I, будучи в молодых годах сам либералом, начинании эти поддерживал, но Великая княгиня Екатерина Павловна, узнав о «безобразии», пришла в ужас. Не видя другой возможности, они попросила Карамзина вмешаться в крайне сомнительные начинания Императора. Тот сразу бросил свою «Историю Российскую» и написал Государю знаменитую «Записку о древней и новой России», где доказывал, что чисто либеральные идеи для России губительны. Эту мысль Карамзин внушал Александру горячо: «Здесь Либералисты, там Сервелисты (т.е. сторонники рабства), истина и добро посередине. Вот Ваше место, прекрасное, славное». Тут вот тоже показательный момент. Кто такой был Николай Михайлович Карамзин? Писатель и историк, не царедворец, хотя и царский историограф. Но Император принимал его, слушал и слышал и соизмерял с его мнением политику управления страной. Не уверен, что что-либо подобное возможно сегодня – сотрудничество сильного правителя и просвещенного философа. Но тогда результатом внушений Карамзина стало удаление Сперанского, вместе с его идеями, от двора («мы должны расстаться» сказал ему Александр). Тут столкнулись два понимания блага России: упование на европейский путь закона и порядка и опирание на национальные традиции и самодержавие. При этом, заметьте, сам Карамзин был в душе либерал и человеком европейского воспитания, хотя и насмотрелся в молодости на дикие ужимки французской революции в 1789 году. А фигура М. Сперанского еще мелькнула в окне Зимнего Дворца, откуда он наблюдал за разгромом декабристов на Сенатской площади, заметив при этом: «И эта штука не удалась!» (думаю, что что-то в этом роде должен был сказать Березовский, по пути в изгнание). Но была ли свобода благой целью самих декабристов? Пушкин, сам известный «либералист», всё-таки был достаточно умён, чтобы не вляпаться в тайные общества. Позже он напишет:
Прошу обратить внимание: не к «павшим», а к падшим, так в русском языке обозначаются люди согрешившие («падшая женщина», т.е. блудница). Иными словами, Пушкин считал деяния декабристов грехом, нравственным падением и оттого призывает проявить к ним милость. Не оправдания хочет Пушкин, но помилования совершивших преступление, пусть и во имя свободы. Карамзин, тот вообще считал, что «для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу». В известном смысле он оказался трагичным провидцем, поскольку реформа 1861-го года, которая принесла свободу 23-м миллионам крепостных (без детей) из 63-х миллионов, населявших на тот момент Империю, оставила большинство из них без земли. «Положение о выкупе» земли, которая оставалась в собственности помещиков, не устраивало крестьян и к концу 1863-го года 60% крестьян отказались подписывать уставные грамоты. Даже через два десятилетия в ряде губерний без выкупа оставались от 30% до 40% крестьянских хозяйств. Свобода окончательно расколола русское общество, социальное напряжение нарастало, и начался долгий неизбежный путь к трагедии 1917 года. Неизбежный, потому что не было создано условий для формирования стабильного и объемного среднего класса, которому не нужна свобода без собственности. Равным образом, либеральные идеи оттолкнули от себя российское общество 90-х годов прошлого века. Чувство полного обмана при дележе советского наследства – печально знаменитая приватизация – утвердилось в сознании прочно, новоявленные нувориши, взявшие в личную привычку стиль бесстыдного гедонизма, только усилили это чувство. Полная незащищенность собственности, часто приобретаемой тяжким «мешочным» трудом, рэкет бандитский и государственный явил тот образ свободы, о котором писала Марина Цветаева:
Наши либералы пытались слепо копировать западные образцы, будучи сами людьми, совершенно не понимающими русскую жизнь. Это о них писал Ф. И. Тютчев:
Либеральная модель вылилась в воровской делёж страны, что народ, конечно же, ясно понял и оттого либеральные идеи получили бубнового туза на спину. Кстати, не следует думать, будто идеи нравственного начала были чужды западной философской и экономической мысли. Эти соображения занимали умы, начиная с Адама Смита, его экономического романтизма и критики меркантилизма, идеями Гегеля, который считал, что любое нормальное государство имеет нужду в нравственности, и продолжая нравственными идеями Локка и гуманизмом Хайдеггера (список длинный). Мало того, недавно Президент Франции Николя Саркози заявил: «Мы будем перестраивать капитализм, создавать капитализм нравственный» (!). Но следует учитывать также особенности национального менталитета, в основе которого лежит обострённое чувство правды и оттого чуткая и резкая реакция на неправду, несправедливость. Оттого и вечные поиски «Опоньского царства», «град-Китежа», «Беловодья», неких справедливо устроенных стран, где всё заведено по Божьей правде и где труд человеку в радость, т.е. где правят нравственные законы, а не людской произвол. Иными словами, где жизнь устроена по совести. Здесь можно вспомнить и Б. Н. Чичерина, который писал: «Сущность человека – это его свобода: свобода внутренняя, т.е. свобода нравственная, сущностью которой является совесть как «самое свободное, что существует в мире», постольку она не подчиняется никаким внешним ограничениям, и свобода внешняя, границей которой является право, как ограничение свободы законом». Но тогда возникает вопрос: как должны строиться взаимоотношения государства и начал свободы, столь необходимых для формирования и развития среднего класса? Здесь необходимо рассмотреть понятие естественного права, без которого ответить на поставленный вопрос крайне затруднительно. Естественное право Собственно, европейское утверждение нового порядка (демократии) оправдывалось именно естественным правом, которому противоречило право положительное феодального устройства. Естественное право (jus naturale) трактуется как «понятие, означающее совокупность принципов, правил, прав и ценностей, продиктованных самой природой человека и в силу этого не зависящих от законодательного признания или непризнания их в конкретном государстве». Звучит гордо. Ради этого стоило вспомнить поруганные идеалы Рима и штурмовать Бастилию, в которой, кстати, на момент вдохновения сидели пять умалишённых и три фальшивомонетчика. Но тут же и безотлагательно возникло существенное противоречие и даже не между естественным правом и правом положительным, а именно в понимании того, что есть право изначальное и каковы его взаимоотношения с государством, пусть и идеально демократическим. Иными словами – где предел прав и свобод среднего класса, который эту самую демократию подпирает? Где соотношение государства и свободы, и какова роль государства в обществе – слуга он или господин? Вопрос для России не праздный. В XIX веке прекрасный русский мыслитель Борис Николаевич Чичерин вопрос этот рассматривал детально. Он считал, что общегражданский порядок, основанный на началах свободы и равенства есть цель человеческого развития. А реализация этой цели возможна только в государстве. Но Чичерин устанавливал границы государственной власти, которые устанавливаются нравственным началом. Он считал, что, поскольку государство является бесконтрольным, поскольку само устанавливает законы и не имеет закона над собой, то нравственность есть единственная сдерживающая сила государственной власти. Но не только ограничитель, а гораздо более того – это есть начало власти, её обоснование и общественное признание. Без этого начала власть становится злом. Ему вторит его современник, Г. Ф. Шершеневич, который считал, что естественное право обладает следующими признаками: 1) Это то, что было бы, если бы не существовало государства и установленных им законов; 2) то право, которое действовало на самом деле в естественном состоянии; 3) то право, которое должно применяться там, где молчат законы, а иногда и там, где они противоречат разуму. Но и свобода не обладает абсолютной имманентностью, она также ограничена нравственным началом, иначе вырождается во вседозволенность и также обращается во зло. Б. Н. Чичерин следующим образом формулировал идеи естественного права: «Во-первых, человек является не абсолютно свободным лицом, а абсолютной ценностью. Во-вторых, хотя свобода лица и есть источник формирования права, нравственности и политической власти, но сам процесс развития свободы и обеспечения прав человека связан с развитием государства. Иными словами, человек развивается не «для себя», а как существо общежительное, в служении общим целям и для общего блага. В-третьих, регулирование общественных отношений возможно только на основе идеи «правды» — сущности права, — которая определяет принципы человеческого общежития» (Величко А.М. Развитие естественного права в трудах Чичерина). Таким образом, во взаимоотношениях государства и свободы всегда есть «третий фактор» — нравственное начало, регулирующий эти взаимоотношения в обществе. Нельзя сказать, что эти отношения всегда развивались гладко. Кровь в истории лилась то под знамёнами государственности, то под знаменем «свободы, равенства и братства». Б. Н. Чичерин в своих трудах пытался примирить эти начала. Он, будучи государственником, различал вида либерализма: — «Уличный» либерализм, склонный к политическим скандалам, не терпящий чужого мнения и предрасположенный к самолюбованию собственным «волнением». — «Оппозиционный» либерализм, постоянно обличающий власть в ее реальных и мнимых ошибках, «наслаждающийся самим блеском своего оппозиционного положения». Первые два вида слишком хорошо известны нам по политическому сумбуру 90-х годов и не принятый российским народом. Добавим, что наш «оппозиционный» либерализм не только любовался своим положением, но едва не довёл страну до политической гибели и эти уроки мы усвоили хорошо. Вот тут уместно сказать о третьем типе либерализма Чичерина, который обозначен им как «охранный» либерализм и ориентирован на проведение реформ с учетом всех социальных слоев общества, опираясь при этом на сильную власть. Считается, что термин «либеральный консерватор» ввел П. Вяземский, характеризуя политические взгляды Пушкина. Поэтическая любовь к свободе сочеталась у Пушкина с полным пониманием государственных интересов. У Чичерина этот термин звучал как «охранительный либерализм». «Сущность охранительного либерализма» — писал Чичерин – «состоит в примирении начала свободы с началом власти и закона. В политической жизни лозунг его: либеральные меры и сильная власть». Однако, для Чичерина свобода была сопряжена не только с правом (свобода «внешняя»), но и с нравственностью («внутренняя» свобода»), где свобода воли не существует вне нравственного закона. И здесь стоит вспомнить о среднем классе. Исследование политических воззрений российского среднего класса выявило следующие его идеологические составляющие: С одной стороны, средний класс выражает либеральные идеи, с другой стороны — российский средний класс тяготеет к умеренному консерватизму, выраженному в сохранении отечественных традициях, патриотизме и признании необходимости сильной государственной власти. Вот почему демократия, выраженная в национальной идеологии либерального консерватизма, выражает интересы развивающегося нового российского среднего класса. Именно сочетание сильной власти, опирающейся на закон и охраняющей развитие среднего класса, и наличие свобод, дающих инициативу и предприимчивость, есть условия для плодотворной жизни общества и наличия в ней объемного современного среднего класса. Но в таком случае этот класса становится чем-то вроде гегемона, транслирующего свои ценности на всё общество. А есть ли у него для этого достаточные основания? В чём заключается роль нового среднего класса, в чём его истинное значение для современной демократии? Неужели только в унылой аристотелевской «срединности», которой чем больше, тем стабильнее и крепче государство? Неужели только в стиле и объеме потребления, как в недавно еще сытой Америке? На эти вопросы сегодня необходимо отвечать. Душа среднего класса Средний класс дремлет в любом зарождающемся обществе, как зародыш, которому нужно только солнце и живительная влага дождя, чтобы окрепнуть и ринуться вверх ростком, распуская листья, наливаясь силой и вот уже вы оглянуться не успеете, как средний класс красуется пышным раскидистым кустом. Примерно так можно охарактеризовать то, что произошло в России в первой половине первого десятилетия нового века. Стоило сойтись необходимым факторам в одно время в одном месте (стране), как процесс образования нового класса стал феноменальным по силе и интенсивности. Фактически это был взрывной рост, когда в исторически сжатый срок средний класс достиг объема в 25% от взрослого населения страны. Думается, тогда же был разрушен и миф о русской печной лени, которая де, не даёт народу проявить качества инициативы и предприимчивости. Ещё как дала. Журнал «Эксперт», при содействии социологической компании monitoring.ru с 2001 года в течение нескольких лет проводил серийное исследование «Стиль жизни среднего класса». Результаты говорили о несомненном появлении новой социальной общности, о новом стиле жизни, об активном потребительском поведении, о стремлении к освоению инновационных социальных практик, об энергии и предприимчивости нового класса. Но они говорили и о зарождении новой идеологии, которая формировалась новым средним классом, исходя из понимания им своих интересов и своей роли в российской обществе. И эта идеология оформлялась именно как либерально-консервативное мировоззрение. Новому среднему классу не нужна была политическая чехарда 90-х, ему стала необходима сильная государственная власть, которая сможет защитить их собственность и их интересы. Вот почему средний класс стал, в большинстве своём, электоратом В. В. Путина и «Единой России», партии центристской по своей природе. Но среднему классу была также необходима свобода для проявления качеств инициативы, для реализации жизненных планов и амбиций. Это сочетание, собственно, и лежит в основе либерального консерватизма, за исключением одной существенной детали, о которой упомянем ниже. Надо сказать, что в начале нулевых годов нового века взрывное появление среднего класса прошло не то, чтобы совсем незамеченным, но как-то не произвело впечатление ни на специалистов ни на широкую аудиторию. Бог весть, почему, возможно, никто не ожидал, что он вообще в России появится, может потому, что мало кто понимал, что это вообще такое и в чём его значение. Последовательные публикации в том же «Эксперте» не вызвали общественного резонанса и только недавно все как-то сразу вдруг поняли его историческое значение. Меж тем средний класс стремительно рос, наливался силой и создавал новый образ жизни. Только торговля интуитивно почувствовала его появление и стала лихорадочно перестраиваться под новый спрос. Стихийные рынки 90-х стали уступать место вполне европейским супермаркетам, где ходили уже совсем другие люди с тележками и выбирали не что дешевле, а что качественнее. Реклама заговорила об «уверенности в себе», о том, что мы «этого достойны», т.е. стала формировать образ успешного делового джентльмена, бизнес леди, чья жизнь расписана по минутам, которые ценят комфорт и стиль. Надо сказать, что формируемый стиль потребления был и есть точная калька с западных образцов. Иными словами, как в начале 90-х мы старались копировать западные либеральные ценности, так десять лет спустя стало очевидным стремление создать российский средний класс по образу и подобию европейских соседей. Да, конечно, наш класс был и беднее и слабее пока своего образца, но на то и образец, чтобы к нему стремиться. К середине этого десятилетия, на фоне экономического подъема, 25% российского среднего класса уже освоили 60% всего потребительского рынка. Сетевые супермаркеты стали появляться в малых городах, кредиты начали прочно входить в жизнь граждан, которые заодно взялись за обучение банковской грамоте. Как сказал бы товарищ Сталин: «Жить стало лучше, жить стало веселее». Западные ориентиры благосостояния перестали казаться чем-то отдалённым, ещё лет 10 – 15 такой вот «весёлой» жизни и 50% среднего класса заколосятся на отечественных полях общественной жизни. Кстати, может так оно и будет, несмотря на напугавший всех кризис, но дело совсем не в том. Вопрос стоит кардинально иначе — а нужен ли нам такой средний класс? В давнем фильме «Шумный день» Лена, жена Фёдора, одного из братьев славной семьи, оправдываясь, говорит:
Вот так – прорва. Человек, который сделал потребление смыслом жизни, рискует впасть в тяжкий недуг – ему всё время придется что-то покупать и остановится он лишь, когда смерть насильно уложит его в гроб. Он ляжет с чувством глубокого неудовлетворения, потому что ох как много ещё не успел в жизни. Купить. Есть и ещё одно соображение. Здоровая потребительская жизнь очень скучна. Повеситься можно. На этот счёт не могу не привести ещё одну очень иллюстративную цитату из пьесы А. Н. Островского «Лес». Напомню, комик Счастливцев рассказывает трагику Несчастливцеву, как он однажды решил жить «правильной жизнью». «Счастливцев — Да вот я вам расскажу-с. Шлялся я без дела месяца три, надоело; дай, думаю, дяденьку навещу. Ну и пришел-с. Долго меня в дом не пущали, все разные лица на крыльцо выглядывали. Наконец выходит сам. «Ты, говорит, зачем?» — «Навестить, говорю, вас, дяденька». — «Значит, ты свои художества бросил?» — «Бросил», — говорю. «Ну, что ж, говорит, вот тебе каморка, поживи у меня, только прежде в баню сходи». Стал я у них жить. Вот так, до греха с такой жизнью недалеко. Конечно, мне могут возразить про передовые социальные практики, про фитнесы, теннисные корты, культурный досуг и прочую суету, которой человек пытается замещать свою внутреннюю пустоту. Об этом всём очень хорошо писал святитель Феофан Затворник: «Отвратившись от Бога, человек останавливается на себе и себя поставляет главною целью всей своей жизни и деятельности. Это уже и потому, что после Бога нет для него ничего выше себя самого; особенно же потому, что, получив прежде от Бога всякую полноту, а теперь опустевши от Него, спешит он и заботится, как бы и чем бы себя наполнить. Образовавшаяся в нем пустота, чрез отпадение от Бога, непрестанно возжигает в нем ничем не удовлетворимую жажду, — неопределенную, но непрестанную. Человек стал бездонною пропастью; всеусиленно заботится он наполнить сию бездну, — но не видит, не чувствует наполнения. Оттого весь свой век он в поте, труде и великих хлопотах: занят разнообразными предметами, в коих чает найти утоление снедающей его жажды. Предметы сии поглощают его внимание, все время и всю деятельность его. Они — первое благо, в коих живет он сердцем. Отсюда понятно, почему человек, поставляя себя исключительно целью, никогда не бывает в себе, а все вне себя, в вещах, сотворенных или изобретенных суетою. От Бога, Который есть полнота всего, отпал; сам пуст; осталось как бы разлиться по бесконечно разнообразным вещам и жить в них. Так грешник жаждет, суетится, заботится о предметах вне себя и Бога, о вещах многих и разнообразных. Почему характерная черта греховной жизни есть, при беспечности о спасении, заботы о многом, многопопечительность». В этом ли смысл среднего класса? Уверен, что нет. Тогда в чём? Что нужно среднему классу, чтобы обрести достойную историческую роль в обществе? Чего ему не хватает? Когда-то П. Б. Струве писал: «строительство «Великой России» должно быть основано на принципах свободы личности, здоровой власти, ограниченной законом, частной инициативы, состязания всех живых сил нации и, прежде всего, «среднего элемента» (т.е. среднего класса – М.Т.), подлинного носителя свободы и собственности». Всё это прекрасно, но, может, мы что-то упустили. Что-то в нас самих, в нашей истории, где вдумчивый человек может найти многие ответы на вопросы сего дня? Невыученные уроки Была одна удивительная страна восемьсот лет назад, простиравшаяся до Балтийского моря на западе и до Уральских гор на востоке, до Белого моря на севере и до верховьев Волги на юге. Это была Новгородская республика, главный партнер Ганзейского союза, пример древней русской демократии, развитой и успешной тогда, когда в просвещенной Европе и слово-то такое забыли, а прочесть нигде не могли, потому как даже короли и бароны чтению обучены не были. В мою задачу не входит здесь анализировать государственной строй республики, его плюсы и минусы, разбирать структуру и механизмы работы народного вече – на эту тему написаны тома и каждый любопытствующий найдет там для себя ответы. Скажу лишь, что демократия в России примером этим не ограничена, Земские соборы вплоть до конца 18 века определяли важнейшие вехи отечественной истории и русская демократия является отдельной обширной темой, достойной пристального внимания своей правнучки – современной российской демократии. Вернёмся к Новгороду. Огромная территория, окно в Европу задолго до петровского топора, вершина русского искусства средневековья, отлаженная система управления, высокоразвитые ремесленные и торговые отношения, центр письменности и грамотности (вспомните берестяные грамоты, которые были в ходу среди простых людей), начало русского библиотечного дела. Еще в XI веке в Новгороде была открыта первая на Руси школа, а в XIII веке митрополит Иов открыл школу на манер нынешних институтов, которая не уступала лучшим европейским образцам. Но что было главным в этой организованной и просвещенной жизни? Вече, как образец демократии? Торговля, приносящая достаток и даже избыток новгородцам? Свобода и независимость? Нет. Главным смыслом и сутью этой жизни была Святая София. В политической концепции республики Святая София была носителем верховной власти. Настоящее имя этого государства было не «Новгородская республика», как мы говорим сейчас. Полное и истинное имя звучало так: «Святая Соборная и апостольская церковь Святой Софии». Это имя стояло на грамотах и договорах, ей присягали назначенные князья. Идя на войну, новгородцу в голову не приходило сказать «умру за родную землю» или того страннее «умру за новгородскую демократию». Он шел умирать за Святую Софию. У стен Святой Софии собирались вече, от её стен шли в походы со словами: «Идём поискать земель св. Софии Премудрости Божией». Библиотека собиралась в храме Святой Софии, при ней страивались школы, даже спасения порой гонимые находили в её стенах. Это было начало объединяющее, примиряющее и дающее духовную силу. «Софийский дом» был политическим и экономическим центром, здесь хранилась казна республики («на полатях св. Софии»), даже избирание владык было отдано на её усмотрение в виде жребия, полагаемого на её престол. И конечно, эта богатая республика имела развитой и объемный средний класс. Чтобы никто в этом не сомневался, скажем только, что при раскопках на территории Новгорода на тысячу единиц кожаной обуви нашлись только одни лапти (!). Не говоря уже об упомянутых берестяных грамотах, которые писали и торговцы и ремесленники и крестьяне по разным бытовым нуждам. Новгородский средний класс был образован, материально благополучен и социально многообразен. И духовно объединен одним образом, одним высшим нравственным символом – святой Софией. Материальные интересы могут объединять людей, но недолго и непрочно. Сила может собрать общество, но сила рано или поздно слабеет или переходит во зло. В позапрошлом веке Ф. И. Тютчев писал:
Святая София матерински соединена с Верой, Надеждой и Любовью, которых чтили новгородцы и в чём черпали нравственные силы на все свои дела. Таким образом, демократия и средний класс в нашей истории были объединены началом духовным, выраженном в символе государственном и нравственном. Такие объединение сделало жизнь общества осмысленным, предало ему внутренние силы к развитию и гражданскому процветанию. Я не призываю идеализировать Новгород. Было в его истории разное, как в любом людском сообществе. Следует напомнить, что новгородская демократия всё-таки выродилась в олигархию, куда вообще часто стремится – мы тому сами свидетели. Но было в этом периоде Новгорода и главное – смысл жизни, выраженной не в кожаной обувке, не в сундуках с добром и стильных хоромах («ты этого достоин!»), а во внутреннем свете, в богатстве незримом и духовном единении. В «Философии хозяйства» прот. Сергия Булгакова субъектом хозяйства является не человек и не общество, а София, которая является выражением Богочеловечности хозяйства. Таким образом, хозяйственная деятельность принадлежит как к миру земному, так и к миру горнему. А это, в свою очередь, формирует и мировоззрение человека, и его повседневное поведение и тот самый стиль и образ жизни, которыми мы средний класс меряем. В результате между потребительским чувством купить новую шубу и чувством милосердия помощи нуждающемуся перевешивает последнее, накапливая в обществе капитал сострадания, а в душе человека – багаж добрых дел. Готовы ли мы сегодня к освоению этих наших исторических уроков? Или опять захотим идти вперёд без оглядки «наш паровоз вперед лети»? Для этого надобно понять, в каком состоянии демократия и средний класс находятся в стране сегодня. Проклятые вопросы Знаете, сегодня уже не секрет – каждый почти задаёт себе вопрос: «Что-то неладно в датском королевстве». И дело тут не в кризисе, который, вроде бы удачно и интуитивно что-то микшировал. Дело совсем в другом. Задолго до этого американского шоу кризис начался в нас самих, но только никто не имел мужества в этом признаться не только себе (тут, возможно, смельчаки и были), но окружающему миру. Кризис это выражался в одном странном явлении – в невозможности к позитивному темповому развитию. Словно кто-то сковал мышцы национальные оковами и мороком отуманил ясность ума. Жизнь наша сегодня подчинена инерции, а, как известно, при инерционном движении следует учитывать силу трения. Иллюстрацией этому физическому явлению служит тот же средний класс. После нескольких лет бурного развития и занятия социального пространства объемом в 25% рост среднего класса вдруг прекратился, словно наполнился объем сосуда и лить больше некуда. По сути, так и произошло, средний класс занял все свободные ниши, все плодородные для себя земли, а дальше условий для его распространения не оказалось. Он осел в мегаполисах, в крупных городах, наметился в городах малых, он занял офисы компаний и банков, кабинеты чиновников и квартиры опытных специалистов, он пришел на заводы крупного частного капитала и вошёл в жизнь мелкого собственника. Дальше оказалась не его стихия. Дальше, для создания среднего класса мощностью в пресловутые 50%, надобно убрать тормозящие факторы движения. Так что же за трение сегодня замедляет наше развитие? Вот цитата из журнала «The Business Week»: «В данный момент страхи перед коррупцией охлаждают интерес инвесторов к России, поясняют в своей статье юристы из юридической фирмы Squire, Sanders & Dempsey Кэрол М. Велу и Евгения Мучник. По оценке Госдепартамента США, в России объемы коррупции эквивалентны почти 300 млрд. долларов «налога на инвестиции» в год». Инвесторов жалко, но для нас важно другое. Вкладывать себя в современную русскую жизнь боятся наши соотечественники, те самые, которые есть потенциальный средний класс. Образно говоря, они боятся идти в средний класс. Боятся, потому что там, где проявляется инициатива и предприимчивость, правит не закон, а произвол. Один мэр немалого российского города говорил мне, что тёща его занимается предпринимательством – развивает средних размеров производство. «Если б не я – говорил он – её бы тут же съели. Сегодня у нас в губернии открыть честный бизнес практически невозможно». Вот он, тормоз. Среднему классу нужна демократия, ему нужны свободы и сильная государственная власть. Но власть, ограниченная законом. Только тогда государство будет защищать средний класс, а не держать его вечным данником, это уже иго, на манер монгольского. А под игом сидеть никто не хочет. Насиделись уже при власти прежней. Результаты проведенного недавно исследования «Национальная идентичность» говорят о том, что не экономический кризис самая главная наша проблема. Наибольшее число голосов собрал ответ «необходимость борьбы с коррупцией и казнокрадством чиновников» (47.4%). «Как Вы думаете, какие сегодня самые главные и опасные вызовы стоят перед страной?», % Можно было указать несколько вариантов ответа, поэтому сумма значений может не соответствовать 100%
Вот так. Развращенная бюрократия есть самый главный наш вызов. Сильная власть не обязательно означает слабое общество, но лишь в том случае, когда вдруг каждый чиновник, имеющий в руках хоть толику власти над людьми, тут же становится Людовиком XIV и говорит оробевшим гражданам: «Государство это я». Когда бюрократия и капиталисты перестают замечать народ, увлечённые азартным рафтингом по бурным денежным потокам. Когда «рублёвки» монументами воздвигаются на окраинах всех российских городов, языческими капищами возвышаясь над всем мелко человеческим. Этим ребятам не нужен средний класс, потому что он соперник. По собственности, по интересам, по политическому влиянию. Среднему классу нужен закон, а для этого бюрократа закон – угроза жизни. Среднему классу, как собственнику присуща ответственность, а бюрократу наличие ответственного класса – угроза его лихих дел. Развитый средний класс нуждается в политическом представительстве, а для бюрократа такое представительство – угроза его сегодняшней бесконтрольной власти. Но как внушить бессовестному чиновнику идеи честного служения и пламенного патриотизма? Как выжать из него слезу покаяния и желание вдруг решительно изменить свою непутёвую жизнь? Тут надобно разобрать ещё один крайне важный сегодня для на вопрос. Национальная идентичность Великий русский историк и мыслитель Александр Михайлович Панченко говорил, что у каждого народа есть своя культурная топика, только в рамках которой народ может полнокровно жить и развиваться. Если нарушить эту тонкую ткань, страдает национальное здоровье, нарушается естественный ход общественной эволюции и теряется творческая и нравственная энергия народа. Помните, мы вспоминали Б. Н. Чичерина? Он, в частности, писал: «Государственная сила сама по себе не есть цель, а лишь средство для упрочения внутреннего благосостояния и разумной гражданственности, которой успехи измеряются развитием нравственных требований». Итак, нравственные требования есть начало общественного обустройства, непременное условие существования отношений демократии и среднего класса в российском государстве. Эти требования исходят из нашей национальной топики, в основании которой лежит не гражданский договор, а общинное сознание. Об этой черте русского сознания Ф.В. Разумовский в статье «Уроки государева дела» пишет так: «На этот вопрос точно и глубоко ответил в своё время прекрасный ученый Юрий Михайлович Лотман. Он описал важное отличие русской цивилизации от цивилизации западноевропейской. В Европе издревле сложилось т.н. договорное сознание. Разнообразные коллизии и противоречия разрешались с помощью системы взаимных формальных обязательств. Есть сюзерен, есть вассалы, есть горожане, — и всех друг с другом связывает система договоров. А у нас никто никаких договоров не исполняет, и никогда не исполнял. Между князьями и боярами их вообще не было. Князья же много воевали друг с другом, легко нарушая свои же договора, — те самые докончания, которые скреплялись обычно крестным целованием. Но и это не помогало. А потому что на Руси не было договорного сознания. У нас дело обстоит совершенно иначе. Например, «Домострой» описывает русский мир так:
Это подобие, а точнее Богоподобие, принципиально важно для русского сознания. И сложилось оно задолго до появления «Домостроя». Проблемы земной жизни русский человек не привык выделять из общей картины мироустройства, из Божественного плана мироздания. А с Богом договариваться невозможно. Тут не договор: ты – мне, я – тебе; тут нечто иное – вера, безусловное вручение себя. Целиком. Таков идеал взаимоотношений, утвердившийся в русской культуре. Может быть, это кому-то сегодня не нравится; скорей всего, это не вписывается в новый «цивилизационный стандарт». Но что поделаешь, таковы исторические реалии. Договариваться у нас не очень получается. При этом мы можем верить на слово, доверять без всяких формальностей, как действовали когда-то русские купцы. Но для этого многое требуется, в первую очередь, особая нравственная атмосфера…». Нам необходимы право и закон, но ещё более необходима такая атмосфера в обществе, которая бы не разделяла его на отчуждённые слои, а соединяла бы в едином нравственном пространстве, с едиными целями и средствами их достижения. Средний класс в России не должен быть таким, каким мы привыкли его видеть западнее по долготе. Он должен не только осваивать демократию, хотя это его главный инструмент развития. Он должен не только создавать собственность и нести ответственность за неё, не только осваивать современные практики и формировать достойный образ жизни. Это важная социальная функция среднего класса. Он должен не только сознавать свою роль в обществе и в государстве, не только уметь выражать свои интересы и уметь отстаивать их в представительных собраниях. Это его роль политическая. Но он должен ещё создавать культурное пространство, связующее национальные традиции с духовными требованиями сегодняшнего дня и будущего развития. Это его нравственная задача. Несомненно, государство должно быть тут союзником среднему классу в его естественном стремлении осваивать национальную модель демократии. Первый необходимый долг власти перед обществом сегодня – проявление политической воли. Этот долг обусловлен особым положением государства в России, той ролью, которую оно играет исторически. Несомненно, также, что союзником должны быть и традиционные религии, прежде всего – Русская Православная Церковь. Стоя в стороне от власти, Церковь имеет право и должна нелицеприятно и по совести говорить о делах государства и общества. Не должно оставаться в стороне и молодое пока и слабое гражданское общество, чья задача – формировать национальную жизнь снизу, через формы милосердия, сострадания и социальной активности. Особую роль должен играть отечественный бизнес, с которого особый спрос, если вспомнить национальные традиции благотворительности и меценатства. Таким образом, мы видим, сколько совместных и слаженных усилий необходимо, чтобы национальная жизнь обрела смысл и энергию в новой российской демократии. И в этих совместных усилиях роль среднего класса имеет свою, крайне важную составляющую. И последнее соображение. Мы сегодня находимся в крайне плачевном нравственном состоянии. Это необходимо понимать. Впервые в истории мы оказались в состоянии культурного вакуума, что почти смертельно для русского сознания. Смертельно потому, что мы всегда жили в присутствии идеалов, высших целей и символов, которые придавали пульс нашей жизни, делали зримым будущее и осмысленным прошлое. Мы сегодня бездумно разорвали связь времён или, точнее, легкомысленно не заметили, как порвалась эта нить. И что-то не горим желанием её восстановить. Это равнодушие духовной пустоты пугает. Когда-то протоиерей Сергий Булгаков много писал о софийности (вспомним древний Новгород). Идея Софии у Булгакова есть идея единства, определяющая смысл человеческого существования. В этом сегодня смысл нашей национальной идентичности. Но неправильно думать, будто только власти сегодня надо проявить политическую волю. Всем нам необходимо проявить волю нравственную. И вспомнить великие строки Ф. И. Тютчева:
С Богом!
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||