Свобода и свобода

Содержание

Введение                                                                                        2 стр.

1.    Свобода до христианства                                               27 стр.

 

2.    Свобода в русском православии                                 37 стр.

 

3.    Свобода в святоотеческом предании                         47 стр.

 

4.    Свобода у славянофилов и русских философов  73 стр.

 

5.    Свобода либеральная вчера и сегодня                     95 стр.

 

6.    Понятие свободы в православии сегодня             104 стр.            

и отличие от свободы в понимании

либерализма

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

                                               Введение

 

Из строгого стройного храма

Ты вышла на визг площадей

– Свобода! – Прекрасная Дама

Маркизов и русских князей.

 

 

Свершается страшная спевка, –

Обедня еще впереди!

– Свобода! – Гулящая девка

На шалой солдатской груди!

 

Так писала Цветаева в 1917-м году. Тут свобода и «Прекрасная дама» (возможно, 1825 год) и «гулящая девка» (очевидно, тот же 17-й).  Профессор А. И. Осипов, приводимый ниже, пишет о свободе метафизической – как свободе воли, о внешней – свободе действий и о свободе духовной – власти над страстями. Не могу не привести  тут слова моего деда, который часто говорил: «Лишь тот может назвать себя свободным, кто сказал своим страстям – нет».

Конечно, можно еще говорить о свободе политической, философской, свободе языческой, христианской, свободе ислама и либерализма. Очевидно одно, что понятие это чрезвычайно давно и широко трактуется и споры по поводу этих трактовок никогда не прекратятся.

Вот что пишут о свободе словари: 

 

http://ru.wikipedia.org/wiki/%D1%E2%EE%E1%EE%E4%E0

 

Свобо́да — идея, отражающая такое отношение субъекта к своим актам, при котором он является их определяющей причиной и они непосредственно не обусловлены природными, социальными, межличностно-коммуникативными, индивидуально-внутренними или индивидуально-родовыми факторами[1].

Некоторые определяют свободу как господство над обстоятельствами со знанием дела[2], а другие, как Шеллинг, утверждают, что свобода — это способность делать выбор на основе различения добра и зла[1]. Существует и множество других определений свободы

 

В этике свобода связана с наличием свободы воли человека. Свобода воли налагает на человека ответственность и вменяет в заслугу его слова и поступки[источник не указан 228 дней].

В праве свобода — это закрепленная в конституции или ином законодательном акте возможность определённого поведения человека (например, свобода слова, свобода вероисповедания и т. д.). Категория свободы близка к понятию права в субъективном смысле, однако последнее предполагает наличие юридического механизма для реализации и обычно соответствующей обязанности государства или другого субъекта совершить какое-либо действие. Напротив, юридическая свобода не имеет четкого механизма реализации, ей соответствует обязанность воздерживаться от совершения каких-либо нарушающих данную свободу действий[3]. Так, в «Декларации прав человека и гражданина» (1789, Франция) свобода человека трактуется как возможность «делать всё, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом»[4].

Древнерусское слово свободь явным образом соотносится с древнеиндийским svapati (сам себе господин: «svo» — свой и «poti» — господин)[6].

 

Вот  либеральные представления о свободе:

http://ru.wikipedia.org/wiki/%CB%E8%E1%E5%F0%E0%EB%E8%E7%EC

Либерализм

Материал из Википедии — свободной энциклопедии

Либерали́зм (от лат. liberalis — свободный) — философское и общественно-политическое течение, провозглашающее незыблемость прав и индивидуальных свобод человека[1], выступающее за минимизацию вмешательства государства в жизнь граждан. В XX веке либерализм стал общепринятым в развитых странах.

 

Либерализм провозглашает права и свободы каждого человека высшей ценностью и устанавливает их правовой основой общественного и экономического порядка. При этом возможности государства и церкви влиять на жизнь общества ограничиваются конституцией. Важнейшими свободами в либерализме признаются свобода публично высказываться, свобода выбора религии, свобода выбирать себе представителей на честных и свободных выборах. В экономическом отношении принципами либерализма являются неприкосновенность частной собственности, свобода торговли и предпринимательства. В юридическом отношении принципами либерализма являются верховенство закона над волей правителей и равенство всех граждан перед законом вне зависимости от их богатства, положения и влияния.[1]

Истоки

Стремление к личной свободе было свойственно представителям всех народов во все века. Яркими примерами являются города-полисы от Древней Греции до европейских с принципом — «воздух города делает свободным», политическая система которых включала многие элементы правового государства и демократии в сочетании со свободой частного предпринимательства.

Либерализм упирается своими корнями в гуманизм, который в период Ренессанса бросил вызов власти католической церкви (следствием чего стали революции: Нидерландская буржуазная революция), английскую Славную революцию (1688 г.), во время которой Виги утвердили своё право выбирать короля, и др. Последнее стало предтечей воззрения, что верховная власть должна принадлежать народу. Полноценные либеральные движения возникли в эпоху Просвещения во Франции, Англии и колониальной Америке. Их противниками были абсолютная монархия, меркантилизм, ортодоксальные религии и клерикализм. Эти либеральные движения также первыми сформулировали концепцию прав личности на основе конституционализма и самоуправления посредством свободно выбранных представителей.

 

 Джон Локк

Идею, что свободные личности могут стать основой стабильного общества, выдвинул Джон Локк. Его «Два трактата о правлении»[7] (1690 г.) сформулировали два фундаментальных либеральных принципа: экономической свободы как права на личное владение и пользование собственностью и интеллектуальной свободы, включающей свободу совести. Основой его теории является представление о естественных правах: на жизнь, на личную свободу и на частную собственность, которое явилось предтечей современных прав человека. Вступая в общество, граждане заключают общественный договор, согласно которому они отказываются от своих властных полномочий в пользу правительства, чтобы оно защищало их естественные права. В своих взглядах Локк отстаивал интересы английской буржуазии, в частности, он не распространял свободу совести на католиков, а права человека на крестьян и слуг. Локк также не одобрял демократию. Тем не менее, ряд положений его учения легли в основу идеологии американской и французской революций.

В континентальной Европе доктрину о всеобщем равенстве граждан перед законом, которому должны подчиняться даже монархи, развивал Шарль Луи Монтескьё. Основными инструментами ограничения государственной власти Монтескьё считал разделение властей и федерализм. Его последователи, экономисты Жан-Батист Сэй и Дестют де Траси, были страстными популяризаторами «гармонии рынка» и принципа невмешательства государства в экономику. Из мыслителей эпохи Просвещения наибольшее влияние на либеральную мысль оказали две фигуры: Вольтер, который выступал за конституционную монархию, и Жан Жак Руссо, который развил учение о естественной свободе. Оба философа в разной форме отстаивали идею, что естественную свободу личности можно ограничивать, но нельзя уничтожать её суть. Вольтер подчёркивал важность религиозной терпимости и недопустимость пыток и унижения человеческого достоинства.

 

 Жан Жак Руссо

В трактате «Об общественном договоре» (1762 г.) Руссо придал новое понимание этой концепции. Он обратил внимание, что множество людей оказывается частью общества, не имея собственности, то есть, общественный договор просто закрепляет права собственности за её фактическими обладателями. Чтобы такой договор был легитимным, в обмен на свою независимость человек должен получить блага, которые ему может обеспечить только общество. Одним из таких благ Руссо считал образование, которое позволяет людям наилучшим образом реализовать свои способности, и при этом делает из людей законопослушных граждан. Другим благом является коллективная республиканская свобода, которую личность обретает посредством отождествления себя с нацией и национальными интересами. Благодаря такому отождествлению, образованный человек сам ограничивает свою свободу, поскольку это становится в его интересах. Воля нации как единого целого может быть реализована только при условии самоопределения народов. Таким образом, общественный договор ведёт к национальному согласию, национальной воле и национальному единству. Эти идеи стали ключевым элементом декларации Национального собрания во время Великой Французской революции и воззрений таких либеральных американских мыслителей, как Бенджамин Франклин и Томас Джефферсон.

 

Наряду с французскими просветителями, важный вклад в либерализм внесли Дэвид Юм, Иммануил Кант и Адам Смит. Дэвид Юм утверждал, что фундаментальные (природные) законы человеческого поведения диктуют нравственные нормы, которые невозможно ни ограничить, ни подавить. Под влиянием этих взглядов Кант дал этическое обоснование правам человека без ссылок на религию (как это имело место до него). Согласно его учению, эти права основываются на априорных законах разума.

 

Адам Смит развил теорию, что нравственная жизнь и экономическая деятельность возможны без директив со стороны государства и что наиболее сильны те нации, в которых граждане свободны проявлять свою собственную инициативу. Он призывал покончить с феодальным и меркантильным регулированием, с патентами и возникшими благодаря протекции государства монополиями. В «Теории нравственных чувств» (1759 г.) он развил теорию мотивации, которая приводит личную материальную заинтересованность в согласие с нерегулируемым общественным порядком. В работе «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776 г.) он утверждал, что при определённых условиях свободный рынок способен к естественному саморегулированию и способен достичь большей производительности, чем рынок со множеством ограничений. Правительству он отводил решение задач, которые невозможно увязать с жаждой прибыли, например, предотвращение мошенничества или противозаконного применения силы. Его теория налогообложения заключалась в том, что налоги не должны наносить вреда экономике и что процентная ставка налога должна быть постоянной.

 

А это из Православной энциклопедии «Азбука веры»:

http://azbyka.ru/dictionary/17/svoboda-all.shtml

Свобода – дарованная Богом способность человеческой воли к непринужденному избранию добра.

Свобода – способность волевого действия человека, дарованная Богом. Бог является высочайше свободным Существом, потому что Он действует независимо от необходимости или принуждения. Он избирает, что хочет, и осуществляет избранное, как хочет. При этом Его воля обладает совершенной святостью, Сам Он творит только высочайшее добро и благо, которое исключает всякое зло, как свет исключает тьму.

Созданный по Образу Божьему человек также обладает даром свободной воли. «Если человек сотворен по Образу блаженного и пресущественного Божества, а Божество свободно и имеет волю по естеству, то и человек, как Образ Божества, свободен по естеству и имеет волю» (св. Иоанн Дамаскин).

Уподобляясь Богу, человек призван творить одно добро и возрастать в непрестанном соединении с Богом как Первообразом и Источником Добра. Через такое соединение его свобода должна непрестанно возрастать, ибо совершенно свободен Сам Бог.

Однако после грехопадения человек встал на путь зла. Грехопадение произошло от злоупотребления свободы разумных тварей, которую Бог создал доброю, и, даровавши им, уже не желает нарушать. После грехопадения человек встал на самую низшую степень свободы – свободы выбора между добром и злом. Избирая добро, человек борется с грехом и соединяется с Богом, возрастая в свободе. Избирая зло, человек порабощается греху – своим порочным страстям, освобождение от которых требует немалого подвига при содействии Божественной благодати.

 

святитель Феофан Затворник:

Да определили ли вы, чего хотите, так желая себе свободы? Внутренней свободы нечего искать, ибо она есть уже, так как есть неотъемлемая принадлежность духа. Ее никто отнять не может. Выходит, вам желательна внешняя свобода. Но извольте рассудить, в какой мере допустима и достижима такая свобода? Куда ни киньтесь, всюду вы будете окружены такими же свободами, как и ваша, равноправными вашей свободе. Что бы мы ни задумали делать, всегда должны соображать свои действия с действиями других людей и ими ограничивать себя и, следовательно, стеснять свою свободу Что ни шаг, то пресечение свободы. И притом законное, против которого возражать нельзя, по собственному сознанию. Если это так, то порыв на свободу есть бегание за радугой и еще хуже – желание схватить призрак.

 

О свободе

проф. А. И. Осипов

Проблема свободы является одной из самых важных проблем, входящих в круг тем антропологии. Что мы можем сказать по этому вопросу с христианской точки зрения и на что обратить внимание в связи с этим? Во-первых, надо сказать, что понятие свободы очень неоднозначно: слово-то одно, но то содержание, которое стоит за ним, может быть различным. Я обращу ваше внимание, по крайней мере, на три разных смысла этого понятия.

Первый из них я бы назвал метафизическим пониманием свободы. Речь здесь идет о простых вещах, вернее, о простой вещи – о свободе воли человека как образа Божьего, о свободе, характеризующейся наличием в человеке способности выбора, внутреннего выбора, между добром и злом. Речь здесь идет не о том, правильно или неправильно он выбирает, ошибается или нет, речь идет о фундаментальном свойстве человеческой природы – о свободе воли. Эта свобода, с христианской точки зрения, является тем свойством личности, утрата которого приводит к полной деградации личности. По христианскому учению, над этой свободой никто не властен – ни люди, ни общество, ни демоны, ни Сам Бог. Особенно, конечно, страшно звучит последнее: как это, над свободой человека не властен Сам Бог? Да, и это является одной из серьезных и важных истин христианства. Если бы не так, то в таком случае и спасение, и гибель человека были бы обусловлены Богом. А христианство говорит: Бог не может нас спасти без нас, то есть именно без нашей свободы, без нашего произволения. Вот эта возможность внутреннего самоопределения личности перед лицом добра и зла является одним из самых фундаментальных свойств человеческой личности. Итак, первое понимание свободы – это метафизическая свобода, свобода воли.

Есть второе понимание свободы. Оно связано с возможностью реализации личности в условиях ее жизни в обществе, в социальных условиях, в окружающем мире. Здесь речь идет уже о свободе действий человека. Можно назвать эту свободу внешней свободой. Если мы коснемся более узкого спектра, коснемся именно социальной стороны жизни человека, то мы можем говорить о правах человека или – свободах человека. Но вы сами понимаете, что эта внешняя свобода не исчерпывается только правами. Права в каждом государстве или обществе гарантируются свои, но внешняя свобода шире: она проявляется у человека в отношении к вещам, к природе, если хотите – к самому себе. Так что внешняя свобода достаточно широкое понятие, но в нем наиболее, так сказать, актуальным вопросом современности является именно вопрос о правах, или свободах, человека.

Вот эти два вида свободы, в общем-то, всем понятны: все о них знают, все о них говорят. Христианство указывает на третий вид свободы, с христианской точки зрения – самый важный. Речь идет о духовной свободе. Вот эта третья категория – духовная свобода – означает ни что иное, как власть человека над своими страстями, или – господство ума над сердцем; над всеми страстями, как неукоризненными, так и укоризненными (тем более!). Но не просто господство ума. Господство ума тоже может носить различный характер: мы, например, можем видеть определенное господство ума у аскетов и других религий. В христианстве это господство имеет особенное звучание, особенное содержание. Христианство, говоря о господстве личности над страстями, прежде всего, если хотите, говорит о величайшей страсти, о корне всех страстей – о гордости. Вот этого как раз элемента мы не находим, например, у буддистских аскетов, у аскетов Веданты, у аскетов индуистского направления вообще, так же, как и у аскетов других вер и религий. Здесь мы, правда, вступаем в очень тонкую область, и я должен вам сказать, что о борьбе с гордостью говорят аскеты и других вер, но, к сожалению, само понимание гордости и смирения в других религиях имеет не тот характер, что в христианстве, в православии.

Как приобретается эта духовная свобода? Она приобретается правильной жизнью. Эта правильная жизнь приобщает человека к Богу, делает его созвучным Богу, подобным Богу, преподобным Богу. А апостол Павел говорит: «Где Дух Господень, там свобода». Поэтому апостол Павел называет свободного человека «новым» в отличие от человека «ветхого» (вы знаете эту терминологию ), живущего греховно называет «рабом». Рабом чего? Страстей. Когда ум, хотя может и говорить сердцу, но, будучи уже рабом похоти, не властвует над чувством, становится исполнителем страстей. Человек, пребывающий в рабстве у страстей, является уже действительно рабом. Вы помните, как апостол Павел описывает это рабство (я вам процитирую): «… ибо не понимаю, что делаю. Потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу. Доброе, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, – делаю. В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного». Эта мысль, по-моему, всем понятная и не требует комментария.

Я бы хотел указать вам еще на одно очевидное различие между духовной свободой и свободой воли. В связи с этим обращаю ваше внимание на очень интересную мысль Канта – всем вам известного философа. Я процитирую его: «Под свободой в космологическом (он так выражается, а, на самом деле, – в метафизическом) смысле я разумею способность самопроизвольно начинать состояние. Свобода в практическом (то есть нравственном, духовном) смысле есть независимость воли от принуждения чувственности. » Итак, он справедливо отмечает, называя космологической свободой то, что мы назвали метафизической свободой, что это есть «способность самопроизвольно начинать состояние». Очень важная мысль! Постоянно задаются вопросом: «А что такое свобода? Почему человек делает вот так, а не иначе?», – забывая о простой вещи: как только вы сказали «почему?», вы уже исключили свободу. Свобода в том и состоит, что человек действует не почему, а от себя начинает ряд действий, как вот Кант и пишет: «начинать состояние»: метафизическая свобода – это есть способность начинать ряд действий не по причине каких-то внешних, сторонних воздействий, а именно потому, что я так хочу! Поэтому в одной и той же ситуации разные люди могут принимать совершенно разные решения, хотя на них действуют одни и те же внешние факторы.

Указанные три категории свободы позволяют нам говорить о том, что является целью человека. Свобода воли есть прирожденное свойство. Свободы внешние, с христианской точки зрения, хотя и являются очень желаемыми, но, поскольку они всегда условны и относительны, они не могут быть целью сами по себе. Конечно, высшей целью для человека (и христианин это понимает) является свобода духовная, ибо только она действительно дает человеку возможность правильного поведения, правильной жизни, и только она делает эту жизнь наименее скорбной, или бесскорбной. Кстати, есть интересное высказывание преподобного Марка Подвижника, которое прямо говорит о духовной свободе: «Закон свободы читается разумом истинным, понимается – деланием заповедей». Это из «Добротолюбия», из первого тома.

Поскольку, как вы сами понимаете, вопрос о свободе очень большой, я остановлюсь сейчас на вопросе, который, возможно, для нас с вами имеет особенно существенное значение: речь идет о свободе Церкви. Всего мы с вами не охватим, но вот свобода Церкви – вопрос, который должен нас интересовать. Вначале скажу несколько слов относительно понимания сущности Церкви. Церковь есть Богочеловеческий организм. Обращаю ваше внимание – Богочеловеческий, или тело Христово. Церковь – единство Духа Святого, пребывающего в тех, и только тех, христианах, которые в своей жизни стремятся исполнить Евангелие. Вот что есть Церковь: это то тело Христово, которое является единством Духа Святого, пребывающего в тех христианах, которые стремятся исполнить Евангелие; исполняют в разную меру – в тридцать, шестьдесят, сто крат, как сказал Господь в притче, но этим обусловливается и степень причастности каждого человека к телу Христову. Это очень важно понять: вот кто является членом Церкви.

Это определение, так сказать, по существу, поскольку есть и другое – другая картина, другая сторона понимания Церкви. Напоминаю вам: всегда несовершенным выражением вот этого организма Христова является конкретная община во главе с епископом. Эту общину можно назвать по-разному: это поместная церковь, это епархия, это, если хотите, всемирная Церковь, или, как говорим мы, – Вселенская Церковь, то есть это христианская община во главе с епископом или с епископами – это значения не имеет. Вот это видимое выражение, человеческое, оно всегда не совершенно. Несовершенно в каком отношении? В том, что в ней, в этой Церкви, пребывают христиане, в различной степени причастные Духу Божьему. Кто является членом этой Церкви? Все крещеные: крестился человек – он член Церкви, независимо от праведности или порочности жизни человека. Вот что особенно трагично: если человек канонически не исключен из Церкви, не анафематствован, он является членом этой видимой Церкви.

Вы теперь понимаете, что человек, будучи членом Церкви, может иметь разное участие в жизни этой Церкви: он может быть богословом, может быть священником, может быть иерархом. и соответствующим образом влиять на жизнь всей Церкви, принимать решение и т. д. Что отсюда проистекает? Вы знаете историю Церкви: отсюда часто проистекали трагические вещи. В результате того, что видимая Церковь содержит в себе всех крещеных, и эти крещеные могут занимать различные ответственные места и должности в Церкви, в этой внешней Церкви всегда сохраняется возможность деградации вплоть до полного превращения ее в языческую организацию, хотя бы и сохраняющую всю религиозную атрибутику. Такие процессы были в истории христианства, и теперь происходят самым интенсивным образом в христианском мире. Пример западных христианских церквей является в данном случае очень наглядной и яркой иллюстрацией того, чем может стать любая поместная церковь, то есть община, возглавляемая епископом, когда, в конечном счете, в ней начинают преобладать не жизнь по Духу Божьему, а жизнь языческая. Поэтому целью и задачей каждой поместной церкви является стремление осуществить в своих членах полноту христианской жизни. Пока поместная церковь содержит неповрежденной догматическую веру, основы духовной жизни и каноническое устройство, в ней пребывает Дух Божий, и она способна рождать христианина и вести его по пути спасения. Но эта способность – повторяю еще раз – может увеличиваться, а может уменьшаться в зависимости от того, в какой степени в данной церкви сохраняется истинное понимание христианства, то есть основ духовной жизни, основ веры, основ канонического устройства. Это очень серьезный вопрос, друзья мои!

Итак, Церковь по своему существу богочеловечна, и отсюда, в силу ее двухприродности, мы можем говорить о совершенно разных двух свободах Церкви. Это очень важно. Церковь как незримое единство Духа Божьего в тех, кто имеет заповеди Христовы и соблюдает их, эта Церковь всегда свободна, независимо от того, в каких условиях она находится. Христиан – ко львам, – как, Церковь свободна была или нет? Да! Все эти христиане самих мучителей поражали чем? Своей свободой! Эта Церковь, понятая как незримое единство Духа Божьего, не зависит от внешних свобод, для нее ничего не значат все права и все привилегии, которые могли бы иметь христиане: имеют они эти привилегии и права или не имеют – они внутренне свободны. Этой Церкви не страшны никакие гонения. Более того – эти гонения служат к ее еще большей славе. У Бальзака есть замечательное изречение, он говорит: «Из всех посевов, доверенных земле, самый большой урожай принесла кровь мучеников». Очень красиво сказано, сильно.

Так вот, даже сами эти гонения на Церковь, отсутствие у нее прав служат ее еще большей славе. Таковой Церковь была всегда. Однако, друзья мои, если мы будем говорить о Церкви как о реальности человеческой, как о видимой организации и общине, то мы с вами естественно сразу же можем говорить и о внешних свободах для нее. Эти свободы в данном случае не могут ничем отличаться от той свободы, которой может искать любая человеческая организация. Эти свободы регламентируются государством и называются религиозные свободы. Что такое религиозная свобода? Это свобода, или право, открытого исповедания своей веры, открытого совершения культа – как индивидуально, так и коллективно. Вот эта свобода открытого практического осуществления своих религиозных убеждений ничем в данном случае не отличается от важнейших социальных свобод или прав человека, которым в современном мире, как я уже вам сказал, придается исключительное значение, я бы сказал – первостепенное. К этому есть очень серьезные причины.

В связи с этим я бы хотел обратить ваше внимание на две особенности этих внешних свобод. Первая из них заключается вот в чем: любое право, которым обладает человек или та или иная организация, двусторонне. В каком отношении? Оно может быть использовано как в благих целях, так и в злых. Например, информация или диффамация: можно информировать о тех событиях, которые происходят, а можно – дезинформировать. Вы прекрасно это знаете: можно так подать факты, что у людей сложится совершенно превратное представление о том или ином событии. И мы знаем, что этим искусством великолепно обладают «специалисты»: они получили свободу – свободный доступ к информации, и занимаются свободой – занимаются дезинформацией.

Итак, любое право двусторонне. Это первое. Второе, на что я обращаю ваше внимание, что права в этом юридическом смысле сами по себе еще ничего не говорят о самом главном для человека и, конечно, для христианина – о духовной свободе. Юридические права совершенно не касаются этого вопроса; для закона это безразлично, он устанавливает только нормы проявления человеком своей личности в социуме и больше ничего. Более того, стоит обратить внимание на следующий факт: катастрофическая моральная и духовная деградация, которая является сейчас фактом жизни современных цивилизованных обществ, – я говорю о Европе, об Америке – прямо свидетельствует о том, что одной из главнейших причин этой деморализации является как раз фактически неограниченная свобода человека.

Иногда задают такой вопрос: что наиболее отрицательного можно сказать о прошедшем столетии? С чем мы входим в третье тысячелетие? Я бы ответил так: самым беспокоящим, самым негативным из того, с чем мы подошли к третьему тысячелетию, является господствующее в умах современных людей отождествление свободы человека с его политическими правами и свободами. Это ложное понимание свободы стало главенствующим, можно даже сказать – единственным, пониманием свободы. Под свободой разумеют только вот эти границы самопроявления человека. И это стало основным. Поэтому мы видим массу негативных явлений, связанных с тем, что данная свобода рассматривается как первичное и необходимое условие должной жизни человека.

Вот эти два момента, на которые я обращаю ваше внимание, – во-первых, что всякое право двусторонне, а во-вторых, что юридические свободы совершенно не касаются вопросов духовной свободы, – указывают на один существенный вывод: внешние свободы не могут рассматриваться как безусловная и самодостаточная ценность. Это очень важно. Кстати, этот вывод прямо проистекает из христианского понимания человека и смысла его жизни. Мы только что с вами говорили, что христианская антропология зиждется на двух как бы симметрично расположенных или формально противоположных утверждениях: на заданном богоподобном величии человека и данном, увы, столь глубоком повреждении его, что Самому Богу пришлось прийти, чтобы «прежде падшее воскресить во Образ».

Вот эти соображения, мне кажется, позволяют понять нам с вами принципиальную христианскую позицию по отношению к свободам, то есть к правам человека, которые должны предоставляться обществом каждому человеку. Эта позиция в своем существе заключается в том, что все условия социального существования человека, включая, в первую очередь, свободы, никогда не могут рассматриваться в качестве самоцели: они только средство, а не цель. Обращаю ваше внимание, друзья мои, на это. Повторяю вам еще раз: сейчас эти свободы всюду рассматриваются как самоцель, речь идет только о правах человека и свободах. Вот, например, сейчас в связи с чеченской войной, когда к нам приезжают западные эмиссары, что их в первую очередь беспокоит? Не нарушается ли свобода человека. Когда вы хватаете преступника, то вы, оказывается, нарушаете его свободу! Их не беспокоит при этом, в каком состоянии находится человек, что он может сделать, какой принести вред другим людям, – все это вторично! Первичным являются вот эти права, внешние свободы.

Вы теперь видите, что христианство в данном вопросе занимает совершенно иную позицию: внешние свободы и права рассматриваются лишь как условия, причем совсем не самые важные, совсем не самые главные, а только одни из условий, которые желательны, но не необходимы, для приобретения духовной свободы человека. Вот здесь христианство и мир решительно расходятся между собой: для христианства первична духовная свобода, для мира – внешние свободы. Для мира духовная свобода вообще, если хотите, лишнее понятие, для христианства оно является единственно ценным. Христианин-раб может быть духовно свободным; мир этого не понимает.

Теперь мне хотелось бы поговорить вот о чем: какова та цель, которая для христианства является главнейшей, как мы должны ее понимать. Что предполагает понимание того нового человека, о котором пишет апостол Павел? Как это учение должно корректировать наше понимание смысла внешних свобод и прав. Здесь мы с вами подходим к наиболее важным вещам, которые нам нужно оценить.

В христианстве все вопросы оцениваются с точки зрения одного критерия. Этот критерий – Бог есть любовь. Как только мы произнесли: «Бог есть любовь», тем самым мы высказали следующую глубочайшую истину о том, что основным и даже, точнее, – единственным безусловным и абсолютным законом нашего бытия является любовь. Чем больше человек в своей жизни приближается к исполнению этого закона, осуществлению его, тем более он свободен и благ и нов. Чем более он отходит от этого закона, нарушает этот закон, тем менее он свободен, тем более он страдает, и тем большее зло он испытывает на самом себе. Мы подчас просто не придаем значения этой величайшей истине, которую не знал и не знает мир сей. Христианство открыло нам эту величайшую истину.

Итак, исходя из упомянутого закона, мы можем сделать вывод, что только те права и только в тех границах достойны общественного признания и одобрения, с христианской точки зрения, которые способствуют воспитанию в человеке истинной любви. Вот критерий, которым мы должны руководствоваться при оценке тех или иных прав: способствуют ли они воспитанию в человеке любви к окружающим людям? Если – да, то эти права хороши, в этих границах они хороши. Если они, напротив, слишком легко поддаются искажению, если их слишком легко извратить, то, следовательно, они худы. Что с точки зрения христианства наиболее активно разрушает дух любви в человеке? Развитие страстей. Каков их корень? Напоминаю вам три «с»: славолюбие, сребролюбие, сластолюбие. Это из поучений аввы Дорофея. Вот он, этот трехрогий … дракон, который, оказывается, порождает всю сумму зол и страданий, которые есть в нашем мире. Эти три страсти в своем развитии, давая начала многим другим, убивают (слышите – убивают!) в человеке то, что именуется любовью. Невозможна любовь там, где эти страсти культивируются: там, где господствует страсть к славе, страсть к наживе, страсть к наслаждениям, там не может быть любви. Запомните, пожалуйста, это! Нас иногда спрашивают: что худого вы видите в том, что происходит? Мы отвечаем: закон (закон!) состоит в том, что там, где культ этих страстей, там не может быть любви. А где нет любви, там что, следовательно, есть? Противоположное! Любовь есть жизнь. Нет любви – есть смерть. Где нет любви, там потенциальная смерть, которая становится и реальной, неминуемо становится реальной.

 

Итак, критерием христианского понимания свободы является вот это великий принцип любви, по которому мы можем оценивать, если хотите, все явления окружающей жизни. Отсюда мы можем вновь обратиться к догматической постановке вопроса: кто обладает абсолютной свободой? Бог. Это совершенно ясно. Он есть и абсолютная любовь. Абсолютная духовная свобода – это свойство Бога. Кто из смертных достигал духовной свободы? Святые, преподобные, очистившиеся от страстей. Кстати, очень удачно соотношение святости и свободы выразил блаженный Августин. «Велика свобода – быть в состоянии не грешить, но величайшая свобода – не быть в состоянии грешить». Интересная мысль.

Итак, мы с вами говорим о религиозной свободе. По формальным признакам религиозная свобода ничем не отличается от других свобод. Эта свобода заключается в праве открытого исповедания и практического осуществления своих религиозных убеждении – как индивидуально, так и коллективно. Об этом мы с вами говорили; говорили и о том, что сами по себе внешние свободы, в том числе и эти религиозные свободы, не могут рассматриваться как безусловная и самодостаточная ценность. В связи с этим мы обратили внимание на то, что ценностью для человека является воссоздание «прежде падшего Образа», и свобода только в том случае может рассматриваться как положительное явление нашей жизни, когда она создает условия и способствует именно этому воссозданию Образа в человеке, то есть созданию, если хотите, «нового человека». При этом мы обратили внимание на то, что основополагающим принципом в понимании этого нового человека и, отсюда, основополагающим принципом в понимании того, при каком условии свобода носит положительный характер, является не что иное, как любовь: она, в конечном счете, придает тот смысл свободе, с которым может согласиться и который может принять христианское сознание. Мы с вами отметили также, что свобода сама по себе может качественно различаться в своих проявлениях, что абсолютной свободой обладает, в конечном счете, только Сам Бог, что относительной свободой обладает каждый человек; большой свободы достигли святые, но при этом я приводил вам очень интересную мысль бл. Августина о том, что велика свобода быть в состоянии не грешить, но величайшая свобода – не быть в состоянии грешить.

 

Итак, мы пришли с вами к мысли, что свобода тогда велика и является истинно положительным явлением, когда она осуществляется «в границах» любви. Где нет любви, там свобода превращается, как мы видим, в карикатуру, в произвол – неминуемо! Только в границах любви она становится тем положительным свойством, которое рассматривается христианством как свойство драгоценное, как свойство, возвышающее личность до уровня подлинного образа Божьего. Вот это, друзья мои, очень важно: свобода, не ограниченная любовью, страшна. Почему страшна? Потому что где нет любви, там, значит, господство страстей. Это очень важные моменты, друзья мои, на которые вам необходимо обратить внимание: где нет любви – христианской любви, естественно, – то есть, где нет самоотдачи, где нет победы над эгоизмом, там, следовательно, мы находим культ страстей, культ эго. А страсти всегда безумны, они всегда разрушают человека, калечат его, губят его, приносят ему страдания и, в конечном счете, смерть. Вот это в высшей степени важная мысль, которая не понимается мирским, нехристианским, сознанием. Только там, где любовь, – а любовь возможна только там, где чистота сердца, ибо любовь рождается постепенно, по мере очищения человека от страстей – там, где любовь, там свобода становится именно свободой. Где нет этого, там мы видим насилие.

Кстати, в связи с этим я обращаю ваше внимание на очень интересную книгу И.Шафаревича – «Социализм как явление мировой истории». О чем говорит социализм на протяжении всей своей истории? О свободе: «свобода, равенство, братство». Социалистические идеи присутствуют в истории очень и очень давно и только в эпоху Французской революции они выкристаллизовались в эту формулу. Так вот, Шафаревич показывает на истории социализма, к чему, в конечном счете, социализм всегда приводил. Он констатирует просто исторический факт: социализм всегда приводил к тоталитарному режиму. Это поразительная вещь! Шафаревич, конечно, не знаком, к сожалению, с христианской идеей духовной свободы, а то бы он показал, в чем причина этого, а причина все та же – там, где нет борьбы со страстями (на светском языке – со своим эгоизмом), там неминуемо господство страстей превращает человека в чудовище.

Итак, оказывается, поистине свободен только тот, с христианской точки зрения, кто приобрел свободу внутри себя, кто свободен душой, даже если он и не свободен телом. Свобода тела (под этим я имею в виду всю совокупность внешних свобод) – это явление вторичное и в этом смысле, если хотите, даже второстепенное. Первостепенная задача человека и то, что делает человека человеком, – это внутренняя его свобода, свобода от всех видов зла, от господства страстей. Вот, если хотите, это наш христианский основополагающий тезис, без которого мы не можем надлежащим образом говорить с представителями других мировоззрений.

Подмена идеи духовной свободы идеей свободы похотей убийственна, но мы видим, что эта подмена является поистине знаменем нашего времени. Более того, мы можем прямо сказать: причина всех тех нестроений, которые существуют сейчас в социальной действительности каждого государства, каждого общества и в мире в целом, состоит именно в этом величайшем обмане. Я рискую так говорить, потому что есть идеологи, которые именно это прекрасно понимают и сознательно внедряют в человеческое сознание эту идею свободы похотей, свободы страстей. Торжество (буквально – торжество!) вот этой идеи лжесвободы в современном мире – это самое печальное, с чем пришло человечество к началу третьего тысячелетия. Торжествует этот обман, это искажение, это извращение великой ценности – свободы. Некая карикатура объявлена свободой, и это, повторяю, является знаменем нашей эпохи. Дьявольская, я бы сказал, свобода, подмена свободы – вот с чем мы пришли к третьему тысячелетию.

То, что я вам сейчас говорю, учтите, друзья мои, совершенно противоречит представлению современного мира. Посмотрите, на что направлена сейчас свобода, что все требуют? Свободы страстей, свободы похотей! Снимаются даже юридические ограничения: то, что раньше считалось преступлением, сейчас – пожалуйста, свобода разврата, свобода извращений. Более того, это ложное представление о свободе проникает в христианский мир: сейчас уже некоторые христианские церкви высказываются в пользу признания прав так называемых половых меньшинств, то есть лиц нетрадиционной половой ориентации, а попросту говоря, – извращенцев. Недавно в Австралии на конференции целое пленарное заседание было отведено этим лицам, которые сидели и часа полтора жаловались на то, что многие церкви их не принимают, не признают, не дают им рукополагаться, не венчают их и т.д. Срам! Почти вся ассамблея встала и аплодировала по окончании этой мерзкой сцены. Вот до чего докатилось человечество!

 

В очень большой степени, кстати, проблема ложной трактовки свободы касается сферы информации и, в частности, прессы. Все вы наслышаны, конечно, о свободе прессы, свободе информации и т.д. Вы посмотрите, во что превращается эта так называемая свобода! Вот вам один только пример: в Америке к восемнадцати годам человек может увидеть более 150 тысяч преступлений – убийств, насилия и т.д. Что это за свобода? Культ так понимаемой свободы есть не что иное, как реальное осуществление, если хотите, сатанизма в современном мире: он – Зло – требует себе свободы и достигает в этом успеха.

Теперь поговорим об идеях равенства и равноправия. Вопрос этот непосредственно соприкасается с проблемой религиозной свободы и сопряженных с нею свобод. Чтобы вы поняли, о чем идет речь, я приведу вам два примера. В демократическом государстве все люди равны перед законом, все имеют равные права, то есть равные свободы: все свободны, все могут быть избраны и могут избирать других и т.д. Все это, казалось бы, входит в само понятие демократического государства. Но, обратите внимание, тот человек, за которого проголосовало большинство избирателей и который, таким образом, будет выражать точку зрения этого большинства, получает значительно большие свободы, чем все прочие. Вот избрали президента – он теперь обладает неизмеримо большими правами, чем все прочие: он имеет право назначать премьер-министра, он с собой носит этот пресловутый чемоданчик с ядерной кнопкой и т.д. Таким образом, он обладает такими правами, которыми не обладает ни один человек. С формальной точки зрения мы должны возмутиться: нарушение прав человека! Почему это Путин обладает большими правами, чем я? Отвечаю: большинство избирателей проголосовали за то, чтобы он обладал этими правами. Оказывается, очевидное неравноправие обусловлено в демократическом государстве тем, что большинство предоставляет определенному лицу эти приоритетные права. Формальное неравноправие, оказывается, соответствует существу равноправия в том государстве, которое именуется демократическим.

К чему я это, друзья мои, говорю? Вот эта констатация факта имеет большое значение в вопросе, который связан с религиозными свободами. Вот – группа верующих, в которой насчитывается, допустим, сто человек. И вот другая группа верующих, в которой насчитывается десять миллионов человек. Они же равноправны? Да, конечно. Они же должны обладать равными свободами? Несомненно. А давайте подумаем, что это означать должно практически. Мы только что уяснили, что это должно означать в демократическом государстве: большинство (большинство!) в демократическом обществе для того, чтобы государство было целостным, единым и структурно организованным, должно обладать большими правами, хотя все одинаково свободны. То есть я хочу сказать, что десять миллионов верующих могут и должны обладать большими правами, чем сто человек. Возьмите, например, парламент. Иногда, победа обеспечивается одним лишним голосом: пятьдесят «за» и сорок девять «против», и сорок девять должны смириться – закон принимается. И никто не говорит, что здесь имеет место неравноправие, что здесь попрание свобод граждан и так далее – таков демократический принцип. Так и здесь: когда мы говорим о равенстве свобод, понятно – все свободны одинаково; когда мы говорим о правах, сразу должны соотносить эти права с тем, где большинство, а где меньшинство.

Почему я об этом сейчас говорю. Дело в том, что во всех демократических государствах – кроме, может быть, Америки – отдельные церкви обладают большими правами, при равенстве свобод, чем другие. В Австрии, если не ошибаюсь, шесть церквей обладают этими приоритетными правами, в Финляндии, например, две церкви – лютеранская и православная, хотя там сколько угодно религиозных сект, – и ни у кого не вызывает это никаких недоумений. Нигде не вызывает недоумений! Молчит американский сенат и конгресс! Однако, как только этот вопрос касается России, где десятки миллионов православных и сотни человек, принадлежащих какой-то секте, так поднимается шум и гам: нарушение свобод! Ничего подобного, – какое нарушение? Да, с полным правом Православие может требовать, если государство демократическое, – с полным правом имеет основания требовать себе больше прав, чем те, которыми обладают другие, меньшие по численности, религии. О каких, например, правах здесь идет речь? О праве преподавания основ православия в школах, в университетах, о больших правах при пользовании средствами массовой информации и т.д. Все эти права естественным образом должны принадлежать церкви, веру которой исповедает подавляющее большинство граждан государства, если это государство на деле, а не только декларативно, придерживается демократических принципов.

 

Сам по себе этот момент очень важен и интересен: воля большинства определяет распределение, если хотите, прав. Таков принцип демократического общества. Вот другой пример, который, может быть, еще больше прояснит ситуацию. Представьте себе, что какая-нибудь очень богатая секта, скупив в демократической стране N все средства информации, начала бы свободно вести пропаганду идей, моральных принципов, убеждений, совершенно чуждых народу этой страны. Почему бы она смогла это сделать? Потому что она воспользовалась бы этим лживым принципом демократии, согласно которому все равны. Эта секта может всего насчитывать сто человек, но зато у нее миллиарды. Что это было бы с точки зрения демократии, то есть власти народа? Осуществление демократии? Когда какая-то группа захватчиков, скупив все средства информации, начинает выливать на весь народ то, что противно его убеждениям, что противоречит его религии, его взглядам! Что это было бы? Здесь имеет место не власть демоса, а власть денег! Не народ выбрал этих сто человек, чтобы они вещали на всю страну, – не народ, а деньги! Совершенно очевидно, что власти народа здесь нет. И вот здесь, друзья мои, вы видите тот ключик, которым открывается ларчик современной лжесвободы. Вы видите, например, что творится в нашем государстве? Кто более всего обладает свободой вещания? Те, у кого деньги! Деньги! Вы видите, какое извращение демократического принципа! Сейчас нет в мире демократии, а есть плутократия (плуто – значит богатство). Очень ловко подменили демократию плутократией, и объявили ее демократией.

Эта мысль о различии свобод и прав очень важна, друзья мои. В этой связи интересно замечание очень известного общественного и церковного деятеля начала XX века – генерала Киреева. Он, кстати, принимал активное участие в диалоге со старокатоликами. Говоря о царских манифестах 1905 года, гарантировавших полное равноправие всем инословным и иноверным в России, генерал Киреев писал: «Царь не видит, не понимает того глубокого изменения, которое его законы о равноправности в вере внесли в нашу жизнь. Он смешал равноправность со свободой. Против свободы никто не возражает, но равноправность в пропаганде – иное дело. «Вы поняли всю силу его замечания? Если маленькая кучка верующих будет иметь те же права, что имеет гигантская масса населения, – это будет вопиющей несправедливостью. Представьте себе, что этой кучке из ста человек и ста миллионам дали бы одинаковое количество пищи: вам поровну, пожалуйста, мешочек – вам и мешочек – вам. Равноправно? Нет! Это как раз попрание равноправия! Вы видите, друзья мои, я все подчеркиваю эту мысль: под маской демократии в современном цивилизованном мире царит обман. И особенно большое давление оказывается на нашу страну: религиозный плюрализм, все должны обладать равными правами…

Продолжим разговор о религиозной свободе и о христианском ее понимании. Я напомню вам замечательные слова апостола Петра, который обличал этих проповедников внешней свободы, забывших о свободе внутренней: «Ибо, произнося надутые пустословия, они уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва отстали от находящихся в заблуждении; Обещают им свободу, будучи сами рабы тления; ибо, кто кем побежден, тот тому и раб.»(2Пет. 2,18-19). Можно оказаться рабом свободы – рабом Божьим, рабом любви (вы понимаете, что это за рабство: это рабство только в переносном смысле), а можно оказаться, действительно, рабом злых похотей, и тогда наступает беда для человека. Не случайно апостол Павел пишет: «Не обманывайтесь, Бог поругаем не бывает» – что посеет человек, то и пожнет.

В конце концов, понимание свободы ориентируется, конечно, на благо. Ведь почему речь идет о свободах? Потому что речь идет о благе человека. Блага мы ищем, и свобода рассматривается как одно из первичных необходимых условий достижения этого блага. Вся суть, следовательно, в том, как понимать благо. С языческой точки зрения, благо – это «хлеба и зрелищ», и мы знаем, к чему приводят это «благо». С христианской точки зрения, благом является все то, что уподобляет человека Богу, уподобляет его Христу. То есть благом являются заповеди, не в смысле предписаний, а заповеди как свойства здорового человека, нового человека. Кстати, с этой мыслью, хотя бы и в самой элементарной форме, согласны, по сути дела, все. Нет ни одного государства, где бы не запрещалось, например, убийство, грабежи, насилие, воровство, подкупы. Всюду запрещается, то есть все понимают, что это не благо. Однако, в чем ошибка мирского сознания? В том, что они, запрещая вот эти грубые вещи, совершенно не видят, что порождает их в человеке. Ведь не с неба же сваливаются все эти злые деяния; почему человек их совершает? Об этом не задумываются. Вы посмотрите, что творится на стадионах или на рок-концертах, до чего там доходит дело – до драк, убийств. И все это культивируется, объявляется культурой, объявляется духовностью! Это поразительная слепота! Мирские не понимают, что они срезают вершки и обильно поливают и удобряют корешки. Как же тут можно эффективно бороться с сорняками, когда вы их обильно удобряете и поливаете, культивируете. Не могут они посмотреть в суть вещей, не понимают, что идолы, которыми являются, по авве Дорофею, славолюбие, сребролюбие и сластолюбие, будучи культивируемы, не могут не привести к какого угодно рода преступлениям.

Существует только два способа, которыми можно победить злые наклонности человеческой природы. Первый способ – тот, который предлагает христианство: обращение к внутреннему человеку, к правильной христианской жизни. Другой путь – жесткий тоталитарный режим, при котором устанавливается такая дисциплина, которая может быть охарактеризована как абсолютное рабство. Первый путь – путь Христа, второй – путь Антихриста. Современная европейская цивилизация – на Западе и на Востоке – с потрясающей последовательностью и прямолинейностью утверждая и культивируя свободу плоти, свободу похоти, фактически совершенно игнорирует свободу души человеческой. Все внимание обращено на плоть. Открыто провозглашая свободу страстей и решительно отвергая идею христианской любви, эта цивилизация все очевиднее вводит современные народы в последний круг смерти. Именно смерти, потому что в конечном счете все современные кризисы, в том числе и экологические, своим источником имеют именно абсолютизированную внешнюю свободу, когда совершенно утрачивается понятие греха. А там, где нет понятия о грехе, рождается произвол и самое безжалостное отношение ко всему – к другому человеку, к другим народам, к окружающей природе. Отсюда – полное пренебрежение нравственными законами и нравственными принципами. Это, в конечном счете, свобода вседозволенности. И эта свобода вседозволенности неумолимо ведет человечество к абсолютному рабству, в объятья Антихриста.

Кстати, нужно иметь в виду, что внешняя свобода легко продается за самый элементарный комфорт. Один из современных писателей очень справедливо писал, я процитирую вам: «Повсюду в мире умирает свобода – политическая, экономическая и личная. Без свободы жить легче. Все больше людей охотно отдают свою свободу в обмен на удобную и спокойную жизнь. Не нужно принимать какие-либо решения, меньше ответственности. «Меня почему-то больше всего трогают слова «не нужно принимать какие-либо решения» – и действительно, очень многие люди ищут того, кто бы за них принимал решения. Такая позиция очень широко распространена и в нашей религиозной действительности: посмотрите, по какому принципу устроены все секты? Именно по этому: есть кто-то, кто за тебя принимает решение. Псевдостарчество, которое, увы, имеет место в нашей православной среде, на чем основано? На том же принципе.

Отказ от свободы, о котором мы ведем речь, вполне закономерен, потому что страсти, отпущенные на свободу, порабощают человека, а порабощенный человек – это кто такой? Это, например, сластолюбивый человек, а сластолюбивый очень легко продаст свое первородство за чечевичную похлебку – это тривиальный психологический факт. Поэтому Иоанн Богослов и предвозвещает это всеобщее и добровольное рабство, он пишет: «И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни. «Известный русский мыслитель Иван Аксаков, оценивая развитие Европы, пророчески писал в свое время: «Прогресс, – писал он, – отрицающий Бога и Христа, в конце концов, становится регрессом. Цивилизация завершается одичанием, свобода – деспотизмом и рабством. Совлекши с себя образ Божий, человек неминуемо совлечет, уже совлекает с себя и образ человеческий и возревнует об образе зверином. «Мне кажется, что современность как нельзя лучше подтверждает истинность его слов. О чем говорить, если дозволенным объявляется сатанизм – мировоззрение, которое открыто заявляет, что принципом его веры является совершение зла.

Современный мир должен, наконец, понять, что внешние свободы не могут быть самоцелью. С точки зрения православного человека, они являются лишь одним из возможных, но вовсе не обязательных, условий достижения главной цели христианской жизни – свободы духовной. Эти внешние свободы должны быть всегда ограниченными, чтобы быть действительно полезными. Впрочем, мы и так прекрасно знаем, что эти внешние свободы никогда не бывают безграничными. Господствующий в современном мире принцип «свобода ради свободы», то есть приоритет свободы над всеми другими ценностями человеческой личности и, в первую очередь, приоритет над любовью, – оказывается своего рода наркотиком, который губит все большее число людей.

Без христианского духовно-нравственного критерия нет никакой реальной возможности правильно решить вопрос о внешних свободах. Этот христианский критерий – примат любви, жертвенной любви, над всеми другими ценностями человеческой жизни. Поэтому только в ключе любви и возможна оптимальная реализация всех тех прав, которые необходимы человеческому обществу.

Бердяев, по моему глубокому убеждению, был глубоко не прав, когда провозгласил примат свободы над бытием. Что такое «примат свободы над бытием»? Когда он говорит «над бытием», речь идет не о существовании, а речь идет о фундаментальной истине: «Аз есмь сый», – сказал Бог; и первичность свободы в этой сфере означает не что иное, как примат свободы над высочайшей ценностью Того, Кто есть «сый», над высочайшим свойством Того, Кто есть Он – над Любовью. В этом принципиальная и, я бы сказал, роковая ошибка Бердяева. Именно поэтому Бердяев стал для Запада своего рода выразителем Православия, идеологом, гением: именно это больше всего пленяет западного человека, который, к сожалению, совершенно не понимает тех православных установок, о которых мы с вами говорили. Для Запада нет этих идей, нет этих установок, нет главенства идеи Любви. И это очень печально. Вы сами понимаете, как сильна сейчас у нас западная пропаганда, и этому идеологическому натиску мы можем и должны противопоставить великую идею Любви, которая превыше всего. Только в любви возможна истинная свобода. Нет любви – нет свободы.

См. Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека.

 

 

 

 

 

 

Понятие свободы одно из самых древних в мире и задолго до возникновения христианства оно было предметом пристального внимания:

 

1.            Свобода до христианства

 

http://www.rpparty.ru/index.php?id=17

Основные особенности языческого миропонимания

Лекция В.А. Истархова

февраль 2004 г.

онятие «Язычество» происходит от понятия «Язык». А что такое язык? Язык – это самый мощный инструмент адекватного мироописания, мировоззрения и миропонимания. Никакого другого такого же мощного инструмента миропонимания нет. И это понятно почему. Ведь каждое слово языка описывает какой-либо объект реального мира (камень, дерево, цветок, человек, река, небо, звезда) или движение (ходить, бегать, ехать, летать) или явление (дождь, гроза, молния, землетрясение) или процесс (строительство, война, революция) или объекты мира идей (число, точка, прямая, геометрическая фигура, буква, знак, символ). То есть мир по своей природе многообразен и для его адекватного понимания необходимо понимать каждую часть этого мира и процесс взаимодействия этих частей. Язык и служит таким уникальным инструментом адекватного миропонимания. Именно благодаря тому, что человек обладает развитым языком, он и занимает доминирующее положение в животном мире.

Поэтому с точки зрения миропонимания Язычество, как религия – это единственный способ адекватного миропонимания. Вот и всё. И больше ничего. А больше ничего и не существует.

3 базовых постулата Иудаизма, Христианства, Ислама          3 базовых постулата Язычества

 

1. Однобожие                                                        1. Многобожие

2. Вера                                                                     2. Знание

3. Рабство                                                  3. Свобода и демократия

 

Третий базовый постулат (свобода или рабство).

 

Иудаизм, христианство и ислам базируются на доктрине о том, что человек является якобы РАБОМ бога. В язычестве человек – это ПОТОМОК Богов, имеющий СВОБОДУ И ПРАВА. В языческие времена Древней Греции и Древнего Рима всех людей делили грубо на 2 категории: свободных ГРАЖДАН и рабов. Чем они отличались? Наличием прав и свобод. У раба не было ни прав, ни свобод. У свободного человека были демократические свободы и гражданские права. Понятие демократические СВОБОДЫ и ПРАВА были неразрывными понятиями. Под Свободой в этих языческих странах не понималось право делать всё, что угодно. Не было права воровать, грабить, убивать, насиловать и т.д. Под свободами и правами понимались только демократические свободы и права: носить оружие, выбирать и быть избранным, иметь право свободно говорить и выступать, свободно писать и читать книги, иметь право на свободу совести, иметь право на собственность и т.д.

 

Эти понятия СВОБОДА (ПРАВА) и РАБСТВО являются ключевыми понятиями. Это абсолютные ключи, с помощью которых Вы сможете легко открыть суть всех религий, всех идеологий, всех концепций, всех идей и всех политических лидеров.

Большинство коммунистов самого высокого уровня (включая Ленина, Сталина Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и пр.) не понимали суть коммунистического проекта. Им казалось, что они строят что-то хорошее. Но построенная дьявольская коммунистическая система всех их сожрала и уничтожила. Вначале большевики уничтожили русских националистов. Потом уничтожили правых эсеров. Потом уничтожили своих же соратников меньшевиков. Потом уничтожили левых эсеров. Потом на Ленина организовали покушение его же еврейские соратники (еврей Свердлов, руками еврейки Каплан). Потом убили Зиновьева и Каменева. Потом Бухарина. Потом убили иудушку Троцкого. Потом отравили и самого Сталина. Вот такова эта система, этот преступный коммунистический режим.

После вышесказанного возникает естественный вопрос: «Если язычество лучше официальных религий, то почему же оно в полном загоне, а официальные религии процветают?» Ответ очевиден. Это ВЫГОДНО. Не народам, естественно, выгодно, а некоторой клике (мировой иудейской мафии), которая поставила своей целью добиться мирового господства и построить мировой рабовладельческий режим.

Что же строит эта мировая иудейская мафия? Под разными названиями, под разными идеологиями, религиями, концепциями, под масками всех видов Она ВСЕГДА строила, строит и собирается строить в будущем одно и то же: общемировой рабовладельческий режим. Вот их цель.

Здесь надо сразу отметить, что политические УСТРОЙСТВА могут быть очень разными: Царь, Король, Президент, Премьер-министр, парламентская республика, президентская республика, Генеральный секретарь, Вождь народа и т.д.

А БАЗОВЫХ политических режимов   всего два – рабовладельческий режим и демократия. Причём они могут быть при ЛЮБЫХ политических устройствах.

При демократии есть народ и есть граждане, то есть те, кто имеет права.

Фундаментом демократии являются не выборы, а демократические свободы и гражданские права. То есть главное отличие от рабства – это другое отношение к знаниям, к информации. Люди имеют право на свою свободную мысль и на свою свободную волю. Знания общедоступны, запрещённых книг нет. Каждый гражданин имеет возможность получать знания, если к этому стремится. Понятия еретиков (аналоги: антикоммунист, антисоветчик, экстремист, разжигатель розни и т.д.) нет. Каждый имеет право на свободное выражение своего мнения.

Элита формируется снизу из наиболее талантливых и способных представителей народа.

Государство правовое, основанное на праве граждан. Главной функцией государства являются: защита от внешних врагов (армия) и защита законных прав граждан (правоохранительная система).

При демократии ворьё, убийцы и грабители должны сидеть в тюрьме, так как они нарушают законные права граждан. Вот что такое демократия. А у нас при Ельцине и Путине воры-олигархи, которые разворовали свою Россию, сидят на самом верху. И кремлёвские оккупанты нагло называют свой преступный режим демократией. Очевидно, что никакой демократии у нас нет, у нас бандократия. Очевидно, что правоохранительной системы у нас нет. Есть лживая вывеска, маска под названием «правоохранительная система». Но это только маска, а не правоохранительная система. Иудейский режим всегда держится на тотальной лжи.

В реальной жизни в истории человечества и сейчас в чистом виде ни чистого рабства ни чистой демократии не было. Всегда есть некоторая смесь рабства и демократии. Но эта смесь может быть очень разной. Поэтому надо говорить о СТЕПЕНИ рабства и СТЕПЕНИ демократии. Например, если в стране запрещена хоть одна книга, – то это уже рабовладельческий оккупационный режим. Где нагло нарушаются основные права человека на получение знаний, на свободную мысль.  Но ситуация может быть очень разной. Например, в США книга Гитлера «Моя борьба» не запрещена и свободно продаётся. А у нас в России эта книга запрещена. Значит в США, где правит такая же сионистская мафия, тем не менее, демократии больше, так как больше демократических свобод. А у нас более жёсткий оккупационный режим.

Жизнь – есть борьба! Так она устроена по самой своей сути. Так было всегда во все времена. Во все времена были люди, которые стремились построить рабовладельческий режим. И во все времена, во всех странах были люди, которые боролись за Свободу, Демократию и Права человека.

Тот, кто борется, тот может и проиграть. Но может и выиграть. Но тот, кто не борется, тот уже проиграл.

И победы и поражения были и с той и с другой стороны.

Демократы имеют и важные победы. Так они добились того, что 10 ноября 1975 г. на ХХХ сессии Генеральной Ассамблеи ООН была принята историческая резолюция № 3379, в которой СИОНИЗМ ВСЕМ МИРОМ ПРИЗНАН ОДНОЙ ИЗ ФОРМ РАСИЗМА. Это оценка всего мирового сообщества.

Иудократия всё время стремилась эту резолюцию отменить с помощью своих холуёв. Но надо прекрасно понимать, что решения можно отменять, а факты отменять – невозможно. Принятие данной резолюции ООН – это фундаментальный исторический и юридический факт! А факт, он и есть факт. Он был, есть и будет. Его можно стремиться замолчать, скрыть, спрятать. Но его невозможно отменить или уничтожить!

Ещё одна важная победа: ООН приняла Декларацию прав человека. 

Во всеобщей Декларации Прав Человека, утверждённой ООН, в статье 19 записано: «Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ».

Сегодня русский народ тяжело болен. Болен на голову, которую ему отравили. И у нас всего два пути: или болеть дальше, прогнивать и деградировать. Или напрячь свои мозги и волю, бороться и победить.

Мы выбираем второй путь!

Тот, кто борется – тот может и проиграть. Но может и выиграть. А тот, кто не борется, – тот УЖЕ проиграл.

Так что выбор у нас невелик. От борьбы никуда не уйдёшь!

И пусть помогут нам на этом пути наши РОДНЫЕ Боги:

Бог воинов Перун!Конечно, не все они столь категоричны,

Бог мудрости Велес!

Бог Солнца Ярило!

Бог неба Сварог!

Тогда победа будет за нами!

Слава Русским Богам!

Слава Роду!

 

Как видно из этого материала, и сегодня языческое понимание свободы находит своих последователей. Конечно, не все они столь категоричны в суждениях, но факт, что они есть и разные.

 

 

http://druidgor.narod.ru/slavtrad/slavtrad20.html

Большинство людей, недостаточно самостоятельно умеющих думать, заблуждаются, что подобная свобода (без жестких пальцеуказаний богов, что «зя», а что «низзя») явится причиной некоего беспредела и самодурства. Для умных — не явится. Ибо Свобода — это прежде всего ответственность. Люди разумные это понимают. «Овцы» же, напротив, действительно, без пастуха просто пропадут. Ведь для глупых овец, действительно, подобная свобода явится причиной очередной стадной дурости и беспорядка, которая принесет только вред всему этому пасущемуся социуму. Поэтому для обитателей тучных лугов наиболее эффективными являются именно кнут пастуха и собаки, служащие пастуху. И все это обязательно должно быть с таким непременным атрибутом как СТРАХ (наказания)… Но людям разумным, которые учатся на своих ошибках и людям мудрым, которые учатся на чужих ошибках, не нужны приказы\указания свыше. Их жизненный опыт и бытовой здравый смысл, выработанный в процессе размышлений и самообучения, позволяют обходиться и без таковых ВНЕШНИХ ограничений, будь то Уголовный Кодекс или священные заповеди. Предписанные для средне-стадного индивидуума правила и законы — для разумного существа являются всего лишь «рекомендациями» (и не более), которые чаще просто целесообразно исполнять. Если же эти рекомендации нарушаются разумным человеком, то не «просто так», а именно «по необходимости». Причем, нарушаются они легко и свободно, без какого либо внутреннего конфликта с такой абстрактной категорией как совесть (ее прекрасно заменяют мозги, у кого они есть). Ибо нарушение данных «рекомендаций» у разумного существа происходит всегда СОЗНАТЕЛЬНО, он всегда готов ответить за последствия своих самостоятельных действий. Свобода — это прежде всего ответственность. Соответственно: или вы принимаете решения самостоятельно и несете за них полную ответственность, либо вы лишаете себя части свободы, и отдаете право на принятие решений другим, взамен получая увеличение степени своей безопасности. Думающий человек способен САМ формулировать ДЛЯ СЕБЯ правила и запреты. НЕ думающий же, находясь в таковом полусознательном состоянии, идет по пути наименьшего сопротивления (не хочет использовать мозги) и склонен без размышлений принимать к исполнению правила и запреты. У думающего же, разумного существа, есть обязательства перед самим собой — прежде всего это поступать разумно. Потому что это попросту целесообразно (выгодно) для успешного функционирования в реально наличествующей среде (социуме). Ну а если кому-либо недостаточно ответственности перед собой — что ж, каждый вправе обвесить себя дополнительными цепями по собственному вкусу.

В приведенном материале как раз пример более мягкого отношения к пониманию категории свободы.

 

А это уже христианский ответ:

http://www.bibliofond.ru/view.aspx?id=113085

Свобода и познание добра и зла

 

Олеся Николаева

 

Змий соблазняет Адама и Еву похитить у Бога власть познавать добро и зло. Однако по мере сотворения мира все у Бога было «добро зело». Бог не сотворил зла. И собственно Адам и Ева, прельщенные возможностью познания добра и зла, как утверждают святые отцы, не могли вполне понимать именно в этом пункте, о чем идет речь. Ибо зло только и могло существовать лишь как то, что отпало от Бога. И поскольку зло не имеет сущности, оно может осуществляться, лишь паразитируя на какой-либо иной сущности. Зло существует не само по себе, а лишь в своей противопоставленности добру, как его оппозиция. Поэтому до грехопадения Адам и Ева, пребывая в добре, не могли иметь представления о том, что такое зло. Чтобы познать зло, надо в нем пребывать, исходить из него как из противопоставленности добру. Но сразу после грехопадения они познают свое падшее состояние, в котором они оказались, ослушавшись Бога, как зло. И в силу этого утраченное ими и недоступное теперь райское состояние осознается ими как добро.

И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания. И скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая (Быт. 3. 7, 8). Познав зло, Адам и Ева познали стыд. Чувство стыда обличает их в том, что они совершили нечто не должное, не доброе. Они почувствовали, что сделались иными — не такими, какими они должны быть. Отныне они познают свое состояние, свое бытие в противопоставленности идеальному должному состоянию и бытию.

В конце концов, все, что утверждали античные философы, а вслед за ними и европейская умозрительная философия, сводилось к тому, что знание и добродетель неразрывно связаны между собой: без познания нет ни истины, ни добра, и, как говорил Сократ, «величайшее благо для человека — это ежедневно беседовать о добродетели» . И поскольку знание у Сократа приравнивается к добродетели, а добродетель — к знанию, то и правильное знание определяет правильное поведение. Этот центральный мотив Сократа превращается у Платона, а затем и у античных и новоевропейских мыслителей в исходный пункт философии.

Разум объявляется самодостаточным, саморазвивающимся, продуцирующим свои собственные автономные законы, по которым организуется его дискурс. Его мысль, которая оказывается суверенной, исходит из своих собственных оснований и движется по своим собственным законам.

Знаменитое «я мыслю — значит я существую» Декарта становится единственно достоверной, исходной истиной бытия. Действительно, если «мыслю» — обуславливает «существую», в мире правит самовластная, самодостаточная мысль, равносильная бытию и удостоверяющая его.

За плоды с древа познания добра и зла, которыми воспользовалась философия, ей пришлось заплатить свободой: человек напоминает буриданова осла, поставленного между двумя равно отстоящими охапками сена, и он скорее умрет с голоду, чем окажется в силах выбрать одну из них, если не подтолкнет его к этому посторонняя власть (например, обязанность подчиняться законам добра).

 

В этом предельном детерминизме и «параличе свободы» умозрительная философия, свято верящая в то, что только знание, доставляемое человеку разумом, ведет к истине, сходится с Лютером, полагавшим: источник истины коренится только в вере. В «Лекциях о Послании к Римлянам» и в «Большом комментарии к Посланию к Галатам» Лютер подчеркивает, что праведность «законников не только не оправдывает человека, но напротив, становится источником его гибели, ибо рождает гордыню — корень всех грехов, — гордыню этического самомнения» . «Вера» Лютера не есть акт человеческой свободы (а дар исключительно Божественного предопределения) в той же мере, в какой «разум» умозрительной философии лишен каких бы то ни было средств для того, чтобы сокрушить «каменную стену» необходимости.

Грехопадение обнажило два аспекта человеческого противления — противление духа и противление плоти. С одной стороны — сатанинский дух противоборства: нарушайте Божий запрет, будете, как боги, «все позволено». С другой — вожделения плоти: И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно (Быт. 3, 6).

Святые отцы писали, что греховные страсти не суть что-то чуждое, привнесенное в человеческую природу: они есть следствие искажения естественных чувств человека. Так любовь к ближнему вырождается в пристрастие и вожделение, ощущение величия, к которому призвал человека Творец, — в самообоготворение, а дар свободы — в своеволие и противление.

 

 

В следующем материале профессор Осипов исследует язычество и противопоставляет ему христианские ценности:

http://ru.znatock.com/docs/index-65568.html?page=11

А. И. Осипов Путь разума в поисках истины

 

Термин «язычество» происходит от церковнославянского слова «язык», означающего «народ». В ветхозаветную эпоху евреи называли язычниками все другие народы, вкладывая в это слово негативную оценку и самих народов, и их религиозных верований, обычаев, морали, культуры и проч. От иудеев термин «язычество» перешел и в христианскую лексику.

Что породило и продолжает порождать язычество в человеке и обществе?

 

Основной причиной его возникновения является ложное самоопределение человека. Книга Бытия повествует о том, как первые люди соблазнились сорвать запрещенный плод с древа познания добра и зла, чтобы стать «как боги». Вместо постепенного духовного роста, изменения себя по образу всесвятого Бога, человек избирает «легкий путь», не требующий труда, «приятный для глаз и вожделенный» (Быт. 3:6), обещающий сразу дать «знание добра и зла» — путь безбожного становления «богом».

Язычество — это, в конечном счете, не искание Бога, а уход от Него, и прогресс в язычестве был и остается более прогрессом греха и отступления, нежели бескорыстного поиска истины и все большего познания Бога. Идея «Царства Божия на земле», т.е. достижения в земной истории всеобщего духовного и нравственного совершенства и материального благоденствия, энергично защищаемая почти до конца своей жизни В.С. Соловьевым и идейно близких ему в этом мыслителей (С.Н. Трубецким, прот. П. Светловым, Н. Федоровым и др.), отсутствует в святоотеческих творениях и принципиально противоречит Откровению Нового Завета (см., Мф. 24:5-31; Апокалипсис, и др.). Божественное Откровение возвещает, что «в последние дни наступят времена тяжкие, ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды..». (2 Тим. 3:1-2), так что «Сын Человеческий, пришед, найдет ли веру на земле» (Лк. 18:8). Таковыми могут быть последствия лишь глубокой, всеохватывающей деградации человечества, окончательного господства язычества. Господь и открывает Церкви, что не в истории уготовано исполнение творческого замысла Божия о человечестве, но в метаистории, когда будет «новое небо и новая земля» (Откр. 21:1).

 

2.    Свобода в русском православии

А вот свобода в русском православии в толковании философа и богослова протоиерея Василия Зеньковского:

http://www.holytrinitymission.org/books/russian/apologetica_zenkovsky.htm

 

Апологетика

Прот. В. Зеньковский

 

Париж 1957

Христианское понятие свободы.

 

Упреки Церкви в том, что она стесняет свободу человека в его творчестве и деятельности, неверны: лишь в небольшой степени они справедливы, — и то лишь в отношении к прошлым векам (и то в Зап. Европе). Если кое-где (в Испании, в Южной Америке) те, кто стоят во главе Церкви, и ныне еще стесняют религиозную свободу, вмешиваются в жизнь страны, то, вообще говоря, скорее теперь надо говорить об угнетении Церкви (даже на Западе), чем, наоборот, о притеснениях с ее стороны. Пусть так, скажут нам, но нынешняя свобода выросла на Западе из борьбы с Церковью. Но спросим себя — с Церковью или с теми, как ее возглавлял? То страшное, что связано, например, с инквизицией, своим мраком может ли погасить свет, одновременно сиявший в Церкви от великих святых, действовавших в той же Западной Церкви? Те стеснения, которые порой исходили от ев, . Синода в России, ослабляют ли в какой-либо степени тот яркий свет, который светил всей России, исходя от преп. Серафима и других праведников? Надо твердо усвоить то положение, что нельзя отожествлять Церковь в полноте ее богочеловеческого бытия с ее чисто человеческой стороной и особенно с теми, кто ее возглавляет и возглавлял.

 

Христианство, по самому существу своему, всецело основано на свободе духа. Этот принцип свободы с исключительной силой был выражен ап. Павлом — особенно в послании к Галатам. «К свободе призваны вы, пишет он (Галат. 5:13) … Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос» (там же 5:1). Это «благовестие свободы,» как обычно характеризуют эти и другие слова Ап. Павла, конечно, выражают самую глубину христианства, которое впервые открывает в нас дар свободы, впервые реализует его. Однако, «свобода, которую даровал нам Христос,» глубоко отлична от той свободы, которую можно назвать «естественной,» т.е. той, которая присуща человеческому духу по его естеству. Не забудем, что вследствие первородного греха эта «естественная» свобода надломлена, бессильна и часто двусмысленна. Если, несмотря на власть первородного греха, в нашей душе сохранился дар свободы, то, конечно, без помощи свыше мы не можем до конца овладеть своей свободой. Сам Господь сказал: «познайте истину, и истина вас освободит» (Иоанн 8:32). И еще Он сказал: «если Сын вас освободит, истинно свободны будете» (там же 8:36). Эти слова Господа до последней глубины освещают нам тайну свободы — она неотделима от пребывания в истине, от нашей жизни в Церкви. Лишь благодатные дары Церкви сообщают дару свободы, который присущ всем, творческую силу. Только в Церкви и с Церковью мы реализуем в себе дар свободы. Потому то Ап. Павел и призывал Галат (а через них и всех христиан): «стойте в свободе, которую даровал нам Христос.» Но разве можно человеку, вошедшему уже в Церковь, утерять свободу, можно в ней не устоять? Мы здесь подходим к тому трудному и больному, можно сказать, трагическому вопросу, невнимание к которому принесло много бед в истории Церкви и всегда может иметь роковые последствия в внутренних путях человека. Необходимо разобраться в этом, чтобы понять трагедию христианской свободы в западном христианстве, приведшую к отпадению от римской Церкви больших церковных масс именно во имя свободы. Наше восточное Православие подвергалось часто, как подвергается и ныне, опасности «не устоять в свободе, дарованной нам Христом,» но самое благовестие свободы в нем никогда не затемнялось (как это было в Зап. Европе до XVI в.).

Свобода во Христе.

Если дарованная нам во Христе свобода такова, что мы можем ее утерять, то с помощью чего можем мы устоять в ней? Ответ на это находим мы в вековом опыте Церкви, — и этот опыт определяет два различные, но одинаково необходимые условия того, чтобы не утерять Христовой свободы.

Здесь прежде всего дело идет о нашем внутреннем мире, — о той глубине нашего существа, которая лежит ниже сознания, где действуют наши страсти, различные «комплексы,» как теперь говорят. Именно в нашем сердце, в глубине его существа, мы находимся во власти этих стихийных движений, — тут-то и выступает с полной силой вся хаотичность, вся неустроенность нашего духа. Очень часто мы не замечаем даже того, до какой степени владеют нами различные страсти, — мы отдаемся им «с веселым призраком свободы,» как выразился поэт. Мы даже думаем, что свобода духа и заключается в том, чтобы отдаваться нашим влечениям. Конечно, это совершенно неверно и так далеко от свободы во Христе! Чтобы мы были свободны во Христе, надо всегда быть со Христом, надо вести борьбу с самим собой. Без помощи свыше эту борьбу вести очень трудно, а главное — сразу встает вопрос: для чего вести эту борьбу, для чего противиться тому, что встает из глубины души? Только устремление к правде Христовой указывает нам, почему нельзя отдаваться всему тому, что «естественно.»

Эта борьба со «стихийной» свободой во имя свободы во Христе немыслима без помощи свыше. Кто хочет быть со Христом, с Его правдой, тот должен искать у Него помощи, — прибегать к таинству св. Причащения, освобождаться от всего темного через таинство исповеди. Неверно поэтому думать, что мы владеем нашей свободой — она нам дана, но если мы не пребываем в истине, нами завладевают страсти, — и такая «стихийная» свобода обычно ведет ко злу. Когда-то блаж. Августин, впервые давший анализ всей этой внутренней борьбы в душе, пришел даже к выводу, что мы не можем не грешить (non posse non ресcаrе). Но это уже есть преувеличение, притом вредное для нашего сознания. Нет, мы все же немного владеем нашей свободой, но без помощи свыше мы бессильны во внутренней борьбе. Это есть основной факт в теме свободы: она нам присуща, но чтобы быть творческой, чтобы быть вне всяких искушений, нам нужна благодатная помощь свыше. Это и есть первое и основное условие того, чтобы «устоять» в свободе Христовой.

Церковь, как авторитет.

Но если мы ищем правды Божией и ждем благодатной помощи свыше, то тем самым определяется и второе условие охранения в нас свободы во Христе — лишь в Церкви и с Церковью мы можем устоять в Христовой свободе. Церковь, осененная св. Духом, и есть хранительница Христовой свободы: в Церкви, и только в ней, мы находим себя, свою подлинную личность, свою свободу.

Эту мысль часто выражают и так, что мы должны подчиниться авторитету Церкви. Это, конечно, верно, но в понятии авторитета есть некоторая неопределенность, которая может иметь иногда роковые последствия и для отдельного человека, и для самой Церкви. Пример того, насколько привлечение идеи авторитета может привести не только к умалению свободы (вместо ее расцвета), но даже к ее подавлению, дает нам частое злоупотребление понятием авторитета, какое мы находим в католическом мире. Говоря не богословски, а житейски, т.е. принимая во внимание живую реальность, а не отвлеченную доктрину, подчинение там авторитету Церкви есть основное условие пребывания в Церкви, — без этого вековая практика католичества не мыслит возможным для отдельного человека держаться правильного пути. Весь канонический строй католической церкви может быть с этой точки зрения представлен, как «лестница» авторитетов: мирянин подчиняется своему священнику (directeur die conscience), священник подчиняется своему епископу, епископ подчиняется папе… На этом пути, конечно, совершилось и много добра в католической Церкви, но та религиозная драма, которая завершилась реформацией, и привела к отрыву от Церкви больших масс верующих людей, — была связана с невозможностью отказаться от свободы, с невозможностью во всем и всегда подчиняться церковной власти. Авторитет Церкви — вещь священная и драгоценная, но как часто бывал он подмененным авторитетом клира в католичестве!

Авторитет и власть.

Фатальная сторона здесь связана с неопределенностью, вернее, многосмысленностью понятия авторитета. Авторитет никак не может быть отожествляем с властью, — наоборот, сама власть получает свою силу от того, что она опирается на авторитет (а не обратно). Церковь, как хранительница истины, именно в силу этого и обладает авторитетом; поэтому надо считать неправильным мнение А.С. Хомякова, который в своей критике католического исповедания дошел до того, что отвергал возможность применять понятие авторитета к Церкви. Церковь, конечно, есть носительница высочайшего авторитета, но потому, что в ней живет истина, что в ней пребывает Св. Дух. Отожествлять же Церковь и клир — мы много раз уже говорили об этом — никак невозможно. Церковь свята, клир же может быть грешным и даже очень грешным; в Церкви пребывает истина, а от клира могут исходить явно ошибочные и неверные мысли и утверждения. Даже вселенские соборы получали свою авторитетность, свою неотменимость, в силу того, что Церковь признавала, что в них действовал Св. Дух (no известной нам уже формуле первого, Иерусалимского собора «изволися Св. Духу и нам»). В истории были соборы, которые отвергались потом церковным сознанием; одна каноническая правильность их созыва вовсе не сообщает им авторитетность: лишь через рецепцию со стороны Церкви, признающей, что в решениях собора явилась истина, соборы и получали свою авторитетность. Вообще говоря: Церковь есть подлинный и высший авторитет для христиан, которые и должны в актах свободы освещать светом Церкви те вопросы и задачи, перед которыми стоит церковный народ. Но можно ли переносить драгоценную и священную авторитетность Церкви на клир? Даже, когда дело идет только о применении высоких истин веры и канонического порядка, что применение может не устоять в святыне и правде. Вековой церковный опыт учит нас той горькой истине, что клир, опирающийся на высокий авторитет Церкви, часто не окрыляет нашу свободу, а попирает ее. Действия и распоряжения иерархии не могут быть отожествляемы с той благодатной помощью свыше, которая так нужна для осуществления дара свободы. Вместо помощи наступает угнетение и даже отрицание свободы. Такое злоупотребление авторитетом Церкви в западном христианстве было особенно сильно в средние века. Церковная иерархия, обладавшая бесспорной авторитетностью там, где дело шло о применении принятых всей Церковью догматических и канонических положений, стала переносить эту авторитетность на различные иные свои дела. Церковь на Западе очень рано стала обладать внешней (политической) властью, — такова была судьба христианского Запада, выдвигавшая внецерковные искушения перед высшей иерархией (которая, по самому существу, была носительницей авторитетности лишь в чисто церковных делах). Мы в другой главе коснемся подробнее соотношения (в истории Запада и Востока) церкви и государства (как источника и проводника политической силы), сейчас нам достаточно указать, что Церковь на Западе стала с большой настойчивостью и безапелляционностью вмешиваться в то, что не имело прямого отношения к Церкви. Вся духовная атмосфера на Западе в средние века отвергала свободу мысли, навязывая церковным людям определенное мировоззрение (т.е. построения мысли, не связанные с догматическими истинами христианства). Тот интерес к познанию природы, который с XI века стал особенно развиваться в Зап. Европе (под влиянием знакомства с арабским миром, к этому времени уже почти овладевшим научным и философским наследством античности), встречал все более пристрастное и придирчивое к себе отношение со стороны церковных властей. Всем известно осуждение церковной властью научных идей Галилея: Галилей должен был отказаться от своей идеи о вращении земли вокруг своей оси (легенда, достаточно правдоподобная, говорит, что после отказа от своих идей, Галилей, выйдя из помещения, где его допрашивала инквизиция, будто бы воскликнул: «а все-таки она вертится»).

Неужели делом Церкви было определять истинность или неистинность научных изысканий? Неужели могла иерархия опираться в своей оценке тех или иных научных идей на высокий принцип авторитетности Церкви? Увы, именно это и имело место. Вся атмосфера средних веков была фактически отрицанием свободы мысли, что и привело постепенно людей к непоколебимому убеждению, что Церковь будто бы противится научному исследованию, противится свободе мысли. Убеждение это так глубоко и так прочно засело в людях Запада, что оно живет в них и до сих пор, — недоверие к Церкви именно в теме свободы -глубоко связано со всей духовной жизнью Запада до наших дней. Католическая церковь далеко отошла от этой своей позиции, ее оппортунизм в данном направлении зашел даже слишком далеко — в том смысле, что церковная мысль в католическом мире очень часто стремится теперь во что бы то ни стало и поспешно вносить в свое мировоззрение все так наз. «последние слова науки.» Но вообще, если Церковь действительно призвана оберегать истину, то только истину Христову, а вовсе не какое бы то ни было «мировоззрение.» Для христианского сознания нет и не может быть никакого церковно обязательного мировоззрения; обязательностью обладают лишь основные догматические начала христианства — да и сама их обязательность определяется бесспорной их истинностью (а не наоборот). Свобода мысли ни в какой мере не стеснена догматикой. Церковь призвана, храня истину Христову, раскрывать верующим правду Христовой истины, но только ее.

 

Секуляризм не есть путь свободы.

Однако, на почве того стеснения свободы мысли, которое явилось следствием злоупотребления авторитетом Церкви (в переносе этой авторитетности на внецерковную сферу мысли), в Зап. Европе, к концу средних веков, созрело, а в новое время совершенно оформилось отрицание авторитетности Церкви вообще. Это духовное течение характеризует всю культуру Запада — это есть та автономия мысли, о которой нам не раз приходилось говорить. Если к средним векам (на Западе) с известным правом приложимы слова, что философия и наука были «служанками богословия,» то вся новая культура развивалась и развивается в том направлении, чтобы не только оторвать философию и науку от богословия, но насколько возможно само богословие подчинить философии и науке. Вся культура нового времени защищает систему секуляризма, т.е. отрыв мысли и исследования от основных начал христианства, — а секуляризм, хотя как будто стоит вне религиозной сферы и объявляет себя даже религиозно «нейтральным,» на самом деле неизбежно ведет к антирелигиозной установке духа, а затем и к атеизму. Устраняя христианство в изучении мира и человека, секуляризм сводит смысл и значение христианства к нулю. Поэтому для сознания, которое еще не отошло совсем от веры, от ее света и правды, секуляризм неестественен, неприемлем. Но тогда значит мы должны вернуться к средневековому «засилью» со стороны богословия? Вовсе нет! Неправда средневековья заключалась вовсе не в том, что оно хотело во всем — и в мысли и в жизни — исходить из христианства, а в том, что оно подавляло свободу, подчиняло клиру, иерархии все стороны жизни. На самом деле, именно христианство и есть путь свободы, но христианство учит нас тому, чтобы отличать «естественную» свободу от свободы во Христе. А свобода во Христе, как мы уже знаем, связана с «пребыванием в истине.» Чтобы «пребыть в истине,» нам нужно быть в постоянном общении с Христом — через регулярные молитвы, через участие в таинствах; только на этом пути в нашем сердце может окончательно водвориться истина Христова и оплодотворить дар свободы. С другой стороны, чтобы ум наш не направлял нашу свободу в дурную сторону, для этого нужно укреплять наш ум, вдохновлять и направлять его авторитетом Церкви, которая есть «столп и утверждение истины.» Это не должно быть внешним подчинением авторитету Церкви, — ибо тогда не будет места свободе, но должно быть питанием от мудрости Церкви, от ее светоносной силы. Не будем забывать, что корни того основного понятия, которое определяет все пути познания, понятия причинности, лежат как раз в христианстве.

Утвердив истину, что все бытие создано Богом, христианство обосновало и утвердило принцип причинности, что уже предносилось философии в древней Греции, но что было там, как говорят, «постулатом,» — т.е. на него опирались, из него исходили, но не видели его основания. Если все бытие есть создание Бога, то этим утверждается «порядок» во всем бытии — что и есть причинная взаимосвязь всех явлений. Поэтому в христианском сознании лежат побудительные основания к тому, чтобы исследовать природу, искать в ней «следов Божиих,» как выражался один средневековый западный богослов, На основе христианства вырастала наука уже в средние века, на основе христианства развивалась она и дальше — и сколько ученых были глубоко верующими людьми! Но та борьба на Западе свободного духа с Церковью (точнее говоря, с иерархией), которая давно стала отравлять людей мысли, эта борьба все время выдвигала идею «свободной» науки, т.е. науки, которая никак не хочет исходить из того, что мир создан Богом, т.е. которая исследует мир так, как если бы Бога не было. Так в новейшее время и утвердилась роковая двойственность в науке — и эта двойственность изнутри подтачивает нашу духовную жизнь. Для одних (для верующих) познание природы должно исходить из идеи Бога Творца, создавшего в бытии тот «порядок,» который мы пытаемся научно исследовать. При этой постановке дела есть ли в чем-нибудь стеснение свободы исследования? Нет, нет и нет! Научное исследование, исходящее из идеи Бога Творца, из основ христианства, пользуется полной и несомненной свободой. Надо признать клеветой те наветы на Церковь, что будто бы она стесняет свободу исследования: все стеснения, какие были в истории, лишь прикрывались авторитетом Церкви, — в действительности же были делом иерархии, которая под мнимым покровом Церкви, как «столпа и утверждения истины,» накладывала, по своему усмотрению, путы на свободное исследование. Впрочем сейчас католическая церковь, столь много согрешившая как раз в теме свободы, не ставит уже никаких препятствий к свободному исследованию.

Итак, неверно говорить, что Церковь не дает свободы мысли, что христианство не допускает свободы духа. Были грехи в этом смысле в истории Церкви (западной!), но это были грехи не Церкви, а иерархии.

 

Следующий материал о семинаре в Страсбурге, где обсуждались взгляды Католической и Православных Церквей на эволюцию понятия «свобода»:

 

http://newsland.com/news/detail/id/840580/

Православные и католики о том, как они толкуют понятие «свобода»

 

В Страсбурге, в Европейской парламентской ассоциации в рамках программы изучения проблем безопасности в Европе в международном и междисциплинарном ключе накануне прошел семинар «Отношения между Европой и Россией: политика и духовность».

Первая часть семинара была посвящена теме «Религии и свобода. Взгляды Католической и Православных Церквей на эволюцию понятия «свобода».

С католической точкой зрения аудиторию ознакомил постоянный представитель Святого Престола при Совете Европы епископ А. Джордано. Папский нунций указал, что опасности для свободы человека могут исходить со стороны различных современных антропологических концепций. Например, по его словам, некоторые исследователи функционирования человеческого мозга строят чисто биологические модели личности, в которых все жестко детерминировано. В этом случае человек рассматривается как машина, лишенная какой-либо свободы. При этом он подчеркнул, что Церковь не выступает против научных исследований человека, но предостерегает придавать их результатам статус абсолютной истины.

Представитель Московского Патриархата при Совете Европы игумен Филипп (Рябых) представил результаты дискуссий о свободе и нравственности, которые имели место в православной среде в последние годы. Пригласив участников семинара познакомиться с Основами учения Русской православной церкви о человеческом достоинстве, свободе и правах человека, которые были приняты Архиерейским Собором в 2008 году и переведены на французский язык, православный священник сказал: «Свобода является одной из основных категорий европейской культуры. Однако существуют ее различные интерпретации. Именно в рамках христианства возможен синтез всех аспектов свободы, представленных в европейской философской традиции. Христианство благовествует идеал максимальной свободы человека. Однако будучи характерной чертой разумной природы, свобода не имеет ценности сама по себе, но должна служить благу как отдельной личности, так и общества, состоящего из личностей. В библейской традиции источником всех благ для человека является жизнь в общении с Богом. Когда отсутствует данный ориентир свободы, то пользование ею может принести вред человеку и даже разрушить его. Поэтому свобода должна быть разумно ограничена нравственными нормами».

Отвечая на вопрос о роли религиозных традиций в поисках ответов на современные вызовы, игумен Филипп отметил, что секулярная либерально-демократическая система испытывает сегодня серьезные потрясения: «Если после падения коммунизма эта система казалась средством от всех общественных проблем, то сейчас она демонстрирует в отдельных случаях свою неспособность эффективно справляться с появляющимися трудностями в экономической сфере, межкультурных и межэтнических отношениях».

По мнению представителя Русской православной церкви, это происходит потому, что идеал свободы невозможно достигнуть только внешними средствами — социальными реформами, образованием и внедрением новых технологий. «Построение свободного общества должно начинаться с духовных усилий, направленных на внутреннее преображение человека, а потому общество и государство должны поддерживать распространение духовного опыта и укрепление нравственных норм в публичной сфере», — заключил игумен Филипп.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

3.    Свобода в святоотеческом предании

В святоотеческом предании свобода рассматривалась в числе прочих православных ценностей, что отражено во многих источниках, в частности, в труде протоиерея Василия Попова:   

http://www.pravlib.ru/biblio/books/popov1/H04b-T.htm

Семинарская и святоотеческая  православные библиотеки

Протоиерей Василий Попов, ректор Воронежской духовной семинарии, кандидат богословия

Православие и свобода

 

2. Границы человеческой свободы в падшем мире

 

      Первозданный человек не осуществил своего призвания. Если бы Адам принял заповедь в духе сыновней любви и послушания с непоколебимой верой в слово Божие, он ответил бы на Божественное повеление полным самоотречением, согласуя свою свободную волю с волей Божией. Божественная заповедь указывала воле человеческой путь, по которому ей надлежало следовать, чтобы достичь обожения. Повеление не вкушать «от древа познания добра и зла» было заповедью охранительной.

      Что означало для тварного разума познание добра и зла? В сотворенном мире не было зла. «Зло, — по определению Дионисия Ареопагита, — есть не сущее и его нет в сущем. Зла как такового нет нигде, и возникает оно не вследствие своего могущества, а в силу оскудения (добра)… Зло — это оскудение и недостаток добра» (13, с.56). Зло, по слову одного из святых отцов, есть «непосеянная трава». Поэтому для человека познание зла могло означать лишь добровольное умаление в себе добра, отвержение блага, искажение своего естества. Само желание вкусить плода познания добра и зла было уже противоестественно, греховно. По святому Григорию Нисскому, познание предполагает некоторое расположение к предмету, который желаешь познать, а зло, само по себе не существующее, не должно было быть познано.

      Зло становится реальностью только через волю, через свободное самоопределение. Человек отказывает в доверии Богу и соблазняется мнимой возможностью самообожения, поверив лукавому духу: «…в оньже аще день снесте от него, отверзутся очи ваши, и будете яко Вози, ведяще доброе и лукавое…» (Быт.3.5). Разум человеческий, по природе сообразный божественному Логосу и призванный к богопознанию, отвращается от Бога, устремляясь к миру и сомнительному гнозису, который блаженный Августин назвал «страстью жадного любопытства». «И виде жена, яко добро древо в снедь, и яко угодно очима видети, и красно есть еже разумети» (Быт.З.б).

      Святой Григорий Нисский и святой Максим Исповедник обращают особое внимание на физическую сторону греха: вместо того чтобы следовать своей естественной расположенности к Богу, человеческий ум обратился к миру; вместо того чтобы одухотворять тело, он сам отдался течению животной и чувственной жизни, подчинился материальному.

      Первым следствием подобного искажения иерархического строения человеческого существа была утрата целомудрия: «И отверзошася очи обема, и разумеша, яко нази беша: и сшиста листвие смоковное, и сотвориста себе препоясания» (Быт.3,7).

      Преподобный Симеон Новый Богослов видит дальнейшее развитие греха в том, что человек, вместо того чтобы раскаяться, пытался снять с себя нравственную ответственность за преступление заповеди оправданием перед Богом. Адам слагает всю вину на Еву, а Ева обвиняет змия. Отказываясь признать происхождение зла единственно в своей свободной воле, люди отказываются от возможности освободиться от зла. Воля ожесточается и закрывается пред Богом. Таким образом, человеческая свобода породила новое состояние, новый экзистенциальный модус во зле. По воле человека зло становится силою, заражающей тварь: «проклята земля в делех твоих…» (Быт.3,17). Грех вводит смерть в тварный мир, потому что Бог положил предел греху, позволив, чтобы он приводил к смерти.

      Изгнание первой человеческой четы из рая означает для падшего человека начало нового времени: начало нового безблагодатного существования в мире, подчиненном закону необходимости. Первородный грех распространяется не только на человеческую жизнь и человеческую природу, но и на весь мир, поскольку человек есть средоточие мира. Однако понятие безблагодатного состояния, в котором существует человек после грехопадения, получает различные толкования в Православии, католичестве и протестантизме.

      В католическом богословии, начиная со средневековой схоластики и до наших дней, утвердилось учение, по смыслу которого в человеке как тварном существе даже до грехопадения можно проводить то различие, которое обнаружилось после него: различие между тем, что принадлежит человеку как тварному существу и «что дано ему лишь в силу благодатного чрезвычайного дара, но само не принадлежит ему. «Чистой природе» человека не свойственны, по католическому учению, ни бессмертие, ни свобода от похоти: природный человек сотворен Богом не свободным ни от смерти, ни от похоти. Его освобождает от того и другого только благодатный дар, благодать, надбавляющаяся к природе, чтобы направить ее к Богу. А также дар изначальной праведности. Оба начала, природное и благодатное, в отношении к первородному человеку мыслятся в католической антропологии как раздельные. Благодатное начало даровано человеку по воле Божией и по благоволению. Онтологической же связи, внутренней необходимости здесь нет. Преступивший заповедь человек лишается благодатного дара, становится, таким образом, «чистой природой», но в то же время оставаясь «самим собой». Подобное учение входит в явное противоречие с прямым свидетельством слова Божия о том, что «Бог смерти не сотвори…» (Прем.Сол.1,13;2.23,24), напротив, все сотворенное было «добро зело»; между тем как склонность к похоти в человеческом существе не является добром даже с точки зрения ограниченного человеческого разума. А утверждение о том, что человек остается «самим собой», не находит ясного обоснования.

      Схоластический дуализм в истолковании человеческой природы повлиял на протестантское понимание последствий первородного греха. С точки зрения протестантизма грехопадение влечет за собой полную поврежденность человеческой природы (образ Божий как бы отъемлется ) человека, лишенного сверхприродной благодати). Если образ Божий окончательно разрушен человеке, то упраздняется и онтологическое основание для его свободы и совести. Взаимоотношения человека с Богом определяются исключительно волей Божественной.

      Постулат полной поврежденности человеческой природы и божественного, детерминизма является для Лютера обоснованием его доктрины: оправдание и спасение «единой верой». «Вера» у Лютера обозначает не умственную убежденность и не религиозный опыт церкви, а индивидуально-психологическое переживание — «пребывание в руках Божиих» (эта рефлексия и называется «оправданностью») .

      «Оправданность» в протестантском понимании никак не соотносима с тем этапом на пути к единению с Богом, который подвижники Православной Церкви называли «очищением» — преодолением «мира», т.е. совокупности человеческих страстей. Лютеранство отвергает подвиг христианской аскезы, так как отвергает свободу самоопределения человека к добру или ко злу, участие воли человека в своем спасении. По Лютеру, человек «беспредельно свободен» лишь в духовном измерении и «беспредельно связан» в измерении эмпирическом (в своем печальном земном существовании). Поэтому высшее состояние, которое доступно человеку, есть состояние непостижимо «оправданного» Богом грешника. Но и это состояние «оправданности», «веры» не является «свободным убеждением души в том, что возвещается от Бога» (преподобный Антоний Великий). В соответствии с понятием Лютера о божественном детерминизме вера пробуждается «там и тогда, где и когда благоугодно будет Богу» (35). Этот постулат Лютера получает логическое развитие в доктрине Кальвина — одной из самых мрачных фигур Реформации. Стержнем всех построений Кальвина, краеугольным камнем в его системе становится понятие «предопределения». Предопределение, по Кальвину, — это вечное Божие постановление в желании помочь человеку. Но не все сотворены в равных условиях: «вечная жизнь определена для одних, вечное проклятие — для других» (34,105). Далее следует вывод: тезис Кальвина, согласно которому Христос принес Себя в жертву не за всех людей, на только за избранных (догмат «частного искупления»)[ 1 ].

      Православная Церковь решительно осудила ж Иерусалимском Соборе доктрину Кальвина как ересь, содержащую хулу на Бога, поскольку она приписывает Тому, кто превышает всякое благо к всякую справедливость, произвол, подобный слепому року античного язычества. Определения Иерусалимского Собора согласуются со святоотеческим учением о предопределении как предвидении, всеведении Бога в вечности.

      Обосновывая свою еретическую идею «двойного предопределения», Кальвин ссылается, в частности, на следующие слова апостола Павла «Ихже бо предуведе, тех и предустави, сообрази: быти образу Сына своего… А ихже предустави, тех и призва: а ихже призва, сих и оправда: а их же оправда, сих и прослави» (Рим.8.29,30). Игнорируя в тексте ключевое понятие «предуведе» (предузнал), Кальвин искажает тем самым весь смысл в рассуждении Апостола о призвании, предопределении и оправдании.

      Способ мышления Кальвина (так же, как и Лютера), сформированный схоластическим богословием, не позволяет им постичь диалектику вечного и временного, поэтому смысл слова «предузнал» остается для них закрытым. Святой Иоанн Дамаскин говорит: «Бог все предвидит, но не все предопределяет» (3,с. 115). Читающий в сердцах людей и Пребывающий в вечности ведает их путь от рождения до смерти, потому что в вечности сходятся начало и конец времен. Бог предвидит и свободу тварных существ в их самоопределении.

      Православное Предание всегда утверждало одновременность призывающей Божественной благодати и человеческой свободы. Учению Православной Церкви чуждо понятие благодати, надбавляющейся к природе. Прот. Сергий Булгаков справедливо замечает, что если стать на эту точку зрения, «…становится непонятным и онтологически нелепым, каким образом вообще оказалось возможным грехопадение, раз человека удерживала от греха не его собственная свобода, но сверхприродная божественная сила? Каким образом она, эта сила, изнемогла перед искушением змия, или как мог человек из себя — своими или сатанинскими силами — извергнуть эту благодать?» (26 с.24).

      «Уже само это различение природного и благодатного, в смысле данного и сверхприродного в применении к первозданной человеческой природе, ложно, составляет коренной порок католической антропологии. Надо взять мысль об образе Божием в человеке во всем его онтологическом значении, с которым не мирится такая дефектность… Мир до грехопадения хотя и не стал еще тем миром, в котором Бог есть «всяческая во всех», однако же является предначинанием этого самого мира. Так же и человек был совершение открыт воздействию Божества, предначинающемуся обожению, просто лишь в силу непорочности и безгреховности своей: Бог приходил в прохладу дня для беседы с человеком… И эта «беседа» не была (сверхприродная благодать) в отношении к его нерастленной природе, напротив, это богообщение было дано и задано в ней. Для этого и таким именно и создан был человек, чтобы приобщаясь к божественной жизни, быть посредствующим между Богом и миром» (26, с. 26).

      По мысли прот. Сергия Булгакова, католическое богословие представляет человека «каким-то онтологическим кентавром», животным, лишь прикрытым в животности своей donum supci additum, и тем самым подрывает, того не замечая основы христологии, связанной с антропологией «Вполне возможно принять и онтологически понять воплощение Логоса в человеке, как по при роде своей сообразном самому Логосу. Но совершенно невозможно и неприемлимо боговоплощение в низшую тварь, смертную и похотливую не только по своему данному греховному состоянию, но по своей природе, в какое-то полуживотное» (там же).

      По учению Православной Церкви, грехопадение ввергает человеческую природу в противоестественное состояние, извращая иерархический строй человеческого существа. Владимир Лосский так определял естественное, должное состояние первозданного человека: «Дух должен был находить себе пищу в Боге, жить Богом; душа должна была питаться духом; тело должно было жить душою — таково было первоначальное устроение бессмертной природы человека» (44, с. 178).

      В извращенной грехом природе, по словам Григория Нисского, «ум, вместо того чтобы отражать Бога, как опрокинутое зеркало, принимает в себя образ бесформенной материи, душа начинает жить жизнью тела; это — происхождение страстей» (6, с. 297).

      Безблагодатное состояние падшего человека — следствие греха, растление природы, неспособной более усваивать себе божественные энергии. «Человек остановил в себе приток Божественной благодати», — говорит митрополит Московский Филарет (59, с. 180).

      Однако греховное состояние, по Православному учению, не упраздняет изначальной сущности человека: образ Божий в человеке замутнен грехом, сокрыт в глубине человеческого духа, но не может быть «упразднен» даже грехопадением. Образ Божий вложен в человека как неустранимая основа его бытия, поэтому в падшем состоянии человека его душа взыскует Бога. «Душа бо человеческая, — говорит святитель Тихон Задонский, — яко дух, от Бога созданный, ни в чем ином удовольствия, покоя, мира, утешения и отрады снискать не может, как только в Боге, от которого по образу и по подобию создана; а когда от него отлучится, принуждена искать себе удовольствия в созданиях, и страстями различными, как рожцами, себя питать, но надлежащего упокоения и отрады не обретает» (14, с. 215).

      Таково трагическое состояние души, утратившей вследствие первородного греха возможность непосредственного богообщения, которой обладал первозданный человек в райской жизни. Но поскольку «разумная душа» не меняет своей сущности, «остается дух от Бога созданный», постольку ей остается присущей и свобода как неотъемлемое свойство духа. Вспомним слова преп. Антония Великого: «Бог создал душу свободной и самовластною, и она вольна поступать как xoчeт — хорошо или худо». В греховном состоянии человека изменяется «образ свободы». Человек поставлен перед необходимостью выбирать между добром и злом: умножать зло либо противиться ему. Священномученик Петр Дамаскин говорит «…среди этих двух путей стоит человек, то есть праведности и греха, и на какой хочет — ступает и идет по нему» (кн.1, с. 11).

      Когда святые отцы говорят о «рабстве греху» они имеют в виду первородный грех, который передается потомкам Адама, но отнюдь не личные грехи каждого человека. Верно, что источником личных грехов является грех первородный, извративший человеческую природу, но воля человека способна противиться злым страстям. Первородный грех не упраздняет «самовластия» души и, следовательно, не снимает с человека нравственной ответственности за его деяния. Преп. Антоний Великий говорит: «Ибо, имея самовластие, мы можем, если захотим, не делать худых дел даже тогда, как вожделеваем их, в нашей также власти есть жить благоугодно Богу, и никто нас не принудит никогда сделать что-либо худое, если не хотим…» (2, T.1, с. 76).

      Отрицание свободы, самоопределения человечка к добру или ко злу означает отход от святоотеческого предания и уклонение (умышленное или по невежеству) в сторону кальвинистской ереси. Подобное отрицание означало бы и отрицание ветхозаветной праведности, поскольку принудительное добро не есть добро, а лишенному способности избирать добро, противясь злому, содеянное зло не может быть вменено в вину. Как уже говорилось выше, Православное святоотеческое учение никогда не рассматривало Промысел Божий о человеке как принудительное действие благодати, при котором человек становился бы простым объектом божественного действования. Такое понимание избранничества вошло бы в противоречие со свидетельством Откровения. Когда в Писании говорится, что Ной «обрете благодать пред Господом Богом» (Быт. 6. 8), следует разъяснение, почему Бог определил Ноя ко спасению во время всемирного потопа: «Сия же бытия Ноева: Ное человек праведен, совершен сый в роде своем, Богу угоди Ное» (Быт 6. 9). Священное Писание говорит нам так же и о причине потопа: «Видев же Бог, яко умножишеся злобы человеков на земли, и всяк помышляет в сердце своем прилежно на злая во вся дни» (Быт. 6.5).

      Праведность или развращенность — это выбор пути, на который ступает человек по своей воле поэтому он подлежит суду Божию как существо ответственное за выбор. И немощь поврежденной первородным грехом природы не является «извиняющим обстоятельством»: там, где остается свобода выбора между добром и злом, остается ответственность. Священномученик Петр Дамаскин утверждает: «…никто не (является) причиною погибели, как только своя воля…» (2, т. 1, с 12).

      Заключая после потопа завет с Ноем, Бог вновь указывает человеку на его свободу и ответственность, потому что дает ему заповедь. Содержание заповеди, данной Ною, говорит человеку о греховном, страстном состоянии его природы, с одной стороны, а с другой — о необходимости (следовательно, и возможности) уклониться от преступления заповеди — совершения греха «…Крови бо вашей, душ ваших, от всякого зверя изыщу (ея): и от руки человека брата изыщу ея. Проливайяй кровь человечу, в ея место его пролиется: яко во образ Божий сотворих человека» (Быт.9.5,6). В последних словах заповеди содержится прямое указание на то, что образ Божий в человеке — неустранимая данность, он источник свободы и нравственного чувства — совести.

      Отвергая католическое учение с «надбавляющейся благодати» и кальвинистскую ересь о «двойном предопределении», православная мысль не принимает так же и идею самосовершенствования без помощи благодати, как учили пелагиане. Пелагианская ересь, возникшая в IV веке, оказалась устойчиво соблазнительной. В 1344 году Фома Брадвардин написал большое сочинение против Пелагия, имея в виду современных ему «пелагиан». Те же споры о нравственной природе человека и действии Божественной благодати возродились в эпоху Реформации. Пелагий и его единомышленник Целестий отрицали наследственность первородного греха. По Пелагию, грех Адама причинил вред только ему одному, но не человеческому роду; новорожденные дети находятся в том же состоянии, в каком Адам до грехопадения. Поэтому Пелагий признавал ту полную свободу самоопределения, которой обладал первозданный человек. Божественная благодать, по мысли Пелагия, дается человеку в награду за совершенство; по сути Пелагий возрождает учение стоиков о нравственном самосовершенствовании, прибавляя к этому благодать как награду за труд нашей воли. Пелагианство было осуждено на 3-м Вселенском Соборе (431 г.). В споре блаженного Августина с Пелагием православную точку зрения отстаивал преподобный Иоанн Кассиан. Он выступал против пелагиан и против точки зрения блаженного Августина[ 2 ].

     В споре блаженного Августина с Пелагием в передний план выдвигался вопрос о взаимном со отношении благодати и свободы — действий божественных и воли человеческой. Вопрос о характере первородного греха в его соотнесенное с грехами личными оставался как бы в тени, хотя рассуждения о свободе воли (об образе свободы человека после грехопадения Адама) находятся прямой связи с ответом на вопрос — почему каким образом грех Адама переносится на потомков?

     Примечания

     1.  

Свою доктрину Д. Кальвин изложил в книг «Наставление в христианской религии», первое издание которой появляется на латинском языке в 1531 году. Доктрина Кальвина встретила сопротивление лютеран и у приверженцев голландского реформатор Я. Арминия (1560-1609). Однако она была официально принята на Синоде в Дорте (1618-1619) и на Вестминстерской Ассамблее (1643).

     2.  

В споре блаженного Августина с Пелагием оба переносят тайну действия божественной благодати в область рассудка, где сущности духовного порядка — благодать и свобода — превратились в два смежных понятия, которые нужно было согласовать между co6oй как два чуждых друг другу предмета. Очевидно, что рационалистический подход не может разрешить этот вопрос. Логические построения блаженного Августин неадекватны его собственному религиозному опыту истории его обращения, в чем убеждаешься, читая его «Исповедь». Позиция преподобного Иоанна Кассиана который не принял в споре сторону блаженного Августина, много позже на Западе будет истолкована как «полупелагианство», хотя еще в XIV веке oн почитался Римской Кафедрой как святой (его имя как святого упоминается в булле папы Урбана 5) Восточная Церковь, напротив, всегда считала его выразителем истинного учения.

 

А это слова византийского богослова преподобного Иоанна Дамаскина, Святителя Игнатия (Брянчанинова) и других отцов Церкви:

 

http://verapravoslavnaya.ru/?Svyatye_o_svobode

Святые отцы о свободе человека

1. Свобода во Христе

 

Преподобный Иоанн Дамаскин:

 

Слово о свободном решении, то есть о том, что находится в нашей власти, прежде всего исследует, находится ли что-либо в зависимости от нас. Ибо много таких, которые противостоят этому. Во-вторых же, что есть то, что находится в нашей власти и над чем мы имеем власть. В-третьих, слово должно исследовать причину, по которой сотворивший нас Бог создал нас свободными. Итак, начав о первом вопросе, прежде всего докажем, что из того, что теми признается, нечто находится в нашей зависимости, и скажем таким образом.

Причина всего, что происходит, есть, говорят, или Бог, или необходимость, или судьба, или природа, или счастье, или случай. Но Божие дело — существование вещей и Промышление о них; необходимости же — движение того, что всегда одним и тем же образом существует; а судьбы — то, чтобы происходящее при ее содействии совершалось по необходимости. Ибо и она вносит необходимость. Дело же природы — рождение, произращение, уничтожение, растения и живые существа. А дело счастья — то, что редко и неожиданно.

…сам действующий и поступающий человек есть начало своих собственных действий и что он одарен свободой решения.

 Сверх того, если человек не есть начало никакого деяния, то напрасно ему и дана способность размышлять, потому что, не будучи господином ни одного действия, для чего он будет пользоваться размышлением? Ибо всякое размышление происходит ради действия. Однако объявлять, что прекраснейшее и драгоценнейшее из того, что есть в человеке, излишне, было бы крайне бессмысленно. Поэтому если человек размышляет, то размышляет ради действия, ибо всякое размышление бывает относительно действия и по причине действия.

Преподобный Симеон Новый Богослов:

Видим, что человек, преступив заповедь Божию, стал тленным и смертным и естественно алчет, жаждет, хочет спать, утомляется, чувствует холод и зной. Потому он вынужден есть, пить, спать, отдыхать, одеваться и раздеваться, хотя бы и не хотел того. И нет ни одного человека, который бы мог терпеть голод и жажду и прочее, упомянутое перед тем, разве только с великим самопринуждением и самостеснением. И чувство этих потребностей бывает у человека, и удовлетворение их совершается им не по его воле, естественно. Бывает и здесь нечто по воле, но не многократно и ненадолго. Святые Божии по воле своей принуждали свое естество и смиряли тело лишениями, постясь, бодрствуя, подвергаясь холоду и зною и утомляя себя по своей воле; но их укрепляла благодать Божия, и они сильны были исполнять это. Итак, если все это бывает невольно с человеком, как дело естества, то в чем же состоит свобода воли? Ни в чем другом, как только в том, чтобы свой ум всегда возвышать и прилеплять к Единому Господу Богу, нашему милостивому Спасителю.

Если самовластие усматривается в том, что в нашей власти, то, само собою, в чем нет нашей власти, в том не усматривается и самовластия. Но воля и желание предводительствуется самовластием как в отношении к тому, что в нашей власти, так и в отношении к тому, что не в нашей власти. Только для исполнения того, что в нашей власти, к желанию прилагается труд, потому что в настоящей жизни ничто из того, что в нашей власти, не может быть совершено без труда. А в отношении к тому, что не в нашей власти, воля ограничивается одним пожеланием, а труд тщетен. (Можно, например, пожелать не спать, но, как ни трудись, не выдержишь бессонницы).

Итак, поскольку я самовластен и потому хочу быть и свободным, то самовластно ли поработился я страстям, которые меня побеждают и одолевают, будто по воле своей, или я поработился им не самовластно, а по некой необходимости и насилию?

Страстей два рода: страсти естественные (телесные) и душевные. Естественные страсти непреложны, и человек порабощен ими по естественной необходимости, не самовольно. Так, ем, потому что естественно алчу; пью, потому что жажду; ложусь спать, потому что дремота клонит; одеваюсь, потому что мне холодно; раздеваюсь, потому что мне жарко, и прочее. Делать или не делать так — не зависит от самовластия. Ибо если бы это зависело от самовластия, то когда бы я долгое время не удовлетворял этих потребностей, пребывая без пищи и питья, без сна и прочего, то не испытывал бы в теле своем истощения и расстройства. Но поскольку испытываю это, то и удовлетворяю эти потребности, хотя бы и не хотелось.

Итак, эта часть не в руках самовластия; но не в руках ли самовластия душевные страсти? Главнейшие между всеми страстями душевными страсти есть гнев и похоть. Если я, находясь в неразумном гневе и в бессмысленной похоти, желаю победить гнев и похоть, а между тем почти всегда бываю побеждаем ими, то, очевидно, я порабощен ими. Но если и не всегда и не до конца бываю побеждаем ими, но все же иной раз побеждаем, то поскольку бываю побеждаем, значит, все же я порабощен ими. Тот же, кто порабощен неразумному гневу и бессмысленной похоти, как может сказать, что он самовластен?

 Кто-нибудь может сказать: с каждым человеком случается, что он упадет и встанет, так бывает и со мной в отношении к страстям: иногда я бываю побеждаем этими страстями, а иногда побеждаю их, а из этого следует, что иногда я бываю в рабстве у них, иногда свободен от этого рабства. О, какой стыд тому, кто говорит, что самовластен, и хвалится тем, и в то же время без стыда признается: ныне предаю себя в рабство страсти, а завтра явлю себя свободным от нее. И это он претерпевает всю жизнь, так что он свободный раб, то есть и свободный, и раб!

Итак, что же нам сказать о самовластии? То, что человек был самовластен, когда был свободен от греха. Когда же предал свою свободу, вместе со свободой потерял и самовластие и стал рабом греха. Но кто раб, тот уже не самовластен: пусть он был свободен, но как только поработился, стал рабом. Бог никого не создал рабом, а всех свободными. Только в отношении к Себе он сотворил их рабами, поскольку даровал им и самое бытие; но он хочет, чтобы человек был Его рабом не по принуждению и насилию, а произвольно. Как иной бедный и ничего не имеющий, когда удостоится сделаться царским служителем, радуется и веселится, что называется и является рабом царя, так и Бог хочет, чтобы человек был Его рабом по своей воле, и радовался, и в великую славу и честь себе вменял именоваться и быть рабом Божиим.

Раб как только узнает, что кто-нибудь может его освободить, прибегнет к нему, припадет к его стопам и со слезами начнет умолять и всячески убеждать его, чтобы внес за него плату и освободил его. И очевидно, что у раба от прежнего его самовластия ничего не осталось, кроме одного желания и искания свободы. Но и это он станет делать только если слишком тяготится игом рабства; если же случится ему в рабстве иметь покой и не встречать тяготы, то он и свободы не захочет.

 Приложим это к нашему слову. Господь говорит в Святом Евангелии: «Если пребудете в слове Моем… познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 31-32). Три темы усматриваются в слове Господа: пребывание в слове Его, познание истины и освобождение истиною, а не самовластием. Вот освобождение; где же раб? Вслед за приведенными словами говорит еще Господь: «Всякий, делающий грех, есть раб греха» (Ин. 8, 34). Вот и раб, настоящий раб, не имеющий самовластия, как мы сказали о рабе. Несколько ниже опять говорит Господь: «Если Сын освободит вас, то истинно будете свободны» (Ин. 8, 36). Поскольку Бог истинен и неложны уста Его, изрекшие это, кто посмеет утверждать, что раб греха самовластен, когда каждый раб, пока пребывает в рабстве, не имеет никакого самовластия? Это сказал нам Господь; а апостол Павел громким гласом вопиет на всю вселенную: «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7, 24). Но само собой разумеется, что когда кто освобождает кого, освобождает, конечно, от рабства. Поэтому тот же апостол говорит в другом месте: «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос» (Гал. 5, 1), чем показывает, что получившие этот дар освободились от рабства, находясь в котором они не были самовластны.

Мы показали, какое самовластие осталось в нас после того, как мы сделались рабами греха, именно, что оно хранится лишь в нашем желании освобождения, а не в чем-либо большем. Потому нам надлежит приносить Христу это желание, соединяя с ним и душевную заботу, сердечное искание не через добрые дела, а через одну веру, чтобы Христос, давший Себя в искупление за наши души, увидел, как всей душой, всем помышлением и всей крепостью мы желаем и ищем освобождения от злой тирании греха, и освободил бы нас от него Своею божественной благодатью. Между людьми никого нет свободного и самовластного, кроме одного Христа, а Он потому таков, что есть Бог и человек. С того времени, как Адам стал рабом греха, все люди до скончания века являются рабами, кроме тех, которых освобождает Христос, как написано: «Первый человек — из земли, перстный», а далее: «каков перстный, таковы и перстные». «Второй человек — Господь с неба… Каков небесный, таковы и небесные» (1 Кор. 15, 47-48). Что это за перстный человек? Это блудник, лживый, злой, лукавый, лицемерный, неспособный к любви, злопамятный, лихоимец, хищник, неправедный, тщеславный, гордый, самодовольный. Будучи таким же, как и все люди, он думает о себе, что непомерно выше их. Что это за небесный человек? Это святой, преподобный, праведный, как и Господь наш Иисус Христос. Ибо как естественный отец рождает себе чад, подобных себе, так и второй отец, Христос, рождает подобных Себе чад — святых, праведных, свободных и самовластных, как Он Сам, их Отец. Таковы признаки самовластия, как и то, что мы сказали о перстном, служит признаком несамовластия. Из этого явны, скажем словами возлюбленного Иоанна Богослова, «дети Божии и дети диавола» (1 Ин. 3, 10).

Поскольку, таким образом, только в нашем желании сохранилось наше самовластие, то нам надо, во-первых, возжелать освобождения от рабства, потом взыскать нашего освободителя — Христа, а когда найдем Его, припасть к стопам Его и испрашивать у Него себе свободы, ибо никого нет свободного, кроме Христа и освобожденных Христом. Христос милует нас и спасает от рабства, просвещая наш ум, да ясно зрит, или познает правое и святое, и снабжая нас силой избегать непотребного и творить потребное. Ибо и то, чтобы узреть правое, состоит не в нашей власти. Но как для того, чтобы видеть видимое, нам нужен свет солнца, так для того, чтобы видеть духовное, нам нужен свет Христов, который, просвещая нас, снимает повязку тьмы с очей ума и дает ему ясно видеть правое и богоугодное. А затем преисполняет нас силой, которой освобождает от страстей и дает нам свободу верно следовать Его познанной святой воле. Такова свобода во Христе Иисусе, Господе нашем.

Святитель Игнатий (Брянчанинов):

Верный Слову Божию… действуя под руководством Евангелия против собственного самообольщения, укрощая страсти, этим уничтожил мало-помалу влияние на себя падших духов… мало-помалу выходит из состояния прелести в область истины и свободы…

Человек, исповедав себя рабом и созданием Божиим, немедленно вступает всем существом своим в область святой Истины… Вошедший в область Истины, подчинившийся Истине получает нравственную и духовную свободу, получает нравственное и духовное счастье.

Святитель Феофан Затворник:

Сказал Господь: «Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Ин. 8, 36). Вот где свобода! Ум связан узами неведения, заблуждений, суеверий, недоумений; он бьется, но выбиться из них не может. Прилепись к Господу — и Он просветит тьму твою и расторгнет все узы, в которых томится ум твой. Волю вяжут страсти и не дают ей простора действовать; бьется она, как связанный по рукам и по ногам, а выбиться не может. Но прилепись к Господу — и Он даст тебе Самсонову силу и расторгнет все вяжущие тебя узы неправды. Сердце наполняют постоянные тревоги и отдыха ему не дают, но прилепись к Господу — и Он успокоит тебя. И будешь, умиротворенный в себе и все вокруг светло видя, беспрепятственно и непреткновенно шествовать с Господом сквозь мрак и темноту этой жизни, к всеблаженной, полной отрады и простора Вечности.

«Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи,- говорит расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой» (Мк. 2, 10-11). Отпущение грехов — чудо внутреннее, духовное: исцеление от расслабления — чудо внешнее, физическое. Этим событием оправдывается и утверждается излияние силы Божией и в порядке мира нравственного, и в течении явлений мира физического. Последнее ради первого, ибо в нем цель всего. Господь не насилует свободы, а вразумляет, пробуждает, поражает. Лучшее к тому средство — чудо внешнее. Быть ему положено тогда, когда было положено быть разумной твари, управляющейся свободой. Эта связь так существенна, что отвергающие сверхъестественное действие Божие на мир вместе с тем отвергают и свободу человека, сознавая, что последняя необходимо вызывает первое; и, наоборот, исповедующие истину воздействия Божия в мире поверх естественного течения явлений могут смело им говорить: «Мы чувствуем, что мы свободны». Сознание свободы так же сильно и неотразимо, как сознание бытия. Свобода же неотложно требует непосредственных промыслительных Божиих действий; следовательно, и их призвание так же твердо стоит, как сознание свободы.

Святитель Тихон Задонский:

Свобода от грехов есть истинное счастье христианина.

Сам рассуди, что пользы быть свободным извне, но внутри быть низким и рабом; телом от людей принимать служение, но душой служить Греху? Благородство души в том, чтобы стоять против всякого греха и против него подвизаться и не допускать ему обладать собой. Лучше служить человеку, чем греху и грехом — диаволу. «Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете»,- говорит Господь, Освободитель наш (Ин. 8, 36).

Свободны христиане от закона, ибо уже «не под законом, но под благодатью», по учению премудрого Павла (Рим. 6, 14). Не по принуждению закона, но свободным духом исполняют они заповеди Божии, не как рабы, боящиеся наказания господина своего, но как сыновья, проявляющие охотное и любовное послушание отцу своему, и приносят плод духовный: «любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание. На таковых нет закона» (Гал. 5, 22-23). Кажется, это подразумевал Павел, когда писал: «Закон положен не для праведника» (1 Тим. 1, 9), ибо он благодатью Христовой делает то, что повелевает закон. Но для кого же положен закон? «Для беззаконных и непокоривых, нечестивых и грешников, развратных и оскверненных» и прочее, как добавляет тот же апостол (1 Тим. 1, 9-10). Они нуждаются в законе, обуздывающем их страсти, предохраняющем от беззакония, грозящем им наказанием.

Истинные христиане имеют это сокровище — свободу, свободу не временную, но вечную. Их свобода ни местом, ни временем не ограничена. У них не может отнять свободы темница, пленение, работа, железная цепь и ничто, этому подобное; везде и всегда при них это неоценимое сокровище, ибо «не тленным серебром или золотом искуплены» они, «но драгоценною Кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца» (1 Пет. 1, 18-19). Они служат людям, служат врагам, пленившим их, их заключают в темницы, связывают узами, но сладкой своей свободы они не теряют. Так высока, славна и сладка христианская свобода!

Свободу дарует Христос.

Пленник непременно должен следовать за пришедшим его освободить, если хочет освободиться, больной должен слушать врача и утопающий — исполнять желание простирающего ему руку, иначе никто из них не может освободиться от бедствия. Так, всякому, кто хочет освободиться от диавола, греха и вечной смерти, нужно неотменно желание Христа избавителя исполнить и предаться в Его волю, да совершит с ним то же, что врач с больным, и наставник с заблудшим, и освободитель с пленным, спаситель с погибшим. Иначе освободиться и спастись невозможно. Ибо Христос, хотя и человеколюбец. Спасает желающих спастись, а не нехотящих.

Преподобный авва Исаия:

Не может быть дарована свобода человеку, пока он желает чего-либо, принадлежащего миру.

В памяти того, кому дарована свобода, уже не возобновляются страстью согрешения, сделанные им прежде.

Святитель Игнатий (Брянчанинов):

Когда Творец явится во славе Своей — свобода тварей иссякнет перед величием Славы Его…

Духовная свобода есть достояние совершенных христиан. О ней сказал апостол: «Где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3, 17).

 

 

Святитель Филарет, митрополит Московский:

Любовь к мудрости учит, что свобода есть способность и невозбранность разумно избирать и делать лучшее и что она по естеству есть достояние каждого человека. Истинная свобода есть деятельная способность человека, не порабощенного грехом, не тяготимого осуждающей совестью, при свете Истины Божией избирать лучшее и приводить его в действие при помощи благодатной силы Божией.

 

Вот тоже слова святых отцов:

http://www.logoslovo.ru/forum/all/topic_5467/

Изречения святых отцов

Лидия Новикова

Истинная свобода человека

 

 Свобода – избавление от страстей. (Авва Исаия)

 Будучи создан свободным и призван к свободе, не допускай себя раболепствовать нечистым страстям. (Авва Фалассий)

 Свободен тот, кто не рабствует сластям и чувственным удовольствиям, но душою в рассуждении и целомудрии господствует над плотию. (Св. Антоний Великий)

 Человек, не сделавшись истинным христианином, делает не то, что хочет, а то, чего не хочет, – он в рабстве у своих страстей.

 Можно среди уз быть свободным духом, равно как и на престоле можно быть рабом страстей. (Иннокентий архиепископ Херсонский)

 Бесы вводят нас в грех всегда лживым мечтанием. Так мечтанием обогащения и корысти настроили они нечестивого Иуду предать Господа и Бога… (Св. Исихий Иерусалимский)

 Свободен и блажен тот, кто в чистоте и презрении временного. (Св. Антоний Великий)

 Добрый, если и служит, свободен, а злой, хотя бы царствовал, есть раб, и притом такой, у которого не один господин, а столько господ, сколько пороков. (Блаж. Августин)

 Свободен только тот, кто стяжал свободу внутреннюю, равно раб тот, хотя он и богач, кто во власти страстей и пороков.

 Не будь же рабом того, чего владыкою сделал тебя Бог.

 Тот истинно свободен, кто живет для Христа: он стоит выше всех бедствий. Если он сам не захочет себе сделать зла, то другой никогда не будет в состоянии сделать ему это. (Св. Иоанн Златоуст)

 Чем менее желаний, тем менее оков.

 Не тот свободен, кто может делать, что хочет; но тот свободен, кто может хотеть того, что должно ему делать.

 

 

http://libholy.narod.ru/nikon/nikon20.htm

АРХИЕПИСКОП НИКОН (Петин)

 

ПРАВОСЛАВИЕ И ГРЯДУЩИЕ СУДЬБЫ РОССИИ

 

 

ТОРЖЕСТВО ЦАРСКОГО САМОДЕРЖАВИЯ И ИСТИННАЯ СВОБОДА

 

I

 

Полвека исполнилось с того достопамятного в русской истории дня, как радостным благовестом пронеслось с высоты Престола по Русской земле Царское слово: «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с Нами Божие благословение на твой свободный труд!..» Теперь уже немногие помнят ту светлую радость, которая озарила и согрела тогда русское сердце; еще меньше остается теперь тех старцев, которые сами были тогда под бременем крепостного права, являются и доселе живыми свидетелями того быта и строя, которые теперь, пожалуй, уже непонятны для нынешнего поколения. Крепостное право не было рабством в собственном смысле, но когда помещик злоупотреблял им, то подвластный ему крестьянин обращался почти в раба. Великий подвиг совершил Царь-Мученик, уничтожив крепостное право, такой подвиг, который может совершить только Царь-Самодержец! Посему день освобождения крестьян есть праздник свободы, торжества и славы Русского Самодержавия! Никто, кроме Самодержавного Царя, не в силах был бы сделать это — по крайней мере — так мирно, так спокойно, как совершил это самодержец Император Александр II. Справедливо Митрополит Филарет говорит: «Бог по образу Своего вседержительства дал нам Царя Самодержавного»: как Бог всемогущий все творит словом Своим: «рече и быша, повеле и создашася», по подобию сего повелевает Самодержавный Царь: «быть по сему» и бывает, и никто не смеет противостать воле Царской, и творит Царь благо народу Своему, как восхощет. Нет силы, нет закона, который мог бы воспрепятствовать Самодержцу сделать добро Своему народу, кроме Его же царской воли! Русские люди! Храните как зеницу ока Царское Самодержавие! Не позволяйте ни единому отступнику, ни единому изменнику ни слова молвить против Царского Самодержавия: гоните всякого такого врага царского прочь от себя, как заклятого врага вашего, как противника воле Божией, ибо Богом Цари царствуют, и сердце Царево только в руце Божией! Царское самодержавие есть залог нашего родного счастья, есть наше народное сокровище, какого нет у других народов, а потому кто осмелится говорить об ограничении его, тот — наш враг и изменник!

 

II

Есть струна в нашем грешном сердце, которая особенно в наше время до болезненности отзывчива к каждому прикосновению, это — любовь к свободе. В нашу душу Творец всемогущий заложил как лучшую черту богоподобия свободную волю, дабы сотворенный по образу и подобию Божию человек имел возможность удовлетворить благороднейшей потребности своего сердца — отблагодарить своего Творца за все блага своего бытия, повергнуть к стопам Его сей бесценный дар: «Отче и Творче мой! Ничего у меня нет своего — все от Тебя и Твое: Твоя от Твоих Тебе и приношу — приношу мое сердце, мою волю, данную мне Тобою же свободу! Хочу единой Твоей всеблагой воли, ибо Ты лучше меня ведаешь, что мне благо есть, — отрекаюсь от своей воли, чтоб жить Твоею святою волею! Повелевай и аз раб Твой, готово сердце мое, Боже, готово сердце мое!» И в таком самопредании воле Бога — Творца и Промыслителя человек обрел бы блаженство свое, обрел бы ту свободу, какой и ныне жаждет сердце его. В таком блаженстве, в такой свободе пребывают ангелы Божий; такой свободы, такого блаженства достигают отсечением воли своей в исполнении воли Божией — заповедей Божиих ? святые Божии. На них сбывается слово Господа: «Аще Сын свободит вы, воистину свободни будете» (Иоан. 8, 36).

 

Увы! Человек предпочел послушать змея вселукавого — диавола, который оклеветал пред ним Творца, подменил ему понятие о свободе — своим, лживым ее истолкованием, самоволием, увлек мечтою «быть яко бози» и пленил в рабство греху: «Всяк творяй грех раб есть греха!» (Иоан. 8, 34). С той поры грешное сердце человека ревниво оберегает свою мнимую свободу — рабствовать греху, подозрительно относится к каждому намеку на «послушание», всякое повеление закона считая нарушением этой свободы, отрицая всякую заповедь как насилие этой свободы. Отсюда — то свободолюбие, которое никогда, может быть, не проявлялось так болезненно, как в наше время. О «свободе» только и слышишь повсюду, о ней все заботы у наших законосоставителей, о ней кричат на страницах всех изданий, даже тех, которые должны бы напоминать и о послушании, как величайшей добродетели, открывающей путь к истинной свободе. «Свобода» всякого рода — это идол современного культурного человечества. Пользуются всяким случаем, чтоб напомнить о ней, чтоб покадить ей. Пусть это будет только исторический факт, значение которого для жизни народа недостаточно выяснено, но раз в названии этого факта есть корень любимого словечка «свобода», пред фактом уже преклоняются, его воспоминают как великое событие, память деятелей чествуют, как великих людей, как создателей счастия человечества. Что до того, что история не оправдала всех надежд, возлагавшихся в свое время на этот, тогда ожидаемый, факт? Лишь бы звучало дорогое слово «свобода», «освобождение».

19 февраля исполняется 50 лет со дня издания манифеста об отмене крепостного права. Манифест возвестил об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Этого было довольно для глашатаев разных свобод, чтобы кричать о них, восхвалять их, призывать к ним… Никто не спрашивает: а как использовали свою свободу освобожденные? Много ли пользы принесла она им, да и принесла ли еще? В том-то и дело, что тут, как и в других случаях, когда идет речь о свободе, принимается за бесспорную истину, что свобода сама по себе есть уже благо, без всякого отношения к тому, как использует ее человек. Между тем ведь слово «свобода» есть чисто формальное понятие, не заключающее в себе никакого нравственного признака, а посему свобода не есть зло, но не есть еще и добро. Все дело в том, какое содержание вложишь в это понятие. Оно требует нескольких себе дополнений, чтобы получить нравственную ценность.

 

Надобно поставить вопрос: свобода кому? на что? Свобода доброму человеку творить добро, свобода преступнику делать зло, свобода трудиться, свобода бездельничать и т.п. Всегда как будто подразумевается первое: свобода на все доброе и полезное. Но почему-то это подразумеваемое как будто намеренно умалчивается. Правда, мы слышали дополнительные слова к свободе, но опять такие неопределенные, что и эти слова непременно требовали себе опять дополнительных признаков: иначе они обращались в пустые звуки, только смущающие недалеких людей. Мы слышали слова: «свобода совести, свобода печати, слова, свобода личности, исповеданий, собраний, союзов» и так без конца. Этими громкими словами прикрывалась пустота и вносилась смута в умы молодёжи, рабочих, в умы нашей полуинтеллигенции, которая всегда мнит о себе больше, чем настоящая интеллигенция — то есть люди, получившие серьезное научное образование и доказавшие свое серьезное отношение и к науке и к жизни своим христианским смирением. Те, кому это было нужно, отлично пользовались такою смутою для достижения своих целей, ничего общего с истинной свободой и общим благом не имеющих. А люди, отуманенные этими толками о свободах, воображали себя передовыми провозвестниками наступающего золотого века, на деле превращаясь в слепое орудие врагов Церкви, Отечества и всего человечества. От их сознания тщательно закрывалось главное: что всякая внешняя свобода есть только отсутствие препятствий для деятельности, а самая деятельность, ее нравственное достоинство должно быть определяемо уже самим «освобожденным» человеком, и именно — его духовною настроенностью, стремлением его сердца к добру или злу. Ведь всегда надо помнить, что человек не умом живет, а сердцем, что ум всегда на послугах у сердца. Если сердце не находится в плену у страстей, то и ум будет искать истины по требованию сердца, и вся деятельность будет направлена в сторону добра, и свобода используется человеком для добра. А если в сердце живут страсти, то оно прикажет и уму услужить тем же господам-страстям и тогда ум будет подыскивать для слова «свобода» таких дополнительных или определительных понятий, которые оправдывали бы греховную разнузданность в жизни якобы «свободного», на деле же жалкого раба страстей. Нужно ли еще доказывать это? В последние пять лет мы измучились душою от зрелища такой лжесвободы, такого рабства страстям, доводящего человека до состояния не только животного, но и дикого, лютого зверя. Обращаясь мыслью к уничтоженному крепостному праву, невольно оглядываешься назад, невольно спрашиваешь: лучше ли стало теперь, чем было тогда, до 19 февраля 1861 года? Увы! Свобода не использована народом так, как того желал Царь-Освободитель; вместо помещика, который все же жалел крестьян, — а многие помещики прямо были великими благодетелями-отцами своих крепостных, — на Руси царствует и властвует кабак; крестьянин не столько работал тогда на помещика, сколько работает теперь на винные лавки; народное здоровье, как свидетельствуют военные врачи, пошатнулось настолько, что пришлось принимать молодежь на военную службу с более узкою грудью; по деревням не видно домов, свидетельствующих о благосостоянии их хозяев, а если и увидишь их, то это — дома кулаков-мироедов, эксплуатирующих народный труд не хуже жида; земледелие и скотоводство упало; народный дух измельчал; народные нравы стали неузнаваемы: прежних патриархов-старцев не видно; великодушие, честность, бескорыстие, чувство долга — исчезают; все помешались на «правах», искание «правов» проникло даже в церковные отношения: готовы судиться не только с священником, но и с архиереем; любовь к родной Церкви охладела; всюду расползаются мутные лжеучения, нередко самые сумасбродные, антихристианские; пропаганда политической мерзости проникает даже в отдаленнейшие, самые глухие деревушки; о любви к Отечеству нигде уже не слышно… Разве гром грянет — русский человек еще перекрестится. Вот как воспользовались враги народа тою свободою, какую Царь дал народу для его блага, для созидания, а не на разорение Святой Руси! Конечно, не свобода тут виновата, а злоупотребления ею. Плоды этого злоупотребления налицо, и невольно спрашиваешь себя: радоваться ли в знаменательный день 19 февраля или плакать? Плакать не о крепостном праве, а о том, что и последнее, что было хорошего в те времена, уходит от нас… И само собою как-то уходит вследствие злоупотребления свободой, да и враги наши, притворяющиеся радетелями народа, уж очень усердно стараются о том, чтобы поскорее вытравить из души народной все то хорошее, что скопилось в ней, воспиталось веками. И опять: мне нет нужды указывать, кто эти враги: их все мы видим, кто еще не ослеп, у кого есть очи, чтобы видеть. В те, далекие теперь, времена крепостного права народ оберегали их естественные попечители-помещики, а теперь — двери открыты для всякого пропагандиста, как религиозного, так и политического. Свобода! Я никогда не кончил бы, если бы стал перечислять все те последствия разных свобод, от которых вот уже шестой год стоном стонет Русская земля. В наше время надо знать и помнить, что враги человечества зорко следят за течением жизни и, как я сказал выше, ищут всячески случая поджигать народные массы, возбуждая в них несбыточные мечты о всякого рода свободах: и гражданских, и политических, и религиозных, с единственною целию — затуманив и перепутав все понятия, повести эти массы на разрушение существующего порядка, общественного и государственного, а затем воцарить на всей земле такое рабство, какого она еще не видела со дня сотворения мира. Поработив людей греху, лишив их нравственной свободы в духе, превратить затем в скотов несмысленных и повелевать ими по своему усмотрению. А потому всеми мерами должно беречь душу народную от развращения: воспитывать народ в послушании закону Христову, в чем и состоит истинная свобода духа. В сердце человека неизгладимо живет стремление к благобытию, к счастию, к блаженству: нет человека, который не мечтал бы о счастье, не желал бы его, не искал бы… Но сердце, ослепленное живущими в нем страстями, искажает в самом себе понятие об искомом им благе, и каждый видит его в том, чего жаждет его грешное сердце. Люди хотят утолить жажду вечного блаженства соленою водою временных удовольствий. Понятно, что жажда только еще более разгорается, но не утоляется. Что же может утолить ее? Только то, что соответствует природе нашего духа, сотворенного по образу и подобию Божию; только то, что отвечает заложенным в этом духе идеалам абсолютной истины, всесовершенного добра и вечной красоты. В области истины — Божественное откровение, в области добра — заповеди Божии или всесовершенная воля Божия, в области красоты — созерцание совершенств Божиих, как в творении, так и в откровении Божием. Се — норма человеческого счастия! И чем ближе человек к этой норме, тем он совершеннее испытывает в своем сердце это счастие, это блаженство. Уже и в ветхозаветные времена, когда учение о благодати Духа Утешителя еще не было раскрыто вполне, люди, близкие к Богу по исполнению Его святой воли, восхищались тем счастием, тем блаженством, какое они испытывали, переживали своим сердцем, когда жили по заповедям Божиим. Возьмите священную книгу Псалтирь: там более 25 раз вы прочтете это сладостное сердцу человеческому слово: блажен, счастлив! А в Новом Завете Законоположник наш. Господь Иисус Христос, самые заповеди Свои все облек в это слово: блаженны — счастливы нищие духом, плачущие, кроткие… Ветхий Завет властно повелевает еще: делай или не делай то или другое, а Евангелие говорит: хочешь быть счастливым, блаженным — вот к тому средство: будь смирен, кроток, милостив… Так изложить закон для человеческого сердца мог только Сердцеведец и Творец этого сердца. Может ли при этом быть речь о свободе или неволе? Наше сердце ищет, просит счастья: оно и дается ему, и всеконечно приемлется свободною волею, как восприяли это блаженство ангелы Божий, никогда не нарушавшие заповеди Божией. Свободны ли ангелы Божии согрешать? Никто не отнимал у них этой свободы, но они всем существом своим изведали все благо, все блаженство в послушании воле Божией и никогда уже не захотят потерять его: их свобода только еще крепче привязывает их волю к послушанию Богу. То же должно бы произойти и с первозданным человеком, если бы он своей свободы не отдал в послушание врагу. То же совершается с каждым спасающимся христианином, по мере исполнения им, силою Божией благодати, животворящих заповедей Христовых. Сочетавая свою волю с волею Божией в исполнении сих заповедей, он не порабощает себя, а, напротив, освобождает себя от рабства греху, укрепляя в себе господство духа над плотью, над низшими влечениями душевного человека. В нем совершается чудное сочетание его свободного произволения с всеблагою волею Божией, подобно тому как в Самом Господе и Спасителе нашем в дивной гармонии сочетавалась воля Божия и воля человеческая, с тою лишь разницей, что Он был Бог всесовершенный, а мы — чада Его по благодати. И когда мы исполняем Его святые заповеди, то не мы действуем, а Он в нас и чрез нас совершает это Своею всемощною благодатию. Понятно посему то блаженство, какое испытывает христианин, когда благодать Христова действует в нем, когда он является живым и действенным членом единого благодатного тела Христова — Его св. Церкви. И чем более он отдает свою свободу воздействию благодати, тем более ощущает в себе веяние Духа Божия и той благодатной свободы, о коей сказано: «Где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3, 17). При таком понимании христианской свободы можно ли давать большое значение внешней свободе, политической, гражданской и какой бы то ни было? И становится понятным, почему св. Апостолы так спокойно учили и о свободе и рабстве — даже рабстве — в области житейских отношений: «Рабы, повинуйтесь господам своим, как Христу, не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не как человекам» (Еф. 6, 5-7) «Каждый оставайся в том звании, в каком призван. Рабом ли ты призван, не смущайся» (1 Кор. 7, 20, 21). «И раб, и господин его — оба рабы Господни, оба равны пред Господом. Ибо раб, призванный в Господе, есть свободный Господа, равно и призванный свободным (господин его) есть раб Христов» (ст. 22). Одно помните: вы куплены дорогою ценою — кровью Христовою: посему не делайтесь рабами человеков в душе, в совести своей, не позволяйте себе из человекоугодничества грешных дел. А за внешнею гражданскою свободою не гоняйтесь: есть она — пользуйтесь ею, нет — предавайте себя в волю Божию. Храните свою духовную свободу, свободу от рабства греху: вот это — великое благо, это — счастье и блаженство, которого никто насилием не может отнять у вас.

Вот то, что благопотребно, думаю я, напомнить народу да и самим себе, нам, пастырям, при воспоминании великого дела, совершенного волею Самодержавной Власти Царя Освободителя. Бог да ублажит и упокоит душу Его и Его сотрудников в этом деле — в селениях праведных, а нам да подаст ясное разумение как истинной свободы, так и великого блага для народа нашего в Царском Самодержавии!..

 

 

4.    Свобода у славянофилов и русских философов

 

Славянофилы XIXвека много писали и говорили о свободе, которая была у них одним из основных ценностей, хотя и понимаемой иначе, чем в среде западников:

 

http://www.lib.tsu.ru/mminfo/000063105/349/image/349-064.pdf

 

М.А. Широкова

 

СООТНОШЕНИЕ ПРИНЦИПОВ ЛИЧНОЙ СВОБОДЫ, НАРОДНОСТИ И СОБОРНОСТИ  В СЛАВЯНОФИЛЬСКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ФИЛОСОФИИ

 

Статья посвящена выяснению специфики концепции свободы личности в философии классического («раннего») славянофильства. Автор полемизирует с мнением об отсутствии в славянофильском учении такой ценности, как свобода. Идея свободы у славянофилов рассматривается в соотношении с их ключевыми методологическими принципами – народностью и соборностью. Показаны различия в понимании свободы между славянофильством и либерализмом: славянофилы, сохранив личную свободу, стремились полностью «преодолеть» индивидуализм.

Ключевые слова: русская философия; славянофильство; народность; соборность; свобода.

 

Актуальность исследования славянофильских идей обусловлена идеологическим вакуумом, обозначившимся в России в последние годы и даже десятилетия. Общество испытывает явный дефицит ценностей, которые могли бы составить духовную основу его единства. А в отсутствие таких ценностей элементы социально-политической системы входят в непримиримые противоречия, и сама система начинает распадаться. В этой связи весьма полезно обратиться к истокам русского философствования, к наследию мыслителей, впервые выразивших с помощью философского категориального аппарата те, как говорили сами славянофилы, «первичные начала», или, говоря языком немецкой классической философии, «априорные основания», которые и составляют специфику русского сознания и основу функционирования и развития общества как системы.

В философии славянофилов общественное начало, бесспорно, преобладает над личным и, более того, выступает как условие существования последнего. Подобная трактовка в корне противоречит классическому либеральному пониманию свободы личности в сфере гражданского общества, уже вполне оформившемуся к середине XIX в.

Философия славянофилов содержит в себе совершенно иную концепцию свободы личности и, соответственно, иную концепцию места и роли личности в жизни общества. Эта часть славянофильского учения подвергалась и по сей день подвергается наиболее рез-кой критике. Так, Н.А. Бердяев утверждал: «Идея лич-ности, столь же центральная, как и идея соборности, была задавлена в славянофильской общественной философии» [1. С. 200]. Впрочем, если говорить о единой позиции авторов сборника «Вехи», то она базировалась как раз на противопоставлении, с одной стороны, славянофильства как учения, которому удалось найти органическое сочетание личного и общественного начал, и, с другой стороны, взглядов последующей русской интеллигенции (прежде всего – социалистов), которая, действительно, пожертвовала личным во имя общест-венного [2]. Характерно, что «веховцы» вообще не склонны были относить славянофилов, в отличие от западников, к интеллигенции, в чем с ними можно со-гласиться. И все же упреки (во многом справедливые) по адресу славянофильства в том, что оно не выразило, или выразило недостаточно, идею личности и ее сво-боды, продолжались во все периоды его изучения. Так, московский исследователь А.М. Песков закончил свою статью под названием «Германский комплекс славяно-филов» выводом о том, что «славянофилы стоят у истоков… бесплодной борьбы русского образованного сословия с собственным Я, с собственным индивидуальным началом, с собственной мыслью» [3. С. 117].

Мы попытаемся показать славянофильский взгляд на свободу личности и ее социальные функции, основанный на тех характерных качествах, которыми, по мнению славянофилов, обладают типы западного и русского человека.

Согласно славянофильскому учению, западные общество и государство построены на начале личности, ставящей себя безусловным мерилом всего, поэтому они представляют собой искусственные ассоциации, несостоятельность и бесперспективность которых история уже доказала. Для действительного сплочения общества в его продвижении к нравственному совершенству нужна абсолютная норма, закон, обязательный для всех и каждого. Такой закон невозможно вывести рациональным путем из идеи личности; следовательно, европейское, рационально организованное общество не сможет приблизиться к нему в ходе своего исторического развития. И только народы, сохранившие истин-ную веру, могут познать этот закон иррационально, как откровение. Этот высший божественный закон – закон любви. На нем должна быть основана идея человека, а соответственно и идея народа, общества. Если общество осознает необходимость высшего закона, с которым оно должно согласовывать всю свою жизнь, тогда, подчеркивали славянофилы, следует признать, что перед этим законом личность должна утратить свое абсолютное значение. Как писал Ю.Ф. Самарин, «другая власть, от нее не зависящая, не ею созданная, воцарится над личностью и ограничит ее» [4. С. 41–42]. Таким образом, по словам К.С. Аксакова, «в обществе личность не подавляется, не исчезает (как думают, пожалуй, иные); напротив, здесь получает она свое высшее значение, ибо только личность, чрез отрицание самой себя как я, как центра, доходит до согласия личностей, до нового явления, где каждая личность является в любовной совокупности личностей; таким образом, акт общества есть акт совокупного самоотвержения» [5. С. 261]. К пониманию этой непреложной истины рано или поздно придут все народы, но русскому народу предназначено быть первым.

Высший нравственный закон не должен быть навязан личности, она должна признать в нем свой собственный идеал и добровольно подчиниться ему, совер-шив тем самым акт свободы, а не рабства. Для этого каждой отдельной личности предстоит осознать свою родовую норму, свой закон. Но прежде чем познать его, она должна признать его существующим. Поэтому личности, в представлении славянофилов, должно быть всегда присуще хотя бы «темное» сознание существования абсолютного закона и своего несовершенства, своей «неправоты» перед ним. А такое сознание несовместимо с характерным для либерализма чувством полновластия личности и ее значения как мерила для всего. От кон- сервативной же философско-политической традиции данное положение славянофильства отличается тем, что славянофилы распространяют действие абсолютного нравственного закона на всех представителей данного народа, без различия сословий, образования, а также личных качеств и способностей.

Из положения о существовании высшего духовного закона, господствующего как в жизни человека, так и в жизни народа, вытекает славянофильская теория народности в науке, искусстве, политике – во всех облас- тях человеческой деятельности. Следует сразу же указать на очевидное расхождение во взглядах по данному вопросу между славянофилами и идеологами так называемой «официальной народности»: М.П. Погодин, С.П. Шевырев и другие полагали, что критерием народности является повиновение единой политической власти, славянофилы же считали таковым подчинение единому нравственному закону.

С позиции народности славянофилы оценивали и роль личности в общественной жизни. В их антропологии идеал «цельной личности» предполагал, во-первых, интеграцию всех областей человеческого духа в единое целое и, во-вторых, слияние индивида с обществом, отказ его от автономии в пользу сверхиндивидуальной веры, объединяющей общность людей. Такой подход был диаметральной противоположностью взглядам западников, для которых «самобытная», «самозаконная» личность была целью социально-политического развития общества и занимала центральное место в их системе ценностей [6. С. 181].

Характерной чертой западнического мировоззрения, в отличие от славянофильского, была идея секуляризации всех общественных отношений, стремление освободиться от «византийско-православного ошейника» (Герцен). Приобщение России к цивилизации мыслилось западниками в том числе и как отход от православия. Краеугольным камнем политико-философских построений западничества было рационализированное понимание человеческой личности. Западническая идея общественного прогресса как постепенного формирования цивилизован- ной, просвещенной личности, умеющей отстаивать свое достоинство и разумно использовать свободу общественно-политических действий, восходит к идеям Гегеля. По мнению Т.И. Благовой, «Гегель также отвечал надеждам западников о возможности постепенного выхода из со- стояния отчуждения, о возможности реинтеграции с действительностью без “смирения” перед обществом» [7. С. 16]. Западники выступали, часто и не желая этого, как сторонники превращения народа в совокупность автономных и сознательных индивидов.

Славянофилы, напротив, воспринимали народ как неразрывное органическое целое. В их понимании каждая отдельная личность может обрести свою собственную внутреннюю цельность, только сделавшись живой, неотъемлемой частью народа.

Народ – одна из ключевых категорий в философии славянофилов. «Народность – великое дело. Народ – великое имя» [8. С. 301], – писал К.С. Аксаков. На страницах многих программных славянофильских статей, несмотря на их полемическую заостренность, по- следовательно, подробно, иногда практически методом сократического диалога происходит постепенное про- движение к ответу на вопрос о том, что такое народ и народность. И поскольку славянофилы исходят из принципа единой истины, то по мере приближения к ней они отметают неверные, на их взгляд, определения понятия «народ». Прежде всего, народ для славянофильских идеологов не есть «союз людей, основанный на родстве крови, на единстве происхождения и вместе языка» [8. С. 302]. Аксаков утверждает, что это определение «породы, племени», а не народа. Такое опре- деление очень бедно, в нем упущено нечто весьма существенное, ибо оно рассматривает человека фактически как животное.

Соглашаясь с либералами в том, что народ является основополагающим, конституирующим элементом государства, его социальной основой, славянофилы считали и это определение не отражающим всего содержания понятия «народ». Народ нельзя считать просто «совокупностью людей, имеющих одно общественное устройство, повинующихся одной власти». Тот же К. Аксаков отмечал, что «государство и народ совсем не одно и то же», поскольку «государство может со- единить, как внешняя форма, различные несхожие эле- менты, но народ есть живое целое и допустить в себя разнородных элементов не может» [8. С. 302].

Каков же основной признак, делающий все элементы некоей общности людей «однородными» и тем самым превращающий ее в народ? По мнению Аксакова, связь, образующая народ, есть «единое общее нравственное убеждение, не отвлеченное, но живое и в жизнь преходящее; эта связь есть союз духовной жизни» [8. С. 302]. Удивительно сходное определение дает и И.В. Киреевский: «Что такое народ, если не совокупность убеждений, более или менее развитых в его нравах, в его обычаях, в его языке, в его понятиях сердечных и умственных, в его религиозных, общественных и личных отношениях, – одним словом, во всей полноте его жизни?» [9. С. 153]. Практически то же читаем и у А.С. Хомякова: «Принадлежать народу – значит с полною и разумною волею сознавать и любить нравственный и духовный закон, проявлявшийся (хотя, разумеется, не сполна) в его историческом развитии» [10. С. 88]. Правда, славянофилы указывали и на необходимость кровного родства, единства языка и просвещения, т.е. «породы» («ибо человек существует в теле»). И, однако, народ появляется лишь тогда, «как скоро есть общее убеждение, то есть как скоро есть Вера, связующая воедино людей однородных» [8. С. 304]. Люди, которые имеют веру и переносят ее в свою жизнь, составляют народ (даже если их вера является заблуждением, как это было у язычников-греков). Что же касается Западной Европы ХIХ в., то ни в одной из ее стран славянофилы не находили ни истинного, ни ложного общего убеждения. Там «нет никакой Веры, а потому нет и народа».

Иное дело – Россия: «Русский народ есть народ, а не порода, не племя только и не сборище», потому что «в Русском народе есть общее для всех убеждение,

Окончательное определение народа Аксаков формулирует следующим образом: «Народ есть одухотворенный единством нравственного убеждения союз людей одной породы» [8. С. 303]. Народность же – это «вся физиогномия, вся живая человеческая наружность народа» [8. С. 303]. Как видим, в этих итоговых формулах нашлось место и этничности (национализму), и нравственности. Хотя стоит подчеркнуть, что националистический аспект выражен здесь гораздо слабее, чем в позднем славянофильстве, в частности у Н.Я. Данилевского. Присоединимся к мнению К.М. Антонова, который считает, что в общей концептуальной схеме классического славянофильства «народность» была хотя и очень важной социологической и эстетической категорией, но все же вторичной по отношению к «вере» и к «Церкви» [11. С. 28].

Действительно, славянофилы, в отличие от западников, были далеки от того, чтобы сознавать себя «лишними» людьми в своем отечестве. Хотя тема «разлученности с народом» присутствует в их творчестве, правда, без фатального трагизма. Говоря о России, славянофилы не скрывали, что «народом собственно» они называют низшее сословие – крестьян, не потому, что это сословие – низшее, а потому, что именно оно сохранило православную веру и образ жизни, «согласный» с верой. Его члены не знают для себя «другого имени, кроме имени крестьяне (христиане)» [12. С. 231]. А высшее сословие сможет называться народом лишь тогда, когда отбросит слепое подражание Западной Европе и когда для него наступит «желанное возвращение ко всему родному» [8. С. 305]. Славянофилы считали, что в мышлении русского образованного класса уже совершается этот благотворный переход, и, пусть не в нынешнем, но в будущих поколениях, обязательно «выразятся вполне все духовные силы и начала, лежащие в основе святой православной Руси», как писал Хомяков. «История призывает Россию стать впереди всемирного просвещения, она дает ей на это право за всесторонность и полноту ее начал, а право, данное историею народу, есть обязанность, налагаемая на каждого из его членов» [10. С. 221].

Для славянофилов народ – творец истории, творец соборного общества и самодержавного государства через «гражданскую жизнь», которая олицетворяет совесть народа и поддерживает его дух свободы. Народ – носитель православного сознания и религиозного бытия. Только став частью народа и Церкви, человек обретает смысл жизни, а вместе с ним – и подлинную свободу.

Для западников, как и для европейских либералов, субъектом свободы был индивид. Индивид в их представлении свободен постольку, поскольку способен освободиться от традиционной рутины, от «готовых решений и заданных образцов», расширить сферу возможностей выбора и увеличить роль сознательных индивидуальных решений. Для славянофилов же субъектом свободы была общность людей (община, церковь, народ). Индивид свободен, если может «овнутрить», полностью усвоить традиционные ценности и образцы поведения этой общности. Свобода индивида состоит не в автономизации поведения, а в естественном отождествлении себя с общностью [6. С. 181]. Индивидуальная воля при этом не поглощается общественной, но естественным образом согласовывается, «сливается» с нею. Такое органическое единство личного и общественного получило у славянофилов название «соборность». Идея соборности, выдвинутая в противовес либеральной идее индивидуализма, составляет основное своеобразие славянофильской философии. Поскольку главным методом изучения общества (как и главным методом познания истины вообще) для славянофилов была «церковность» (так они обозначали во-церковленность, пребывание в Церкви), термин «соборность» перешел в социальную философию славянофилов из их богословия.

Образованный Хомяковым от прилагательного «соборный» неологизм «соборность» упоминается при рассмотрении практически всех составляющих философской концепции славянофилов. И это не случайно. В славянофильском учении соборность выступает как фундаментальное понятие, интегрирующее гносеологические, антропологические, социальные, политические, этические и эстетические воззрения.

Если обратиться к обобщающим определениям соборности, то, как пишет Т.И. Благова, «соборность означает церковную общность людей, объединенных верой, православные ценности, гарантирующие духовную целостность личности, истинность познания, примирение в христианской любви свободы каждого и единства всех. Соборность подразумевает оцерковление социальной жизни» [13. С. 180]. Соборное единство церковного организма – совершенно особый тип единства. Особенность его – в неразрывной связи с началом свободы. С точки зрения рационалистической логики эти начала полярны, несовместимы. Об их не-совместимости, казалось бы, свидетельствует и эмпирика социальной жизни. Поддавшись ей, согласно Хомякову, эволюционировали западные вероисповедания. Католицизм избрал единство без свободы, протестантизм – свободу без единства. И только православная Церковь сохранила «таинственное соединение», синтез этих двух начал. В высшем синтезе оба начала изменяют свою природу и становятся не только совместимыми, но взаимодополняющими, вплоть до тождественности. Анализируя перечисленные формулы, современный исследователь С.С. Хоружий обращает внимание на то, что из них у Хомякова возникает концепция свободы, крайне отличная «от привычных категорий свободы воли или свободы выбора в западной философии и теологии, которые заведомо не могут служить созидательными началами единства, будь то церковного или иного». Такое понимание свободы вообще не содержит элемента выбора как непременного основания. Свобода христианина в Церкви – это свобода его самореализации, самоосуществления в общении с Богом, в соеди-нении с Богом. Такое понятие свободы, указывает исследователь, «имеет явные патристические корни» и, по сути, совпадает с понятием «свободы (или воли) природной» преп. Максима Исповедника. «Свобода природная» противоположна обычной эмпирической свободе выбора, она определяется отношением к соб-ственной природе, как «бытийная стратегия человека», которая заключается в реализации человеком своего онтологического «телоса», предназначения [15. С. 31–32]. Разумеется, святоотеческое понятие «природная свобода», несмотря на свою формальную терминологическую близость европейскому понятию «естественное право», содержательно ему противоположно.

Идея соборного единства Церкви, неотделимого от свободы личности, естественным образом переходит в социальную философию славянофилов и, на уровне социально-политического идеала, означает гармонию общего и частного. Согласно их теории, общество является своего рода соборной личностью, единым организмом. Человек, в соответствии с этими представлениями, отказавшись от части своих прав, лишь возвышает себя.

Таким образом, ранние славянофилы сделали попытку показать (прежде всего – в богословии, а затем – в социальной философии) «различие между высоким христианским понятием о личности и двумя западными понятиями о личности как о совокупности всех случайностей, обставляющих человеческую личность, или о личности как о числительной единице» [10. С. 210]. Иными словами, сохранив идею личной свободы, они стремились полностью «преодолеть» индивидуализм. 

 

 

http://www.plam.ru/philos/russkie_mysliteli_i_evropa/p6.php

Зеньковский В., прот. Русские мыслители и Европа

Дух свободы изнутри проникает все учение славянофилов — и отсюда надо исходить для понимания их отношения к Западу. Внутренне свободные, они были во всем и внутренне правдивы — ив том душевном строе, живыми носителями которого они были, свобода духа была функцией его полноты, его внутренней целостности. И если несомненно, что в генезисе славянофильства играли немалую роль влияния немецкой романтики и философии (особенно Шеллинга), то все же эти внешние влияния не могли сами по себе создать того внутреннего мира, который в них развился, который в них был источником их идей. В самих себе они находили ту целостность, ту полноту, идея которой была и на Западе; но здесь их глубокая религиозность и связанность с Православием более важны, чем внешние влияния. В славянофилах мы видим не пророков, а живых носителей православной культуры — их жизнь, их личность отмечены тем же, что в просветленном и законченном виде они раскрывали в Православии. Сила влияния славянофилов заключалась именно в этом — как явление русской жизни, как живое раскрытие ее творческих сил они, может быть, более ценны, чем их идеологические построения, в которых много было случайного и неудачного.

Отношение славянофилов к Западу прошло несколько стадий, и это необходимо учитывать при оценке их позиции. В 30–х годах, по свидетельству современников, все были европейцами’, и конечно не случайно И. В. Киреевский назвал тогда свой журнал «Европеец». А. С. Хомяков в одном стихотворении (1834 г.) писал: О грустно, грустно мне. Ложится тьма густая, На дальнем Западе, стране святых чудес***.

Все славянофилы стремились повидать Запад, и их непосредственные впечатления совсем не были даже так остры, как других русских писателей, отзывы которых мы приводили выше. Проблема России и тогда их занимала, но вместе со всеми мыслителями того времени они искали миссию России в общечеловеческой истории, стремились усвоить России задачу высшего синтеза и примирения различных начал, выступивших на Западе. Эта идея синтеза очень любопытно выражена в одном из ранних писем И. В. Киреевского к Кошелеву (в 1827 г.): «Мы возвратим права истинной религии, изящное согласим с нравственностью, возбудим любовь к правде, глупый либерализм заменим уважением законов и чистоту жизни возвысим над чистотой слога». В духовяом пути самого И. В. Киреевского эти идеи не утеряли своего значения и дальше. Чрезвычайно важно для понимания славянофильства и то обстоятельство, что когда в их руки перешел (в 1845 г.) журнал «Москвитянин» (выходивший перед тем под редакцией Шевырева и Погодина), то славянофилы нашли необходимым отгородиться от прежней редакций с ее нетерпимостью к Западу. Киреевский даже заявил, что оба направления в своей односторонности ложны (он их назвал «чисто русское» и «чисто западное» направление): «чисто русское ложно потому, — писал он, — что пришло неизбежно к ожиданию чуда… ибо только чудо может воскресить мертвеца — русское прошлое, которое так горько оплакивается людьми этого воззрения.

 

Ссылка: «В то время, в начале 20–х и 30–х гг. — все без исключения были европейцами» (Воспоминания Д. Н. Свербеева об А. И. Герцене)**.

Оно не видит, что каково бы ни было просвещение европейское, но истребить его влияние после того, как мы однажды сделались его причастниками, уже находится вне нашей силы, да это было бы и великим бедствием»… «Оторвавшись от Европы, — замечает он, — мы перестаем быть общечеловеческой национальностью». В итоге И. В. Киреевский полагает, что «любовь к образованности европейской, равно как и любовь к нашей, — обе совпадают в последней точке своего развития в одну любовь, в одно стремление к живому, а потому и всечеловеческому и истинно христианскому просвещению». В другом месте И. В. Киреевский писал: «Все споры о превосходстве Запада или России, о достоинстве истории европейской или нашей и тому подобные рассуждения принадлежат к числу самых бесполезных, самых пустых споров». «Отвергать все западное, — читаем дальше, — и признавать ту сторону нашей общественности, которая прямо противоположна европейской, есть направление одностороннее».

Любопытно тут же отметить, что даже у Чаадаева, несмотря на тот мрачный взгляд на Россию, который он высказал в знаменитом «философском письме» (1836), отражение славянофильской веры в особый путь России тоже нашло свое место. Уже в 1833 году (после написания опубликованного лишь в 1836 году письма*) Чаадаев писал: «Россия развилась иначе, чем Европа»; в 1834 году он писал Тургеневу: «По моему мнению, России суждена великая духовная будущность: она должна разрешить все вопросы, о которых спорит Европа». «Я думаю, — писал он в «Апологии сумасшедшего», — что мы пришли после других, чтобы сделать лучше их». Как впоследствии Герцен, Чаадаев высказывал даже убеждение, что «мы призваны решить большую часть проблем социального строя, завершить большую часть идей, возникших в старом обществе, ответить на самые важные вопросы, занимающие человечество». Мысли, к которым приходил позднее Чаадаев, были еще более напитаны верой в Россию, сознанием ее своеобразия, провиденциальности ее путей.

Старшее поколение западников — Белинский, Чаадаев, Герцен, Грановский не были против идеи самобытного развития России и усвоили многое от славянофилов, но это было возможно только потому, что в славянофилах они не ощущали ненависти к Европе или резкой враждебности к ней, можно даже сказать, что славянофилы не были антизападниками в серьезном смысле слова. Для славянофильства центр тяжести лежал в уяснении своеобразия путей России, — и отсюда уже, из потребности понять Россию, вытекала потребность критически оценить Запад. Проблемы Запада, его судьбы не являются для них чужими, неинтересными, — не с враждою и не с злорадством говорят они о кризисе Запада, но пытаются вскрыть его причины, чтобы избежать ошибок Запада. Одно только было безусловно чуждо и отвратительно славянофилам — это рабское преклонение перед Западом, какое–то отречение от здоровых начал своей страны, что не раз встречалось в истории русской интеллигенции. С чрезвычайной резкостью говорит в одном месте Хомяков, что в духовном рабстве перед западным миром у наших интеллигентов нередко «проявляется какая–то страсть, какая–то комическая восторженность, обличающая и величайшую умственную скудость, и совершенное самодовольство».

Славянофилы воспринимали Запад как христианский мир — отсюда чувство глубокого родства с ним, однородности задач, и отсюда же свободное, а не пристрастное, не злорадное обсуждение его истории, его итогов. В основе всей критики Запада лежит именно религиозное отношение к Западу — и здесь славянофилы были очень близки к Чаадаеву, тоже с чрезвычайной силой чувствовавшему Запад религиозно, хотя он и расходился с ними в оценке Запада. У славянофилов это религиозное восприятие Запада соединялось с глубоким чувством русского своеобразия, неотделимого для них от Православия. Это глубокое соединение национального и религиозного самоощущения у славянофилов, определившее всю логику развития славянофильства, требовало ясного и последовательного отделения себя от западного христианского мира, — и последние корни всей критики Запада у славянофилов лежат в их непосредственном переживании России и в тех формулировках, в которых они выражали это свое непосредственное переживание… Славянофилы в своем развитии ориентировались не антизападнически, а внезападнически, и это постоянно надо иметь в виду при оценке их взглядов.

Обращаясь к самой критике Запада у славянофилов, мы должны сказать, что ее чрезвычайно трудно отделить, в силу указанных оснований, от всего мировоззрения их. Здесь, конечно, не место излагать их мировоззрение, и мы поневоле должны ограничиться лишь тем материалом, который имеет прямое отношение к нашей теме, отсылая читателя для общего знакомства с славянофилами к сочинениям Хомякова, Киреевского — как наиболее характерных и ярких представителей этого течения.

«Еще недавно, — пишет Хомяков в одном месте, — вся Европа была в каком–то восторженном опьянении, кипела надеждами и благоговела перед своим собственным величием». Но ныне уже началось в Европе «смущение», слышится всюду «страстная и мрачная тревога». «Европейское просвещение, — пишет Киреевский, — достигло во второй половине XIX века полноты развития… но результат этой полноты развития, этой ясности итогов было почти всеобщее чувство недовольства и обманутой надежды». «Современная особенность западной жизни, — пишет И. В. Киреевский, — заключается в том общем, более или менее ясном сознании, что начало европейской образованности… оказывается в наше время уже неудовлетворительным для высших требований просвещения». «Если говорить откровенно, — замечает в другом месте тот же автор, — я и теперь люблю Запад, но, ценя все выгоды рациональности, я думаю, что в конечном своем развитии она своей болезненной неудовлетворительностью явно обнаруживается началом односторонним».

«На Западе, — пишет К. Аксаков, — душа убывает, заменяясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройством; совесть заменяется законом, внутренние побуждения — регламентом, даже благотворительность превращается в механическое дело: на Западе вся забота о государственных формах». «Запад потому и развил законность, — писал тот же К. Аксаков, — что чувствовал в себе недостаток правды». Отмечаем эти мысли Аксакова, отчасти близкие к тому, что мы видели у Гоголя, потому что здесь в скрытой форме выступает положительная общественно–политическая программа славянофилов, в которой, как известно, не было места для конституции и правовой регламентации отношений власти к народу. Развитие внешней жизни в Европе ставится в связь с тем, что «душа убывает» — как бы уходит в себя, вследствие чего развивается крайний индивидуализм — и параллельно с этим культура рационализируется и разбивается на ряд независимых сфер. С чрезвычайной силой рисует итоги всего этого процесса на Западе И. В. Киреевский в своей замечательной статье «О характере просвещения Европы» (1852): «Западный человек раздробляет свою жизнь на отдельные стремления и хотя связывает их рассудком в один общий план, однако в каждую минуту жизни является, как иной человек. В одном углу его сердца живет чувство религиозное, в другом отдельно — сила разума и усилия житейских занятий…» Эта раздробленность духа, отсутствие внутренней целостности подрывает силы и расслабляет западного человека. Насильственный и внешний характер перемен в жизни, прихоть моды, развитие партийности, развитие изнеженной мечтательности, внутренняя тревога духа при рассудочной уверенности в себе — все эти черты возводит Киреевский к основной раздробленности духа, к утере внутренней целостности и внутреннего единства.

Но не сами по себе эти черты Запада важны для славянофилов в их анализе Запада, а те «начала», как любят они говорить, которые лежат в основе всей жизни на Западе и которые ныне «вымерли», по словам Хомякова. «Отжили не формы, но начало духовное, — пишет од _ не условия общества, но вера, в которой жили общества и люди, в них входящие». В революционной напряженности, которая ощущается во всей Европе, Хомяков видит именно «внутреннее омертвение людей», которое высказывается «судорожным движением общественных организмов». Все славянофилы держатся той мысли, что на Западе закончилось внутреннее развитие живых начал, когда–то создавших европейскую культуру, что Запад зашел ныне в тупик, из которого для него нет выхода, пока он держится этих уже омертвевших начал. Хомяков думает даже, что «людям Запада теперешнее его состояние должно казаться неразрешимой загадкой: понять эту загадку можем только мы, воспитанные иным духовным началом'». Выветривается живое содержание жизни, исчезает то, чем когда–то жила Европа — ив  результате мы видим «пустодушие» европейского просвещения, как выражается Хомяков.

Исчезновение духа живого в Европе, исчезновение творческих сил и внутренней цельности, какое–то саморазрушение находят славянофилы на Западе. «Многовековый холодный анализ, — пишет Киреевский, — разрушил все те основы, на которых стояло европейское просвещение от самого начала своего развития, так что собственные его коренные начала, из которых оно выросло, сделались для него посторонними, чужими, противоречащими его последним результатам, а прямой собственностью его оказался этот самый разрушивший его корни анализ, этот самодвижущийся нож разума, этот отвлеченный силлогизм (намек на философию Гегеля. — В. 3.), этот самовластный рассудок, не признающий ничего, кроме себя и личного опыта». «Европа высказалась вполне, — читаем далее во второй статье Киреевского, — в XIX веке она докончила круг своего развития, начавшийся в IX в.». «Современная шаткость духовного мира на Западе, — пишет Хомяков, — не случайное и преходящее явление, но необходимое последствие внутреннего раздвоения в европейском обществе». «Самый ход истории, — пишет он уж значительно позднее, — обличил ложь западного мира, ибо логика истории произносит свой приговор не над формами, а над духовной жизнью Запада».

Ощущение приостановки внутреннего продуктивного творчества в европейской душе — необычайно сильно у славянофилов. Они понимают хорошо возможность чисто технического прогресса Европы и в то же время они ощущают, как задыхается творческий дух в омертвевших условиях жизни на Западе, они глубоко ощущают это трагическое духовное бесплодие его и «пустодушие». «Замирание» духовной жизни на Западе не только не ослабляется грандиозным развитием интеллектуальной и технической культуры, но, наоборот, оно прямо пропорционально ее возрастанию. И для славянофилов поэтому внутренняя раздробленность духа, его расщепление становится основным фактом духовной жизни Запада, основным источником его трагедии.  

Ссылка: 1 Эту мысль развивал и Герцен.

Одностороннее развитие рассудочности, оторванность рассудка от живой цельности и полноты духовных сил является для них свидетельством замирания жизни на Западе, какие бы иллюзии ни создавала сила исторической инерции. «Не потому, — писал И. В. Киреевский, — западное просвещение оказалось неудовлетворительным, чтобы науки на Западе утратили свою жизненность… но чувство недовольства и безотрадной пустоты легло на сердце людей, которых мысль не ограничивалась тесным кругом минутных интересов, именно потому, что самое торжество ума европейского обнаружило односторонность его коренных стремлений, потому, что при всем богатстве, можно сказать, громадности частных открытий и успехов в науках общий вывод из всей совокупности знаний представил только отрицательное значение для внутреннего сознания человека, потому что при всем блеске, при всех удобствах наружных усовершенствований жизни самая жизнь лишена была существенного смысла».

Все эти горестные итоги западной культуры восходят не только к «перевесу рациональности» в западной душе — хотя именно отсюда и объясняются у славянофилов особенности религиозного и философского мышления, путей государственной и социальной жизни Запада. Не менее существенно для понимания судеб Запада крайнее развитие в нем личного начала: индивидуализм и рационализм так тесно связаны на Западе, что их невозможно отделить один от другого.

Славянофилы находили в Православии вечный образ духовной целостности и гармонии духовных сил. Отсюда очень рано критика Запада у славянофилов переходит в выведение трагедии Запада из истории его религиозной жизни — из особенностей католичества и протестантизма. Современная трагедия Запада для них явилась неизбежным результатом его религиозной неправды, в которой как бы сгущается, сосредоточивается основная болезнь его.

Все то, что славянофилы ставили в укор Западу, было для них симптомом этой болезни, — и если юный Самарин еще мучился над проблемой, как соединить философию Гегеля с Православием, то и он очень скоро сошелся со всеми славянофилами в убеждении, что Европа неизлечимо была больна именно потому, что она религиозно оскудела. Характеристика и критика западного христианства развертываются у Хомякова, в его поистине гениальных богословских творениях, в целую систему христианской (в духе Православия) философии. Рационализм, столь существенно связанный со всей системой западной культуры, есть лишь плод, а не основа трагедии Запада, ибо он вырос на почве иссякания того духа любви, без которого мертвеет христианская общественная жизнь. Поскольку в Европе еще живы ключи христианской силы, она еще жива, еще мечется в тоске и в страшной тревожной напряженности ищет выхода из тупика, но она настолько ослабела, духовно настолько надломлена, так верит в односторонний рассудок вместо целостного разума, не отделившегося от живой связи со всеми силами духа, что для нее выхода нет.

Вот отчего в результате долгой и страстной борьбы с Западом славянофилы возвращаются к той же грусти, какая очень рано звучала в их оценке Запада. Глубокой печалью нередко полны их слова, обращенные к Западу, словно ясновидением чувства ощущают они разъедающую болезнь Запада, словно ощущают веяние смерти над ним. Западу трудно даже понять свою болезнь: распад былой целостности духа зашел так далеко, что на Западе даже не ощущают болезненности в разъединении духовных сил, в полном отделении интеллекта от этических движений в нас, от искусства, от веры. Запад тяжело болен и мучительно переживает свою болезнь, но едва ли он может сам ее понять; мы, русские, живущие иными духовными началами, скорее и легче можем понять не только болезнь Запада, но и причины болезни его.

Критика европейской культуры является у славянофилов переходной ступенью к построению органического мировоззрения на основе Православия. Изложение этой сложной, до конца не завершенной системы, где богословие переходит в философию, гносеология — в этику, психология — в социологию, не входит в мою задачу. Отмечу лишь, что заключительные строки Киреевского в его замечательной статье о характере европейского просвещения таковы: «Одного только желаю я, чтобы те начала жизни, которые хранятся в учении Православной Церкви, вполне проникли убеждения всех степеней сословий наших; чтобы эти высшие начала, господствуя над просвещением европейским и не вытесняя его, но, напротив, обнимая его своей полнотой, дали ему высший смысл и последнее развитие». Эта идея синтеза европейской культуры и Православия, являясь как бы завещанием Киреевского, возобновляет задачу, перед которой когда–то стоял и юный Самарин.

 

А вот мнение Николая Бердяева:

http://krotov.info/library/02_b/berdyaev/1910_001.htm

 

Николай Бердяев

СЛАВЯНОФИЛЫ И СВОБОДА СОВЕСТИ

 

Вопрос о свободе религиозной совести — один из самых острых вопросов русской жизни, из тех вопросов, в которых дана точка пересечения внутренней жизни духа и внешней жизни общества. Недавно еще острота этого вопроса создала яркие дни в тусклой жизни нашей Государственной Думы. Борьба за свободу совести обычно ведется людьми, равнодушными к вере и церкви, и в этом случае борьба эта носит характер формальный, свобода совести утверждается, как одно из прав человека и гражданина.

 

Но следует как можно чаще напоминать, что свобода совести бесконечно дорога людям верующим и чувствующим себя в Церкви, что для них свобода совести есть религиозная святыня. Для подлинных христиан свобода в религиозной жизни есть формальный принцип, формальное право, а есть принцип материальный, есть обязанность нести бремя свободы. Свобода относится к содержанию христианской веры, так как христианство есть религия свободы.

Вот почему самая страстная защита защита религиозной свободы принадлежит по праву верующим христианам, — им дело это дорого по существу, а не формально. В Государственной Думе особенно горячо защищал свободу совести Караулов, — верующий христианин. Известно, что Вл. Соловьев считал вопрос о свободе совести основным и безотлагательным в России, делом ее спасения. Достоевский в своей «Легенде о Великом Инквизиторе» дал небывалое по силе религиозное оправдание свободды. Многие наши религиозные мыслители с горечью сознавали, что насилия над совестью и религиозные преследования связаны с омертвением церковной жизни, с упадков веры. Насильственное, душу принуждающее положение православной церкви угашает дух в Церкви, мертви в Ней жизнь.

Сейчас хочу я напомнить о взглядах славянофильства классического периода на религиозную свободу, главным образом, о взглядах Хомякова, самого сильного религиозного мыслителя славянофильского лагеря. Выродившиеся и одичавшие потомки славянофилов заслоняют от нас заслуги классических предков. Слишком многие теперь забыли, что славянофилы были горячими защитниками свободы совести, да и всяких свобод. Теперь лозунгов славянофилов так замараны «истино-русскими [sic]» людьми, что нужно много доброй воли, чтобы разглядеть свободолюбие старых славянофилов.

Ю.Самарин говорит про Хомякова: «Хомяков представлял собою оригинальное, почти небывалое у нас явление полнейшей свободы в религиозном сознании» *). Тот же Ю.Самарин с негодованием клеймит распространенную в православном быту рабью и внешне-утилитарную религиозность. Он пишет: «Я признаю, подчиняюсь, покоряюсь — стало быть, я не верую. Церковь предлагает только веру, вызывает в душе человека только веру и меньшим не довольствуется; иными словами, она принимает в свое лоно только свободных. Кто приносит ей рабское признание, не веря в нее, тот не в Церкви и не от Церкви». Все, что писал Хомяков о Церкви, есть могущественная апология свободы в религиозной жизни. Именно для Хомякова христианство было религией свободы и потому не терпит принуждения и насилия. Приведу ряд выписок, чтобы познакомить со взглядами Хомякова, заслуживающими самого широкого распространения. «Наш закон не есть закон рабства и наемничества трудящегося за плату, но закон усыновления и свободной любви». «Свободное исследование, так или иначе понятое, составляет единственное основание истинной веры». «Всякое верование, всякая осмысленная вера есть акт свободы». «Церковь — не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос; ведь авторитет есть нечто для нас внешнее. Не авторитет, говорю я, [дефект газетного оригинала] жизнь христианина, внутренняя жизнь его». «Церковь знает братство, но не знает подданства». «Единство церквибыло свободное; точнее, единство было сама свобода, в стройном выражении ее внутреннего согласия. Когда это живое единство было отринуто, пришлось пожертвовать церковною свободою, для достижения единства искусственного и произвольного; пришлось заменить внешним знамением или признаком духовное чутье истины». «Мы исповедуем церковь единую и свободную». «Познание божественных истин дано взаимной любви христиан и не имеет другого блюстителя, кроме этой любви». «Само ? христианство есть не иное что, как свобода во Христе». «В делах веры принужденное единство есть ложь, а принужденное послушание есть смерть». «Тайна нравственной свободы во Христе и единство Спасителя с разумной тварью может быть достойным образом открыта только свободе человеческого разума и единству взаимной любви». «Никакой внешний признак, никакое знамение не ограничит свободы христианской совести». «Мы были бы недостойны разумения истины, если бы не имели свободы». «Единство (Церкви) есть не иное что как согласие личных свобод». «История Церкви есть история просвещения благодатию человеческой свободы». «Свобода и единство — таковы две силы, которым достойно вручена тайна свободы человеческой во Христе». «Ни иерархическая власть, ни сословное значение духовенства не могут служить ручательством за истину; знание истины даруется лишь взаимной любви». «Было бы лучше, если бы у нас было поменьше официальной, политической религии, и если бы правительство могло убедиться в том, что христианская истина не нуждается в постоянном покровительстве, и что чрезмерная об ней заботливость ослабляет, а не усиливает ее. Расширение умственной свободы много бы способствовало к уничтожению бесчисленных расколов самого худшего свойства».

 

Можно было бы сделать еще много выписок из богословских сочинений Хомякова, которые долгое время не могли быть напечатаны в России. Но и сделанные выписки достаточно ярко характеризуют Хомякова как защитника религиозной свободы. В православии и церковности Хомякова никто не сомневается. Но духовная цензура всегда у нас гнала свободную религиозную мысль, хотя бы мысль эта вырастала на почве православно-церковной. Хомякову и Вл. Соловьеву не менее было трудно писать о вопросах религиозных, чем проповедникам материализма и атеизма, — а пожалуй, даже труднее было.

 

 

http://knigi-uchebniki.com/politicheskih-pravovyih-istoriya/politiko-pravovyie-idei-zapadnikov.html

Э. Лейст. История политических и правовых учений.

Параграф 6. Политико-правовые идеи западников и славянофилов.

Славянофилы утверждали, что идеализированное западниками развитие германского начала личности не имеет ни конца, ни выхода. На Западе личность понимается только в атомарном, индивидуалистическом духе. Господствующий в странах Запада индивидуализм породил эгоизм и грубый материализм, частную собственность, погоню за наживой, стяжательство, суетность, «язву пролетариатства». Увлечение западных стран политикой и законотворчеством создает лишь внешнюю свободу, повиновение независимо от моральных убеждений. Западное христианство (католицизм и протестантизм) искажено рационализмом, идущим от античного наследия.

Главной особенностью России, отличающей ее от Запада, славянофилы называли «общинное начало», «соборность», единодушие и согласие. В славянском мире личность органически включена в общность. «Общинный быт славян основан не на отсутствии личности, — писал Самарин, — а на свободном и сознательном ее отречении от своего полновластия». Самосознание и внутренняя свобода славян опираются на «просветление общинного начала общинным церковным (началом)». Это просветление и гарантии внутренней свободы даются православием, сохранившим подлинное христианство, не оскверненное античным рационализмом: «Истина науки в истине православия». Православный народ сохранил «живое знание» и «цельную личность». Славянский мир выше всего ценит общность и свободу внутреннюю (свое духовное единство и единение с богом). Поэтому у России свой, особый путь, отличный от «ложных начал исторической жизни Запада».

Общие верования и обычаи славян делают лишними насильственные законы. Государство и внешняя свобода, по учению славянофилов, — ложь и неизбежное зло; славяне для того и призвали варягов, чтобы избежать государственных забот и сохранить свободу внутреннюю.

Славянофилы утверждали, что до Петра I Московская Русь была единой великой общиной, единением власти и земли. Петр I разрушил это единство, внедрив в государство бюрократию и узаконив «мерзость рабства». Насаждение Петром западных начал, чуждых славянскому духу, нарушило внутреннюю, духовную свободу народа, разъединило верхи общества и народ, разобщило народ и власть. С Петра I берет начало «душевредный деспотизм».

Резко осуждая «петербургскую бюрократию», славянофилы одобряли самодержавие: самодержавие лучше всех других форм именно по той причине, что любое стремление народа к государственной власти отвлекает его от внутреннего, нравственного пути. К. Аксаков принципиально отрицал надобность каких бы то ни было политических свобод: «Отделив от себя правление государственное, народ русский оставил себе общественную жизнь и поручил государству давать ему возможность жить этой общественной жизнью». Необходимость и полезность самодержавия объяснялись тем, что народ не стремится к политической свободе, а «ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной — народной жизни внутри себя».

Самарин возражал против дарования народу какой бы то ни было конституции еще и на том основании, что такая конституция, не основанная на народных обычаях, неизбежно будет чужой, антинародной — немецкой, французской или английской, но не русской конституцией.

Исходя из суждения, что «государство как принцип — ложь», славянофилы пришли к своей знаменитой формуле: «сила власти — царю; сила мнения — народу». Они утверждали, что в допетровской Руси проявлением единства власти и народа были Земские Соборы, которые выражали свободное мнение народа. Прежде чем принимать решение, власть должна выслушать землю. Единство власти и народа в Московской Руси XVII в. понималось как союз самоуправляющихся земледельческих общин при самодержавной власти царя.

Развивая свои мысли о соотношении внутренней и внешней свобод, славянофилы порой приходили к радикальным для России того времени выводам: «Правительству — право действия и, следовательно, закона, народу — сила мнения и, следовательно, слова».

Славянофилы, как и западники, выступали за освобождение крестьян. Хотя, по мнению славянофилов, противна всякая революция русскому духу — «рабы сегодня — бунтовщики завтра; из цепей рабства куются беспощадные ножи бунта»

Славянофилы первыми обратили внимание на сохранение у славянских народов общинного землевладения. В крестьянской общине они видели проявление соборности, коллективных начал славянского быта, преграду частной собственности и «язвы пролетариатства», «балласт разумного консерватизма против наплыва всяких чужеземных теорий демократизма и социализма». При отмене крепостного права славянофилы предлагали наделить крестьян землей, сохранив общину как залог «тишины внутренней и безопасности правительства».

Славянофилам были присущи идеи панславизма и мессианской роли России. Порицая порядки буржуазного Запада, они утверждали, что православный русский народ — богоносец с его старинными формами общинности избавит от «скверны капитализма» сначала славян, а затем и другие народы.

Ряд идей славянофильства совпадал с лозунгами официальной народности. Из провозвестников официальной народности литератор Шевырев принадлежал к правому крылу славянофилов, а историк Погодин обосновывал норманнскую теорию происхождения Русского государства в славянофильском духе. Тем не менее критика бюрократии, защита свободы мнения и свободы слова стали причиной преследования славянофилов правительством (за ними был установлен тайный надзор, им запрещалось выступать в печати, Аксаков и Самарин подвергались арестам и допросам).

Острота споров славянофилов и западников не мешала обмену идеями. Под влиянием западников славянофилы познакомились с философией Гегеля. Западники признали значение самобытности России и преодолели бытовавшее среди них презрение к «лапотной и сермяжной действительности». Западники Герцен, Огарев и Бакунин взяли у славянофилов идею крестьянской общины, увидев в ней основу «русского социализма».

 

 

5.    Свобода либеральная вчера и сегодня

История либерализма и его отношения к свободе невелика – не более трехсот лет. Однако отношение к свободе у либерализма по определению богатое и содержательное:

http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9B%D0%B8%D0%B1%D0%B5%D1%80%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D0%B7%D0%BC

Либерализм

Либерали́зм (от лат. liberalis — свободный) — философское и общественно-политическое течение, провозглашающее незыблемость прав и индивидуальных свобод человека[1], выступающее за минимизацию вмешательства государства в жизнь граждан. В XX веке либерализм стал общепринятым в развитых странах.

 

Либерализм провозглашает права и свободы каждого человека высшей ценностью и устанавливает их правовой основой общественного и экономического порядка. При этом возможности государства и церкви влиять на жизнь общества ограничиваются конституцией. Важнейшими свободами в либерализме признаются свобода публично высказываться, свобода выбора религии, свобода выбирать себе представителей на честных и свободных выборах. В экономическом отношении принципами либерализма являются неприкосновенность частной собственности, свобода торговли и предпринимательства. В юридическом отношении принципами либерализма являются верховенство закона над волей правителей и равенство всех граждан перед законом вне зависимости от их богатства, положения и влияния.[1]

 

 

http://www.philosophydic.ru/liberalizm

Философский словарь

Либерализм

(от лат.-свободный): совокупность философских, политических и правовых идей, направленных на защиту личности, ее прав и свобод от диктата государственной власти. Свою практическую задачу либерализм видит в том, чтобы с помощью законных средств оберегать пространство индивидуальной свободы от неправомерных вторжений извне, особенно, со стороны государства.

 

http://all-politologija.ru/knigi/obshhestvenno-politicheskij-leksikon-busygina-zaxarov/liberalizm-i-koncepciya-svobodi

Общественно-политический лексикон: Бусыгина И.М., Захаров А.А.

Либерализм и концепция свободы

 

Как уже отмечалось выше, на первое место в своей ценностной системе либералы ставят свободу индивида — по известной формуле Милля, «человек сам лучше любого правительства знает, что ему нужно». Для приверженцев классического либерализма борьба за свободу означала борьбу за уничтожение внешних ограничений, накладываемых на физическое, экономическое, политическое и интеллектуальное самоопределение человека.

Представляется возможным выделить несколько общих взаимосвязанных положений либерального видения свободы. Во-первых, важен сам примат экономической свободы, которая является ключевой частью общей свободы индивида. При этом гарантом и мерой свободы предстает частная собственность. Иными словами, собственность «производит» свободу, которая со своей стороны нуждается в собственности. «Обогатив английских граждан, коммерция помогла им обрести свободу, а свобода, в свою очередь, способствовала дальнейшему распространению коммерции», — писал в свое время Вольтер (1694—1778).

Во-вторых, принципиальное значение имеет наличие экономического порядка рыночного типа, которое выступает как необходимое (хотя и явно недостаточное) условие индивидуальной свободы. «Современная версия свободы — наряду с тесной связью с индивидуализмом — отмечена еще и глубинной связью с капитализмом» (Бауман 2006: 62). Рынок способствует не только утверждению экономического самоопределения, но и укреплению политической самостоятельности индивида, которая трактуется как отсутствие принуждения одних людей другими. Причем такой экономический порядок либералы стремятся утвердить не только в национальном, но и в общемировом плане: подобно социализму и в отличие от консерватизма, либеральное учение оперирует масштабом всего человечества. [См. статьи Консерватизм и Социализм.]

В-третьих, экономическая свобода, как индивидуальная, так и общественная, является в глазах либералов средством достижения всех прочих свобод. Именно торжество рынка позволяет резко сократить прямое вмешательство государства в жизнь общества. Отсюда и известные лозунги современного либерализма: «максимум личных свобод — минимум государственного вмешательства», «государство — слуга народа, а не его хозяин». Современные либералы постоянно указывают на неоспоримую взаимосвязь между уровнем материального благосостояния общества и прочностью конституционного порядка.

Защищая автономию личности и провозглашая права этой личности наивысшей целью общественного развития, либеральная концепция свободы, тем не менее, находится в довольно сложных отношениях с понятием демократии (Heywood 2003: 43—47). Либерализм с присущей ему приверженностью к равенству и самоопределению людей всегда и повсеместно способствовал становлению политических режимов либерально-демократического типа. Проблема, однако, заключается в том, что на определенной стадии развития демократии массовое вовлечение населения в политические процедуры начинает оборачиваться не расцветом, но, напротив, упадком либеральных ценностей. Породив такой феномен, как нелиберальные демократии, история ХХ века заставляет пересмотреть привычные представления о взаимном благоприятствовании либеральных и демократических ценностей (Закария 2004). Действительно, как отмечал еще Бенжамен Констан, с точки зрения индивида нет никакой разницы, угнетает ли его индивидуальный тиран или некая совокупность лиц.

Двойственное восприятие демократии проистекает из противоположных импликаций присущего либеральной мысли превознесения индивидуализма, который в одно и то же время воплощает в себе и боязнь политического доминирования коллектива, и стремление к политическому равенству всех людей. «Классический либерализм пал жертвой раздвоенности: он разрывался между великим освободительным порывом, рожденным революциями, с которыми он ассоциировался, и опасениями среднего класса, касающимися того, не упразднит ли демократия частную собственность» (Britannica: 424). Либералы 18 столетия зачастую видели в демократии прямую угрозу, ассоциируя ее с господством толпы и подавлением личности, что заставляло их настаивать на введении образовательного ценза в предоставлении избирательных прав. [См. статью Демократия.] Джон Стюарт Милль, например, призывал не допускать к голосованию неграмотных: «Всеобщее обучение должно предшествовать общему избирательному праву. … Можно говорить только о вреде, а не о пользе, когда основные законы страны провозглашают, что невежество имеет такое же право, как и знание, на политическую власть» (Милль 2006: 171, 186).

 

http://antimodern.ru/?p=14791

либерализм

 

(от латинского liberalis [liber] – касающийся свободы; достойный свободного человека) – массовая революционная идеология Нового времени, ставящая целью построение “свободного общества” путем создания “нового человека”, политическая теология модернизма.

Либерализм представляет собой подвижный и противоречивый комплекс политических идей и заповедей, который может быть присущ только той личности, которая ощущает свою ложную автономию от Бога и поэтому помещает все свои существенные стремления в мире сем. Утверждение мнимой независимости человека от Бога совмещается в либерализме с порабощением личности идеалами коллектива “свободных личностей”.

В области политической теологии модернизм ближе всего подошел к тому, чтобы образовать особую от Христианства религию.

 

Идея свободы

Противоречивость фундаментальной либеральной идеи “свободы” делает ее легким объектом для критики. Поскольку идея “свободы” лишена положительного содержания, то внутренняя противоречивость и составляет ее существо.

В либеральной теории свобода объясняется сама из себя, как свобода абсолютная. Это даже не Божественная свобода, поскольку не следует из учения о Боге, как о Существе бессмертном и беспредельном, и вечном, невещественном, благом, самодержавном и независимом, содержащем все вместе и обо всем промышляющем (св. Иоанн Дамаскин). Учение о свободе не вытекает здесь и из учения о человеческой природе, как необходимо ограниченной и тленной даже с точки зрения материализма. Поскольку либеральная “свобода” не имеет основания в бытии, она должна быть враждебна любому порядку.

В либерализме свобода полагается в качестве основания для философской системы, и в то же время не может быть догматически выражена. Таким образом, это не просто идея “свободы”, но и сама идея “свободна” от любых определений. В корне свободы лежит паралогизм: когда общее и обязательное рассуждение о свободе прилагается к индивидуальному “я”, а не к понятию о личности и единичности.

Согласно Н.А. Бердяеву, личность есть неизменность в изменении. Это одно из существенных определений личности. Изменения происходят в одном и том же субъекте. “Изменения” в данном случае – это мысли, слова, действия, а “неизменность” субъекта – это просто “я”. Из этого вытекает тот очевидный абсурд, что идеи, излагаемые и исповедуемые личностью – Иваном, Петром и т.д. – для этой самой личности не имеют принудительной силы, потому что сама личность Петра “свободна” и могла бы исповедовать любые воззрения.

Существо либерализма состоит именно в том, что исповедуемую им идею “свободы” нельзя помыслить, она ничему не подчинена и поэтому не может быть встроена ни в какую систему воззрений. Это полностью дисквалифицирует идею свободы с точки зрения теории, но на практике она может быть реализована через совершение алогичных и непоследовательных – “свободных” – действий.

Например, Н.А. Бердяев требует: Нужно выбирать между двумя философиями — философией, признающей примат бытия над свободой, и философией, признающей примат свободы над бытием. Что же это за необходимость? Метафизическая, логическая, нравственная? Нет, чисто волюнтаристская и политическая: “я так хочу, и имею на это право”.

Метафизических целей либералы намерены добиваться политическим (вообще практическим) путем. Конкретная общественно-политическая программа действий обосновывается метафизической “свободой действовать своевластно”. Так, например, Б.П. Вышеславцев сказанное в Писании о недостаточности ритуальных установлений Моисеева закона для спасения в жизнь вечную относит ко всем законам как таковым: в т. ч. внутренним нравственным ограничениям и внешним Церковным, государственным и общественным установлениям. То есть свобода от исполнения обрядовых установлений Моисеева закона истолковывается как свобода вообще, и от этого учение Апостола Павла становится приложимым к политическим требованиям.

Политическое равноправие и свобода столь же необходимы как метафизическая реальность, или, точнее, они и есть единственная реальность. Разумеется, достижение метафизических целей политическими методами при освещении этого процесса политической по своей сути демагогией – равнозначно поиску решения проблемы бытия в рамках самого бытия без всякого (даже номинального) отношения к Богу.

В либерализме все рассматривается с т. зр. политики – самые отвлеченные идеи и верования. Ключевые слова, такие, как “свобода”, “равенство”, “прогресс”, “толерантность” – это политические лозунги, а чаще всего – прямые политические обвинения в адрес консерваторов и антимодернистов.

Хотя такая “свобода” есть чисто политическое требование, она вытекает из мировоззрения, и поэтому может фигурировать в философских, религиозных, научных, культурных и моральных суждениях и действиях. По своеобразному “прецедентному праву” эти единичные суждения и действия принимают форму либеральных законов, объявляемых общеобязательными, общепринятыми и общепонятными. Либерал неизбежно выступает в качестве законодателя, политического и в то же время религиозного, и даже, в самых крайних случаях, прямо Божественного: Человек должен быть свободен, не смеет быть рабом, ибо должен быть человеком. Такова воля Бога (Н.А. Бердяев).

При своей противоречивости идея свободы не дает простора для мысли. Эта идея родилась сразу, и ничего нового к ней добавить нельзя. Когда либерализм развил “новые” концепции “открытого общества” (Карл Поппер) и плюрализма (И. Берлин), то постфактум обнаружилось, что все эти воззрения уже присутствовали у классиков и даже предтеч либерализма. Это вполне объяснимо: если либерализм – это право произвольно говорить и право произвольно поступать, то нельзя сказать или сделать ничего нового. Даже постмодернизм добавил здесь лишь то, что признал, что в современном массовом обществе уже не нужно законодательное, государственное и общественное принуждение к плюрализму.

Либерализм, как и анархизм, отстаивает свободу общую, то есть “положительную”, поскольку признает, что свобода одной личности принципиально зависит от свободы всех членов общества. Поэтому либерализм, например, в лице В.С. Соловьева и связанного с ним “Вестника Европы”, отрицал возможность свободы во Христе для рабов и людей неполноправных. Тем самым либерализм отрицает свободу как дар благодати, т.е. подлинную внутреннюю свободу, которая присуща человеку, несмотря на внешнее давление и принуждение.

У христианина также есть понятие о свободе, и он ценит свободу не меньше всякого иного, но он знает, что свобода есть дар Божий: Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете. Поэтому свобода состоит в подчинении Богу, в исполнении воли Божией: Если пребудете в слове Моем,- говорит Господь,- то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8:36; 31-32). Так и в другом месте Иисус Христос говорит о послушании как о легком, но бремени: иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф. 11:30). Как нетрудно заметить, и здесь содержится как будто некое противоречие между свободой и исполнением заповедей Божиих, но это противоречие лишь для неверующего ума. Только Бог истинно свободен, и ходить во свете Лица Его и есть искомая свобода от обремененности грехами и от обремененности житейскими заботами.

Если понимать свободу, как принадежность естества человеческого, то она состоит в том, чтобы поступать в соответствии с этой природой. Если свобода есть свойство воли, то она состоит в том, чтобы поступать в соответствии с волей Творца и Искупителя. Следовательно, самоубийца и атеист не поступают по своей свободе.

Если о модернизме следует говорить как о неверии, оформленном в христианских терминах, как об ответе неверующего сознания на вызов современности, то либерализм – это практическое и опытное учение о том, как выжить условиях беспорядка антихристианской цивилизации. Это интеллектуальное предприятие в общем совершенно бессознательно и вызвано неблагородным стремлением приспособиться к внешним условиям. Либерализм предвидит наступление апокалиптической эпохи, и он начал готовиться к ней еще в те времена, когда во всей силе присутствовало Христианское государство.

 

Религиозный ответ либерализма на этот апокалиптический вызов гласит, что в беспорядке может выжить каждый, в той мере, в какой он лично причастен “новому свободному человеку”: Свободные должны готовить свое царство, не только “там”, но и “здесь” и прежде всего готовить себя, себя творить свободными, личностями (Н.А. Бердяев).

Либерализм отвечает согласием на приспособление к миру во всем его беспорядке, поскольку для него беспорядок не место смерти души, а обитаемая вселенная. Здесь общемодернистское признание спасительности приспособления к миру дополняется учением о том, в каком смысле либерал остается независим от мира. Он без остатка и противоречия вовлечен в дела мира сего, и вся либеральная религиозная жизнь является лишь производным от этой земной жизни. И в то же время либерал и модернист переживают и культивируют в себе своеобразную отчужденность от мира и презрение к нему. Эта независимость либерала – не противостояние миру, не разрыв с миром и его делами, а безответственность за совершаемое в мире им самим.

Согласно либеральной эсхатологии, выжить в антихристианские времена может любой, кроме исповедника догматического Христианства, потому что спасение понимается как внутреннее приспособление ко всем возможным изменениям. Разумеется, в этом смысле невозможно говорить о личном спасении. Либеральное “спасение” – необходимо коллективное, даже космическое.

Вся либеральная идеологическая работа направлена на воспитание личности, которая способна адаптироваться к любому беспорядку, и в идеале – к антихристианскому обществу тоже. То, что в либеральном “спасении” отказано только “догматикам”, указывает на суть этого нового человека: он способен действовать независимо от общеобязательной истины, он управляем непонятными ему сигналами, совершает безответственные действия,- и во всем этом состоит его свобода.

Для утверждения принципа свободы либералы готовы произвести метафизическую революцию в целях уравнения сущностей (“всеединство” В.С. Соловьева, безосновность свободы у Н.А. Бердяева) средствами, которые им предоставляет современное массовое общество и массовое сознание. Этим объясняется адогматизм, принципиальная расплывчатость идеологии либерализма. Чтобы не видеть метафизической невозможности такой абсурдной революции, им необходимо отрешиться от общеобязательности истины, от всякого умозрения, от всякой веры.

 

 

 

 

 

 

 

 

6.    Понятие свободы в православии сегодня и отличие от свободы в понимании либерализма

 

Конечно, можно говорить о самых разных пониманиях свободы, но так вышло, что сегодня у нас в общественном пространстве сталкиваются именно православное и либеральное понимания свободы.

http://www.patriarchia.ru/db/text/428616.html

Архиерейский Собор 2008 г.

Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека

 

II. Свобода выбора и свобода от зла.

II.1. В зависимости от самоопределения свободной личности образ Божий в человеке может помрачаться или проявляться с большей силой. При этом природное достоинство становится все более явным в жизни отдельной личности или изглаживается в ней грехом. Результат напрямую зависит от самоопределения личности.

Свобода есть одно из проявлений образа Божия в человеческой природе. По словам святого Григория Нисского, «человек стал боговидным и блаженным, будучи почтен свободой (ατεξουσίῳ)» («Слово об усопших»). На этом основании в своей пастырской и духовнической практике Церковь бережно относится к внутреннему миру человека и его свободе выбора. Подчинение воли человека с помощью манипуляций или насилия некоему внешнему авторитету рассматривается как нарушение порядка, установленного Богом.

В то же время свобода выбора не есть абсолютная и конечная ценность. Она поставлена Богом на службу человеческому благу. Осуществляя ее, человек не должен причинять зла самому себе и окружающим. Однако, в силу власти греха, свойственного падшей человеческой природе, никакое человеческое усилие недостаточно для достижения подлинного блага. На своем примере святой апостол Павел свидетельствует о том, что свойственно каждому человеку: «Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим. 7, 15-16). Следовательно, человеку не обойтись без помощи Бога и тесного соработничества с Ним, так как только Он является источником всякого блага.

Отвергнув Бога и опираясь только на себя, первые люди попали под власть разрушительных сил зла и смерти и передали эту зависимость своим потомкам. Злоупотребив свободой выбора, человек утратил другую свободу (λευθερία) — свободу жизни в добре, которую он имел в первозданном состоянии. Эту свободу человеку возвращает Господь Иисус Христос: «Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны (λεύθεροι) будете» (Ин. 8, 36). Обретение свободы от греха невозможно без таинственного соединения человека с преображенной природой Христа, которое происходит в Таинстве Крещения (Рим. 6, 3-6; Кол. 3, 10) и укрепляется через жизнь в Церкви — Теле Христовом (Кол. 1, 24).

Священное Писание говорит и о необходимости собственных усилий человека для освобождения от греха: «Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гал. 5, 1). О том же свидетельствует практический опыт великого сонма святых мужей и жен, подвизавшихся духовным подвигом и подтвердивших возможность преображения жизни каждого человека. Однако плоды духовных усилий человека в полноте проявятся только во всеобщем воскресении, когда «уничиженное тело наше» сообразуется «славному телу Его» (Флп. 3, 21).

II.2. Господь Иисус Христос говорит: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными… всякий, делающий грех, есть раб греха» (Ин. 8, 32, 34). Это значит, что подлинно свободен тот, кто идет путем праведной жизни и ищет общения с Богом, источником абсолютной истины. Напротив, злоупотребление свободой, выбор ложного, безнравственного образа жизни в конце концов разрушает саму свободу выбора, так как ведет волю к порабощению грехом. Только Бог, являясь источником свободы, может поддерживать ее в человеке. Те, кто не желают расставаться с грехом, отдают свою свободу дьяволу — противнику Бога, отцу зла и несвободы. Признавая ценность свободы выбора, Церковь утверждает, что таковая неизбежно исчезает, когда выбор делается в пользу зла. Зло и свобода несовместимы.

В человеческой истории выбор людей и обществ в пользу зла приводил к потере свободы и огромным человеческим жертвам. И сегодня человечество может стать на тот же путь, если такие безусловно порочные явления, как аборт, самоубийство, разврат, извращения, разрушение семьи, культ грубости и насилия, перестанут получать должную нравственную оценку и будут оправдываться с опорой на искаженное понимание свободы человека.

Слабость института прав человека — в том, что он, защищая свободу выбора (ατεξουσον), все менее и менее учитывает нравственное измерение жизни и свободу от греха (λευθερία). Общественное устройство должно ориентироваться на обе свободы, гармонизируя их реализацию в публичной сфере. Нельзя защищать одну свободу, забывая о другой. Свободное стояние в добре и истине невозможно без свободы выбора. Равно и свободный выбор теряет свою ценность и смысл, если обращается ко злу.

 

III. Права человека в христианском миропонимании и в жизни общества.

III.1. Каждый человек от Бога наделен достоинством и свободой. Однако употребление свободы во зло неизбежно влечет за собою умаление собственного достоинства человека и унижение достоинства других людей. Общество должно создавать механизмы, восстанавливающие гармонию человеческого достоинства и свободы. В общественной жизни концепция прав человека и нравственность могут и должны служить данной цели. При этом они связаны хотя бы уже тем обстоятельством, что нравственность, то есть представления о грехе и добродетели, всегда предшествует закону, который и возник из этих представлений. Вот почему эрозия нравственности всегда в конце концов ведет к разрушению законности.

Представления о правах человека прошли долгую историческую эволюцию и уже поэтому не могут быть абсолютизированы в их нынешнем понимании. Необходимо ясно определить христианские ценности, с которыми должны быть гармонизированы права человека.

III.2. Права человека не могут быть выше ценностей духовного мира. Христианин ставит свою веру в Бога и свое общение с Ним выше собственной земной жизни. Поэтому недопустимым и опасным является истолкование прав человека как высшего и универсального основания общественной жизни, которому должны подчиняться религиозные взгляды и практика. Никакими ссылками на свободу слова и творчества нельзя оправдать надругательство в публичной сфере над предметами, символами или понятиями, которые почитаются верующими людьми.

Не являясь Божественным установлением, права человека не должны вступать в конфликт с Откровением Божиим. Для большей части христианского мира наряду с идеей личной свободы не менее важна категория вероучительной и нравственной традиции, с которой человек должен согласовывать свою свободу. Для многих людей, живущих в разных странах мира, не столько секуляризованные стандарты прав человека, сколько вероучение и традиции обладают высшим авторитетом в общественной жизни и межличностных отношениях.

Никакие человеческие установления, в том числе формы и механизмы общественно-политического устройства, не могут сами по себе сделать жизнь людей более нравственной и совершенной, искоренить зло и страдания. Важно помнить, что государственные и общественные силы имеют реальную способность и призвание пресекать зло в его социальных проявлениях, но они не могут одержать победу над его причиной — греховностью. Сущностная борьба со злом ведется в глубине человеческого духа и может иметь успех лишь на путях религиозной жизни личности: «Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф. 6, 12).

В Православии неизменно присутствует убежденность в том, что общество, устрояя земную жизнь, должно учитывать не только человеческие интересы и желания, но и Божию правду, данный Творцом вечный нравственный закон, действующий в мире вне зависимости от того, согласна ли с ним воля отдельных людей или человеческих сообществ. Этот закон, запечатленный в Священном Писании, для православного христианина выше любых иных установлений, ибо по нему Бог будет судить человека и народы перед Своим Престолом (см. Откр. 20, 12).

III.3. Разработку и применение концепции прав человека необходимо согласовывать с нормами морали, с нравственным началом, заложенным Богом в природу человека и опознаваемым в голосе совести.

Права человека не могут быть основанием для принуждения христиан к нарушению заповедей Божиих. Православная Церковь считает недопустимыми попытки подчинить взгляд верующих на человека, семью, общинную жизнь и церковную практику безрелигиозному пониманию прав человека. На это христиане должны вслед за апостолами Петром и Иоанном заявить: «Справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога?» (Деян. 4, 19).

Недопустимо вводить в область прав человека нормы, размывающие или отменяющие как евангельскую, так и естественную мораль. Церковь усматривает огромную опасность в законодательной и общественной поддержке различных пороков — например, половой распущенности и извращений, культа наживы и насилия. Равно недопустимо возведение в норму безнравственных и антигуманных действий по отношению к человеку, таких как аборт, эвтаназия, использование человеческих эмбрионов в медицине, эксперименты, меняющие природу человека, и тому подобного.

К сожалению, в обществе появляются законодательные нормы и политические практики, которые не только разрешают подобные действия, но и создают предпосылки для их навязывания всему обществу через средства массовой информации, системы образования и здравоохранения, рекламу, сферу торговли и услуг. Более того, верующие люди, считающие эти явления греховными, принуждаются признавать допустимость греха или подвергаются дискриминации и преследованиям.

По законам многих стран наказуемы действия, причиняющие вред другому человеку. Однако опыт жизни показывает, что и вред, наносимый человеком самому себе, распространяется на окружающих, на тех, кто связан с ним узами родства, дружбы, соседства, совместной деятельности, гражданства. Человек несет ответственность за последствия греха, поскольку его выбор в пользу зла пагубно влияет на ближних и на все Божие творение.

Согласно своему достоинству, человек призван к благим делам. Он обязан проявлять заботу об окружающем мире и людях. Стремлением его жизни должно быть совершение добра и научение добру, а не злу: «Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном» (Мф. 5, 19).

III.4. Права человека не должны противоречить любви к Отечеству и к ближним. Творец вложил в человеческую природу необходимость общения и единения людей, о чем Он сказал: «Не хорошо быть человеку одному» (Быт. 2, 18). Любовь к своей семье и другим близким людям не может не распространяться на народ и страну, в которой человек живет. Не случайно православная традиция возводит патриотизм к словам Самого Христа Спасителя: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15, 13).

Признание прав индивидуума должно уравновешиваться утверждением ответственности людей друг перед другом. Крайности индивидуализма и коллективизма не способны служить гармоничному устроению жизни общества. Они приводят к деградации личности, нравственному и правовому нигилизму, росту преступности, утрате гражданской активности, взаимному отчуждению людей.

Духовный же опыт Церкви свидетельствует, что напряженность между индивидуальными и общественными интересами может быть преодолена тогда, когда права и свободы человека согласуются с нравственными ценностями, а главное — когда жизнь человека и общества оживотворяется любовью. Именно любовь снимает все противоречия между личностью и окружающими ее людьми, делая человека способным полностью реализовать свою свободу и одновременно заботиться о ближних и об Отечестве.

Действия, направленные на соблюдение прав человека, на совершенствование общественных и экономических отношений и институций, не увенчаются подлинным успехом, если будут игнорироваться духовные и культурные традиции стран и народов.

Под предлогом защиты прав человека одним цивилизациям не следует навязывать свой уклад жизни другим. Правозащитная деятельность не должна служить политическим интересам отдельных стран. Борьба за права человека становится плодотворной тогда, когда она служит духовному и материальному благу личности и общества.

III.5. Реализация прав человека не должна вести к деградации окружающей среды и истощению природных ресурсов. Отказ от богооткровенных ориентиров жизни человека и общества приводит не только к разладу в отношениях между людьми, но и к катастрофическому столкновению человека с природой, которая отдана Творцом во владение человеку (Быт. 1, 28). Неограниченное стремление к удовлетворению материальных потребностей, особенно потребностей избыточных и искусственных, греховно по своей сути, ибо ведет к оскудению и души человека, и окружающей природы. Нельзя забывать, что природные богатства земли суть не только человеческое достояние, но прежде всего — творение Бога: «Господня земля и что наполняет ее, вселенная и все живущие в ней» (Пс. 23, 1). Признание прав человека не означает, что в угоду своим эгоистическим интересам он может расточать природные ресурсы. Достоинство человека неотделимо от его призвания заботиться о Божием мире (см. Быт. 2, 15), соблюдать умеренность в удовлетворении своих потребностей, бережно сохранять богатство, разнообразие и красоту природы. Эти истины должны со всей серьезностью учитываться обществом и государством при определении главных целей социально-экономического и материально-технического развития. Нужно помнить о том, что не только нынешние, но и будущие поколения имеют право пользоваться теми природными благами, которые даны нам Творцом.

С точки зрения Православной Церкви, политико-правовой институт прав человека может служить благим целям защиты человеческого достоинства и содействовать духовно-нравственному развитию личности. Для этого реализация прав человека не должна вступать в противоречие с богоустановленными нравственными нормами и основанной на них традиционной моралью. Индивидуальные права человека не могут противопоставляться ценностям и интересам Отечества, общины, семьи. Осуществление прав человека не должно быть оправданием для посягательства на религиозные святыни, культурные ценности, самобытность народа. Права человека не могут служить поводом для нанесения непоправимого урона природному достоянию.

 

IV. Достоинство и свобода в системе прав человека.

IV.1. Существуют разные традиции толкования и национальные особенности реализации комплекса прав и свобод. Современная система прав человека носит разветвленный характер и имеет тенденцию к еще большей детализации. В мире нет общепринятой классификации прав и свобод. Различные правовые школы объединяют их в группы по разным критериям. Церковь в силу своего основного призвания предлагает рассматривать права и свободы с точки зрения их возможной роли в создании благоприятных внешних условий для совершенствования личности на пути спасения.

IV.2. Право на жизнь. Жизнь есть дар Божий человеку. Господь Иисус Христос благовествует: «Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком» (Ин. 10, 10). Заповедь «Не убий» в числе иных была дана Богом пророку Моисею. Православие не приемлет и осуждает терроризм, вооруженную агрессию, криминальное насилие, равно как и все другие формы преступного отнятия человеческой жизни.

Вместе с тем жизнь не ограничивается земными рамками, в которых воспринимает человека секулярное мировоззрение и связанная с ним юридическая система. Христианство свидетельствует, что земная жизнь, ценная сама по себе, обретает полноту и абсолютный смысл в перспективе жизни вечной. Поэтому на первом месте должно стоять не само желание во что бы то ни стало сохранить земную жизнь, а стремление устроить ее так, чтобы человек мог в соработничестве с Богом созидать свою душу для вечности.

Слово Божие учит, что отдание своей земной жизни ради Христа и Евангелия (см. Мк. 8, 35) и ради других людей не вредит спасению человека, но, наоборот, приводит его в Царство Небесное (см. Ин. 15, 13). Церковь почитает подвиг мучеников, даже до смерти послуживших Господу, и исповедников, не отрекшихся от него перед лицом гонений и угроз. Православные христиане также чтят героизм тех, кто отдал жизнь на поле брани за Отечество и ближних своих.

В то же время Церковь осуждает самоубийство, поскольку совершающий его не приносит себя в жертву, а отвергает жизнь как дар Божий. В связи с этим неприемлема легализация так называемой эвтаназии — содействия уходу из жизни людей, которое представляет собой сочетание убийства и самоубийства.

Право на жизнь должно подразумевать защиту человеческой жизни с момента зачатия. Всякое посягательство на жизнь формирующейся человеческой личности является нарушением этого права. Современные международные и национальные юридические акты закрепляют и охраняют жизнь и права ребенка, взрослого и пожилого человека. Эта же логика защиты человеческой жизни должна распространяться на ее отрезок от момента зачатия до появления на свет. Библейское представление о богоданной ценности человеческой жизни с момента ее зачатия выражено, в частности, в словах святого царя Давида: «Ибо Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей… Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было» (Пс. 138, 13,15-16).

Признавая, что смертная казнь была приемлема в ветхозаветные времена, а указаний на необходимость ее отмены «нет ни в Священном Писании Нового Завета, ни в Предании и историческом наследии Православной Церкви», нельзя не вспомнить о том, что «Церковь часто принимала на себя долг печалования об осужденных на казнь, прося для них милости и смягчения наказания» (Основы социальной концепции Русской Православной Церкви, IX.3). Защищая человеческую жизнь, Церковь, вне зависимости от отношения общества к смертной казни, призвана исполнять этот долг печалования.

IV.3. Свобода совести. Дар свободы выбора опознается человеком прежде всего в возможности выбирать мировоззренческие ориентиры своей жизни. Как пишет святитель Ириней Лионский, «Бог сотворил его (человека) свободным, имеющим свою власть <…> добровольно исполнять волю Божию, а не по принуждению от Бога» («Против ересей», гл. XXXVI, 1,4). Принцип свободы совести находится в гармонии с волей Божией, если защищает человека от произвола по отношению к его внутреннему миру, от навязывания ему силой тех или иных убеждений. Недаром в Основах социальной концепции Русской Православной Церкви признается необходимость «сохранить для человека некую автономную сферу, где его совесть остается «самовластным» хозяином, ибо от свободного волеизъявления в конечном счете зависят спасение или гибель, путь ко Христу или путь от Христа» (ОСК, IV, 6). В условиях светского государства провозглашенная и утвержденная законом свобода совести позволяет Церкви сохранить свою самобытность и независимость от людей иных убеждений, дает юридическое основание как для неприкосновенности ее внутренней жизни, так и для публичного свидетельства об Истине. Вместе с тем «утверждение юридического принципа свободы совести свидетельствует об утрате обществом религиозных целей и ценностей» (ОСК, III, 6).

Подчас свобода совести трактуется как требование религиозной нейтральности или индифферентности государства и общества. Некоторые идеологические интерпретации религиозной свободы настаивают на признании относительными или «равно истинными» всех вероисповеданий. Это неприемлемо для Церкви, которая, уважая свободу выбора, призвана свидетельствовать о хранимой ею Истине и обличать заблуждения (см. 1 Тим. 3, 15).

Общество имеет право свободно определять содержание и объем взаимодействия государства с разными религиозными общинами в зависимости от их численности, традиционности для страны или региона, вклада в историю и культуру, от гражданской позиции. При этом должно сохраняться равенство граждан перед законом вне зависимости от их отношения к религии. Принцип свободы совести не является препятствием для партнерских отношений Церкви и государства в социальной, благотворительной, образовательной и другой общественно значимой деятельности.

Нельзя со ссылкой на свободу совести, извращая саму суть этого принципа, устанавливать всецелый контроль за жизнью и убеждениями человека, разрушать личную, семейную и общественную нравственность, оскорблять религиозные чувства, посягать на святыни, наносить ущерб духовно-культурной самобытности народа.

IV.4. Свобода слова. Свобода выражения мыслей и чувств, предполагающая возможность распространения информации, является естественным продолжением свободы мировоззренческого выбора. Слово служит основным средством общения людей с Богом и между собой. Содержание общения серьезно влияет на благополучие человека и межличностные отношения в обществе. Человек несет особую ответственность за свои слова. «От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься», — говорится в Священном Писании (Мф. 12, 37). Публичные выступления и заявления не должны содействовать распространению греха, порождать распри и нестроения в обществе. Слово должно созидать и поддерживать добро. Особенно опасно оскорблять религиозные и национальные чувства, искажать информацию о жизни тех или иных религиозных общин, народов, социальных групп, личностей. Ответственность за слово многократно возрастает в современном мире, переживающем бурное развитие технологий хранения и распространения информации.

IV.5. Свобода творчества. Творческие способности суть проявление образа Божия в человеке. Церковь благословляет творчество, открывающее новые горизонты для духовного возрастания человека и для познания сотворенного мира. Призванное способствовать раскрытию потенциала личности, творчество не должно оправдывать нигилистического отношения к культуре, религии и нравственности. Право на самовыражение отдельной личности или групп людей не должно осуществляться в формах, оскорбительных для убеждений и образа жизни других членов общества. При этом должен соблюдаться один из основных принципов общежития — взаимное уважение различных мировоззренческих групп.

Надругательство над святынями не может быть оправдано ссылками на права художника, писателя, журналиста. Современное законодательство обычно защищает не только жизнь и имущество людей, но и символические ценности, такие как память умерших, места захоронения, памятники истории и культуры, государственные символы. Такая защита должна распространяться на веру и святыни, которые дороги для религиозных людей.

IV.6. Право на образование. Уподобление Богу в добродетели является целью земной жизни человека. Образование — это не только средство для приобретения знаний или для введения человека в жизнь общества, но и воспитание личности в соответствии с замыслом Творца. Право на образование предполагает приобретение знаний с учетом культурных традиций общества и мировоззренческой позиции семьи и личности. В основе большинства культур мира лежит религия, поэтому всестороннее образование и воспитание человека должно включать в себя преподавание знаний о религии, создавшей ту культуру, в которой этот человек живет. При этом должна уважаться свобода совести.

IV.7. Гражданские и политические права. В Священном Писании верующие наставляются на исполнение семейных и общественно значимых обязанностей как на послушание Христу (см. Лк. 3, 10-14; Еф. 5, 23-33; Тит. 3, 1). Святой апостол Павел не раз пользовался правами римского гражданина, чтобы беспрепятственно проповедовать Слово Божие. Гражданские и политические права предоставляют человеку широкие возможности для деятельного служения ближнему. Используя этот инструмент, гражданин может оказывать влияние на жизнь социума и участвовать в управлении делами государства. От того, как человек распоряжается своим правом избирать и быть избранным, свободой ассоциаций и союзов, свободой слова и убеждений, зависит благополучие общества.

Пользование политическими и гражданскими правами не должно приводить к разделениям и вражде. Православная традиции соборности предполагает сохранение единства общества на основе непреходящих нравственных ценностей. Церковь призывает людей сдерживать свои эгоистические устремления ради общего блага.

В истории народов, окормляемых Русской Православной Церковью, сложилось плодотворное представление о необходимости соработничества власти и общества. Политические права могут полноценно служить такому принципу государственно-общественных отношений. Для этого необходимо реальное представительство интересов граждан на различных уровнях власти и обеспечение возможностей для гражданского действия.

Частная жизнь, мировоззрение и воля людей не должны быть предметом тотального контроля. Для общества опасны манипуляции выбором людей и их сознанием со стороны властных структур, политических сил, экономических и информационных элит. Недопустимы также сбор, концентрация и использование информации о любых сторонах жизни людей без их согласия. В случаях, когда того требуют защита Отечества, сохранение нравственности, охрана здоровья, прав и законных интересов граждан, а также предотвращение либо раскрытие преступлений и осуществление правосудия, сбор сведений о человеке может совершаться без его согласия. Однако и в этих случаях получение и использование информации должно осуществляться сообразно заявленным целям и с соблюдением законности. Методы сбора и обработки информации о людях не должны принижать человеческое достоинство, ограничивать свободу и превращать человека из субъекта общественных отношений в объект машинного управления. Еще более опасным для свободы человека станет внедрение технических средств, постоянно сопровождающих человека или неотделимых от его тела, если их можно будет использовать для контроля над личностью и управления ею.

IV.8. Социально-экономические права. Земная жизнь невозможна без удовлетворения материальных потребностей человека. В книге Деяний святых апостолов повествуется о первохристианской общине, в которой материальная забота о ее членах была поставлена на особую высоту (см. Деян. 4, 32-37; 6, 1-6). Правильное пользование материальными благами небезразлично для дела спасения. Поэтому необходимо придавать ясное нравственное измерение таким правам и свободам, как право собственности, право на труд, право на защиту от произвола работодателя, свобода предпринимательства, право на достойный уровень жизни.

Реализация экономических прав не должна приводить к формированию такого общества, в котором пользование материальными благами превращается в доминирующую или даже единственную цель существования социума. Одно из назначений экономических и социальных прав заключается в том, чтобы предотвратить конфронтационное расслоение в обществе. Такое расслоение противно заповеди о любви к ближнему. Оно создает условия для нравственной деградации общества и личности, порождает отчуждение людей друг от друга, нарушает принцип справедливости.

Важной ответственностью общества является забота о людях, неспособных обеспечить свои материальные потребности. Доступ к образованию и жизненно необходимой медицинской помощи не должен зависеть от социального и экономического положения человека.

IV.9. Коллективные права. Права отдельной личности не должны быть разрушительными для уникального уклада жизни и традиций семьи, а также различных религиозных, национальных и социальных сообществ. В человеческую природу Богом заложено стремление индивида к общинному существованию (см. Быт. 2, 18). На пути к исполнению воли Божией о единстве человеческого рода важную роль играют различные виды общинной жизни, осуществляемой в национальных, государственных и социальных объединениях. Полноту же осуществления заповедей Божиих о любви к Богу и ближнему (см. Мф. 22, 37-39) являет собою Церковь — богочеловеческий организм.

Началом общинной жизни является семья. Недаром святой апостол Павел говорит о причастности семьи Таинству Церкви (см. Еф. 5, 23-33). В семье человек обретает опыт любви к Богу и ближнему. Через семью передаются религиозные традиции, социальный уклад и национальная культура общества. Современное право должно рассматривать семью как законный союз мужчины и женщины, в котором создаются естественные условия для нормального воспитания детей. Закон также призван уважать семью как целостный организм и защищать его от разрушения, провоцируемого падением нравственности. Охраняя права ребенка, юридическая система не должна отрицать особую роль родителей в его воспитании, неотделимом от мировоззренческого и религиозного опыта.

Необходимо уважать и другие коллективные права, такие как право на мир, право на окружающую среду, право на сохранение культурного наследия и внутренних норм, регулирующих жизнь различных общин.

Единство и взаимосвязанность гражданских и политических, экономических и социальных, индивидуальных и коллективных прав человека способно содействовать гармоничному устроению жизни общества как на национальном, так и на международном уровне. Общественная ценность и эффективность всей системы прав человека зависят от того, насколько она создает условия для возрастания личности в богоданном достоинстве и сопрягается с ответственностью человека за свои поступки перед Богом и ближними.

V. Принципы и направления правозащитной деятельности Русской Православной Церкви.

V.1. С древних времен и до сего дня Православная Церковь печалуется перед властью за людей несправедливо осужденных, униженных, обездоленных, подвергаемых эксплуатации. Милосердное ходатайство Церкви распространяется и на тех, кто несет справедливую кару за преступления. Церковь также многократно призывала остановить насилие и смягчить нравы, когда разгорались конфликты, в ходе которых попирались права человека на жизнь, здоровье, свободу и достояние. Наконец, в годы богоборческих гонений православные иерархи, священнослужители и миряне обращались к власти и обществу, защищая свободу исповедания веры, отстаивая право на широкое участие религиозных общин в жизни народа.

V.2. Точно так же и сегодня мы призваны ревностно — не только на словах, но и на деле — заботиться о сохранении прав и достоинства человека. При этом мы сознаем, что в современном мире права человека подчас нарушаются, а его достоинство попирается не только государственной властью, но и транснациональными структурами, субъектами экономики, псевдорелигиозными группами, террористическими и иными преступными сообществами. Все чаще достоинство и права человека приходится ограждать от разрушительной информационной агрессии.

Для наших правозащитных трудов ныне следует особо выделить следующие области:

— отстаивание права людей на свободное исповедание веры, на совершение молитвы и богослужения, на сохранение духовно-культурных традиций, на следование религиозным принципам как в частной жизни, так и в сфере общественного действия;

— противостояние преступлениям на почве национальной и религиозной вражды;

— охрана личности от произвола лиц, облеченных властью, и работодателей, а также от насилия и унижения в семье и коллективе;

— защита жизни, свободного выбора и достояния людей в ходе межнациональных, политических, экономических и социальных конфликтов;

— пастырское попечение о воинах, о сохранении их прав и достоинства в условиях боевых действий и несения службы в мирное время;

— забота об уважении достоинства и прав людей, находящихся в социальных учреждениях и местах заключения, с сугубым вниманием к положению инвалидов, сирот, престарелых и других беспомощных людей;

— защита прав наций и этнических групп на их религию, язык и культуру;

— попечение о тех, чьи права, свобода и здоровье страдают из-за действий деструктивных сект;

— поддержка семьи в ее традиционном понимании, отцовства, материнства и детства;

— противодействие вовлечению людей в коррупцию и другие виды преступности, а также в проституцию, наркоманию, игроманию;

— забота о справедливом экономическом и социальном устройстве общества;

— недопущение тотального контроля над человеческой личностью, над ее мировоззренческим выбором и частной жизнью через использование современных технологий и политических манипуляций;

— воспитание уважения к законности, распространение положительного опыта реализации и защиты прав человека;

— экспертиза правовых актов, законодательных инициатив и действий органов власти с целью предотвращения попрания прав и достоинства человека, ухудшения нравственной ситуации в обществе;

— участие в общественном контроле за исполнением законодательства, в частности, регулирующего церковно-государственные отношения, а также за исполнением справедливых судебных решений.

V.3. Правозащитная деятельность чад Русской Православной Церкви может вестись как на общецерковном уровне, с благословения Священноначалия, так и на уровне созданных мирянами общественных объединений, многие из которых уже сейчас успешно работают в правозащитной сфере. В своей деятельности, направленной на защиту прав и достоинства человека, Церковь стремится взаимодействовать с государством и общественными силами. Выбирая партнеров в обществе, Церковь памятует слова Христа Спасителя, сказанные Им апостолам: «Кто не против вас, тот за вас» (Мк. 9, 40).

V.4. Основываясь на церковном учении о достоинстве, свободе и правах человека, христиане призваны осуществлять нравственно ориентированное социальное действие. Оно может проявляться в самых разных формах — например, в свидетельстве перед лицом власти, в интеллектуальных разработках, в проведении кампаний в защиту тех или иных категорий людей и их прав. Не стремясь к революционному переустройству мира и признавая права других общественных групп на участие в общественных преобразованиях на основании их мировоззренческого выбора, православные христиане оставляют и за собой право на участие в таком устроении общественной жизни, которое бы не противоречило их вере и нравственным принципам. Эти же принципы Русская Православная Церковь готова отстаивать в диалоге с мировым сообществом и в сотрудничестве с верующими других традиционных конфессий и религий.

 

 

http://www.rusoir.ru/03print/svoboda-sovesti/18/

О.К. Шиманская

 

Свобода совести и молодежная политика Русской православной церкви

 

Последние два десятилетия показывают важность фактора возрастания роли религии, устойчивость и развитие отношений религиозных организаций с государством, обществом, интеллектуальной элитой, традицией, социальной памятью народа, которые на ценностном, цивилизационном уровне связаны с той или иной религией. Российская цивилизация вырабатывала, а затем удерживала свою целостность на основе присущих ей цивилизационных ценностей: державности, православии, общинности, соборности, приоритете духовных ценностей над материальными, идее служения.

Трансформация традиционных русских ценностей сегодня, с точки зрения цивилизационной теории, представляется нам неизбежной, однако остается открытым вопрос, как будет происходить их видоизменение, какие общественные институты окажутся наиболее эффективными и авторитетными в процессе формирования новых цивилизационных установок. Осознание ценностных основ бытия личности стремительнее всего происходит в молодости. Молодежь та репрезентативная группа, которая более всего ориентирована на новации, и только в процессе взросления и социализации происходит соотнесение новаций с традиционными ценностями. Поэтому молодежная политика различных общественных институтов: школы, государства, масс-медиа, различных конфессий — является объектом анализа обществоведов.

 

Когда прежние ценности подвергаются пересмотру, государство и значимые общественные силы должны объединиться для выработки и претворения в жизнь действенных способов выхода из кризиса как социально-экономического, так и духовного. Важную роль в этом деле играет такой крупный и влиятельный общественный институт, как Русская православная церковь, заявляющая о своей готовности решать острые общественные проблемы. Однако активизация социальной деятельности Русской православной церкви, а особенно стремление ее руководства к максимальному сближению с государственной властью, нередко вызывает скептицизм в отношении положительных результатов ее работы по нравственному оздоровлению современного российского общества, особенно такой электоральной группы, как молодежь. Так, например, в недавнем письме 10 академиков, видные представители науки открыто выступили против растущего сотрудничества Церкви и государства в сфере образования, что, противоречит характеру светского государства, и является свидетельством недопустимой «клерикализации российского общества»[1]. Так же ученые выступают против  «вмешательства Церкви в дела науки» (требования церкви сохранить теологию как самостоятельное научное направление и ввести в школах преподавание креацианистической теории, наряду с  эволюционной) и против попытки церкви «запустить религию в школы» (введения ОПК).

В русской истории Православная церковь временами совместно с государственной властью, и в духе ее бюрократических методов, а временами вопреки ей, стремилась к осуществлению своей важной миссии — просвещению и воспитанию людей в духе евангельских заповедей, которые, без сомнения, составляют нравственную основу общечеловеческих ценностей. Отсюда духовное возрождение общества Русская православная церковь видит в трансляции традиционных русских ценностей, которые связаны с православием, что обосновывает расширение ее миссионерской деятельности. В просветительской деятельности ранее, до принятия на Архиерейском Соборе 2000 г. «Основ социальной концепции Русской православной церкви», церковь придерживалась политики прихода,  согласно которой «двери церкви открыты для всех» и она принимает каждого входящего[2], то сегодня ее представители призываются выйти с проповедью за «церковную ограду».

Согласно социологическим исследованиям, масштабное обращение россиян в 90-ых годов завершилось, и церкви неоткуда больше ждать мощного притока новообращенных. Встает задача  сохранения собственных резервов — детей и молодежи из православных семей. Но церковь, будучи уверена в спасительности своей миссии на основе теоцентризма, стремится к духовному возрождению всего российского общества, не желая ограничиваться сравнительно небольшим процентом постоянно «практикующих верующих». По утверждению митрополита Калининградского и Смоленского Кирилла: «свыше 60% населения нашей страны тем или иным образом связывают себя с православной традицией»[3]. При этом патриарх Алексий II в докладе на II Съезде миссионеров Русской православной церкви говорил: «мы имеем дело с крещеными, но не просвещенными людьми, а это опасное и соблазнительное состояние души, когда человек всей жизнью и пристрастьями находиться в объятьях мира, но при этом считает себя православным христианином»[4]. Поэтому Церковь стремится расширить свою катехизаторскую деятельность, которая понимается как: «помощь уверовавшим людям в обретении Евангелия как книги жизни, в формировании христианского мировоззрения и в обретении ими своего места в Церкви и личной духовной жизни»[5], а также как просвещение сомневающихся, неверующих и особенно детей и молодежи, чтобы предложить им достаточные основания для выбора между жизнью в Церкви и вне ее, между православными и иными ценностями.

Православная иерархия желает использовать структуру светской государственной школы, ее педагогический состав для решения вопросов катехизации, не входящих в компетенцию современной школы.

Такова на сегодняшний день официальная миссионерская политика Православной церкви в молодежной среде. Однако активисты работы с молодежью от Церкви идут дальше. Например, известный богослов и миссионер, профессор Московской духовной академии диакон Андрей Кураев разработал, а теперь активно пропагандирует и внедряет политику агрессивного миссионерства в молодежной среде, смысл которой заключается в том, что христианский миссионер призван «добрым глазом смотреть на феномены, рожденные вне церковной культуры» [8], т.е. не заниматься обличительной критикой различных светских культурных течений, а помогать молодежи смотреть на привычные явления под новым углом зрения. Иными словами, он требует от Церкви дать молодежи то, что она от нее ожидает: слово, внимание и заботу. Сам Андрей Кураев постоянно устраивает встречи и беседы с российской и зарубежной молодежью, выступая не только в залах вузов и семинарий, но и на спортивных и концертных площадках.

Свобода совести — это обеспечение в обществе таких демократических прав и свобод, которые гарантируют личности свободу по отношению к религии, возможность выбирать ту или иную форму вероисповедания или же придерживаться нерелигиозной системы ценностей, а так же действовать в соответствии со своими убеждениями, но не в ущерб другим людям. Современное российское общество высоко дифференцировано не только в экономическом, но и в духовном смысле. Нам не представляется возможным подвести россиян сегодня с их принадлежностью к разным профессиональным, имущественным, конфессиональным, культурным стратам под общий православный ценностный знаменатель. Стремление православия к монополии в духовной сфере понятно, так как соответствует и духу, и букве православной сотериологии, но эта монополия или стремление к ней не приведет, на наш взгляд, к единству цивилизации, и не станет толчком к новому цивилизационному витку, а, напротив, будет способствовать усугублению разлома, затягиванию цивилизационного кризиса. Поэтому сегодня в нашей стране свобода совести должна рассматриваться значительно шире, чем только правовое понятие. Свобода совести должна стать высшей ценностью для каждого человека, поскольку затрагивает самые значимые философские основания его бытия, она должна стать фундаментальным цивилизационным основанием формирования нового российского общества.

 

 

http://www.reshma.nov.ru/alm/pr_sov/pravoslavie_liberalizm.htm

Радио «Радонеж»

митрополит Смоленский и Калиниградский Кирилл (Гундяев) 2006

Православие и либерализм: противостояние или диалог

Евгений Никифоров: Владыка, я благодарен Вам за то, что Вы согласились дать интервью радио «Радонеж» по столь животрепещущей теме как проблема прав человека.

Митрополит Кирилл: Да, действительно, это очень важная проблема. Я бы сказал — одна из ключевых проблем современности. Потому что разговор о правах человека приводит нас к разговору о ценностях. Когда-то я выступал на радио «России», и ведущий мне сказал: до Вас на этом же радио выступал посол одной западной страны (не будем называть ни имя посла, ни страну), и когда его спросили о том, что самое главное — как он себе видит корень проблемы в международных отношениях (и, в частности, отношений России с Западом), то он ответил, что для него самая главная проблема — это проблема ценностей. Конечно, г-н посол предполагал, что все проблемы решатся в том случае, если Россия примет западные ценности: если у нас и у Запада будут единые ценности. Но, на мой взгляд, это очень ошибочный и даже опасный подход. Этот подход приводит, в конце концов, если его реализовывать очень последовательно, к тому, что называли раньше империализмом. Но речь идет не о военном империализме и не о политическом империализме, а об идейном империализме.

Е. Н.: Но вместе с тем, западная цивилизация — это, по преимуществу, цивилизация христианская. Неужели у нас такие противоположные ценности, что мы вступаем в какое-то конкурентное соревнование с Западом?

Митрополит Кирилл: Вы поставили очень правильный уточняющий вопрос. Нередко люди так и говорят: а какое же у нас различие? Ведь мы — христианская цивилизация. Нас и Запад — вместе — можно противопоставить мусульманам, иудеям, буддистам, индуистам, конфуцианцам, в конце концов — то есть, тем мирам… А тут мы вроде как «все свои»… К сожалению, то, что произошло в историческом развитии Западной Европы, не дает нам сегодня возможности говорить о том, что мы в полной мере принадлежим к единой системе ценностей. Совершенно очевидно, что истоки европейской культуры христианские. Совершенно очевидно также, что истоки философской мысли западноевропейской — тоже христианские. Но, начиная с XVI в. (и даже чуть-чуть пораньше) на философскую мысль Западной Европы стали оказываться очень сильные влияния. Источники следующие: в первую очередь, это идеи Ренессанса. Ренессанс — возрождение. Возрождение — чего? Возрождение язычества, возрождение языческой философии с ее антропоцентризмом. Ведь языческая философия в центре имела всегда человека — личность. Даже боги были человеко-богами. Все человеческие страсти были обожествлены. Они были включены в божественную жизнь. И поэтому поклонялись люди даже человеческим страстям через эту мифологию. И вот эта идея — идея антропоцентризма — она получила свое возрождение в эпоху Ренессанса.

Вторым источником влияния явилось, конечно, протестантское богословие. Ведь протестантизм был, в первую очередь, либеральным прочтением христианства. Каждый человек имел право, с точки зрения протестантизма, не просто читать Священное Писание (в православной традиции человек тоже имеет право читать Священное Писание), но он мог его толковать. Причем толковать безошибочно! В Православии только Церковь может безошибочно толковать Священное Писание, потому что в ней живет и действует Святой Дух, а вот с точки зрения протестанта каждый человек может толковать, потому что в каждом живет Святой Дух! И поэтому даже самое невероятное толкование Священного Писания поставляется на один уровень с церковным толкованием, со Святоотеческим толкованием, появляется так называемый плюрализм — множественность законно существующих мнений. И что происходит? Происходит потеря понятия Православия (истинной веры) и ереси. В протестантизме нет понятия ереси, а есть только «частные точки зрения».

Почему я говорю о том, что протестантизм есть либеральное прочтение христианства? Потому что в центре был поставлен человек! Не Церковь — не вероучительный голос Церкви, не авторитет Соборов — человеческая личность! Каждый может сказать, что я имею в себе Духа Божия, а значит, я могу толковать Священное Писание!

Е. Н. Вместе с тем, представления о личности в католицизме, в Православии, в деноминациях протестантских — в какой-то степени близкие, потому что основываются они на Евангелии, на вере в Господа Иисуса Христа… То есть антропология у нас достаточно близкая. А сейчас создается такое впечатление, что идеология прав человека — она не то что защищает права верующих, не то что она вдохновлена христианскими идеями, а наоборот: это нечто совершенно противоположное тому, во что мы верим и тем ценностям, которые мы проповедуем?

Митрополит Кирилл: Да, потому что произошла трансформация всех этих идей. Я закончу свое краткое повествование о генезисе западно-европейского либерализма. Итак, идея Ренессанса, затем протестантская идея с ее несомненным антропоцентризмом и с отказом в нормативном значении Церковного Предания. Если вы откроете семинарский учебник, где сказано, чем протестантизм отличается от Православия, там написано: протестанты не признают Предания. И многие из наших семинаристов автоматически заучивают эту идею, не докапываясь до сути. А вся проблема именно в этом: если вы отрицаете Предание, вы отрицаете норму веры. То есть любая интерпретация веры становится законной. И поэтому совершенно неслучайна та колоссальная трансформация в области богословия (особенно нравственного богословия), которая произошла в протестантизме. Мы знаем, что сейчас проповедуют многие протестантские деноминации: это и возможность гомосексуальных браков, и женское священство и т.д. Так вот, протестантизм тоже был одним из источников. Третьим источником была еврейская философская мысль, как она сформировалась в Испании и как она реализовала себя в западно-европейских университетах: не нужно путать эту иудейскую философскую мысль с традиционным иудаизмом как религией. Это разные явления. Вот эти три источника западно-европейского либерализма — они и породили такое явление как либеральная философия и либеральная политическая мысль. И все это, конечно, укрепилось в эпоху Просвещения, а затем уже вошло в политическую практику через Французскую революцию.

Что в центре этой идеи? В центре — идея прав и свобод человека. Причем ни один человек нормальный (как говорится, в твердом уме и памяти) не будет сходу отрицать ценность свобод и прав. У любого спросите на улице: никто вам не скажет, что это плохо, И в самом деле, это не плохо, а это очень хорошо. Сама идея свобод и прав — невероятно важная идея. Почему? Потому что она корреспондируется с фундаментальной природой человека. Ведь Бог нас создал свободными по Своему образу. Часть своей свободы Бог вложил в нашу природу. Но есть одно очень существенное обстоятельство, которое нужно знать и о котором нужно помнить: это то, что нам сказал Апостол Павел о свободе: «Свобода — это есть свобода от греха». Человек таким образом должен ориентировать самого себя — в любой системе ценностей. Человек таким образом должен прокладывать свой жизненный путь — свободно выбирая из многих предложений — чтобы не грешить! Чтобы преодолевать грех! Грех, находящийся в его помраченной первородным грехом природе.

Смотрите, в чем разница между либеральным и православным подходом? Мы говорим: свобода — есть свобода от греха. А либеральный подход этого не говорит: понятия греха в либерализме не существует! Существует плюрализм мнений! Если с нашей точки зрения пропаганда гомосексуализма и практика его является грехом, там — частное мнение, которое абсолютно равнозначно противоположному мнению и имеет точно такое же право на существование! Понятие греха отсутствует, и что же получается? Права и свободы — в том числе, и для греха. И что мы получили на выходе? Мы получили стагнирующую цивилизацию, потому что грех становится практикой общественных отношений. Грех законодательно утверждается в странах.

Все поражены ростом проституции, порнографии, развалом семей, демографической проблемой — сокращением рождаемости, появлением различных вещей, связанных с извращением человеческой природы, — а в конце концов, в основе ведь лежит эта философия: свобода человека — в том числе, и для греха!

Когда я впервые сформулировал эти идеи несколько лет тому назад в одной из своих статей, началась полемика. Многие стали обвинять меня в том, что я чуть ли не к Средневековью приглашаю… Но вы знаете, откуда пришла заинтересованная поддержка? С Запада! На Западе появились люди (кстати, достаточно и финансово влиятельные), которые очень заинтересовались всеми этими идеями. Потому что практический вывод вот какой был: можем ли мы сказать, что западно-европейский либерализм не имеет права на существование? Нет, не можем! Даже если мы богословски и философски с ним не согласны, мы должны сказать, что те люди, для которых эти идеи являются ценными и важными, также имеют право на существование, как имеет право на существование и их философия.

Так против чего мы выступаем? Мы выступаем против того, чтобы эта частная философская идея, возникшая в недрах западно-европейского общества, не была представлена миру как универсальная, как универсальный вселенский стандарт, под который все должны подделаться. А вот именно об этом идет речь! Спросите какого-нибудь политика западно-европейского: что он думает на тему прав, свобод, — он вам сразу скажет: «Это универсальные ценности!» Спросите так: «Какие ценности вы исповедуете?» — вам сразу скажут: «Универсальные ценности!» Но разве эти ценности, которые явились результатом западно-европейского философского развития могут считаться универсальными?

А где там католики? Они не принимали участия (до недавнего времени) в формировании этих ценностей! Потом уже стали, что называется, пытаться богословски поддержать эти гуманистические концепции, но они не стояли у истоков этого явления! А где там мусульмане? А где там буддисты? А где там религиозные иудеи? А где там мы, православные? И вот для нас этот вопрос сегодня — очень важный вопрос. Потому что все законодательство Европейского Союза (а в каком-то смысле, и законодательство России) сегодня развивается именно в рамках этих западно-европейских либеральных ценностей, потому что они представлены миру как универсальные.

Каков наш ответ? Мы не призываем к борьбе с этими ценностями так же, как мы не призываем к борьбе ни с другими религиями, ни с другими философиями. Мы провозглашаем идею многополярного мира. Кстати, политики наши тоже говорят о многополярном мире, но политики под полюсами имеют в виду полюсы политической власти, а мы имеем в виду цивилизационные модели, цивилизационные парадигмы… Вот в чем отличие послания Русской Православной Церкви, может быть, от послания политических партий и движений, когда речь идет о многополярности. Как же мы видим мир? Да невозможно всех людей заставить верить так, как мы верим! Конечно, как православный архиерей, я бы очень хотел, чтобы весь мир был православным! Но сегодня нужно дать людям возможность жить в соответствии с их ценностями. Таким образом, чтобы все это было гармонизировано и чтобы различные цивилизационные парадигмы и модели не входили в конфронтацию, не боролись насмерть друг с другом.

Кстати, навязывание единого, так называемого, универсального либерального стандарта всему миру, несомненно, будет порождать сопротивление. И мне кажется, что вот эта волна терроризма, которая сегодня захлестывает мир, имеет своей первопричиной вот это сопротивление. Конечно, террористы не формулируют все это на уровне философии, но они используют настроения людей. У них свои цели. Кстати, они тоже стремятся к своему господству: дайте этим господам власть, они вам в платки всех женщин мира завернут! В их сознании тоже никакой альтернативы не существует, они тоже стремятся к господству своего цивилизационного стандарта. Но используют они живых людей, и они дело представляют так, что вот — есть западная сила, которая поглощает весь мир, и мы здесь песчинки, у нас нет армий, у нас нет ракет и бомб, давайте своими жизнями защищать нашу веру и нашу цивилизацию!

И вот для того, чтобы не было этой подпитки, чтобы террористические идеи не укоренялись в массовом сознании, — надо чтобы как можно быстрее люди, страны, государства, народы, Церкви, религиозные организации, — переходили к широкому многокультурному диалогу для построения вот такой многоукладной картины мира. Совсем недавно один человек меня спросил: «Ну как вы можете примирить либеральный стандарт с христианством? Здесь вроде плюс, а там — минус, здесь — свобода для святости, а там — свобода для греха! Ну как вы можете? Черное с белым нельзя соединить!» Знаете, меня долго мучил этот вопрос. Действительно, а возможна ли такая «многоукладность»? И вот я отвечаю таким образом: возможна! И предлагаю такой тезис, такую идею: права человека в свете Евангелия. Мы же, конечно, за права. Мы же, конечно, за свободу. Мы же, конечно, за человеческое достоинство. Потому что источником является образ Божий! Но мы против того, чтобы эти свободы раскрепощали человеческий инстинкт и прекращали человека в зверя. Мы за то, чтобы эти свободы служили раскрытию потенциала человеческой личности.

И если мы будем с вами понимать права и достоинства в свете Евангелия, а если мусульманин будет понимать права и свободы в свете своих нравственно-религиозных требований, — то мы, несомненно, сможем построить многоукладную человеческую цивилизацию, где каждая парадигма цивилизационная и каждая модель могла бы мирно уживаться с другой!

Е. Н: Владыка, Вы сказали, что либеральная модель предусматривает свободу и святости, и греха, свобода всему, что есть в человеке — и дурному, и хорошему. Вместе с тем, мы сейчас видим то, что происходит в России, когда либеральная правозащитная идеология практически стремится к тоталитарной цензуре. Она не «за», а «против». Мы пытаемся восстанавливать ценностную ориентацию в нашем обществе — «Основы православной культуры» преподавать в школе, и именно правозащитники выступают против этого! Не «за» — за право верующих поддерживать собственные ценности и внедрять их в общество, а против этого! С другой стороны, мы видим чудовищную кощунственную выставку в музее Сахарова, и там — совсем обратное! Кощунников поощряют, а православных, которые хотят предотвратить тот срам, который произошел, обвиняют в нарушении неких прав людей. Как Вы считаете, что сегодня в России представляют эти правозащитные организации и какова их идеология?

Митрополит Кирилл: Здесь все очень ясно, с одной стороны, и все так далеко от философии, и все так далеко от того уровня, на котором бы хотелось поддержать дискуссию между традиционными ценностями и либеральными ценностями. Я с сожалением должен констатировать, что так называемое правозащитное движение в России себя скомпрометировало. Есть, конечно, отдельные люди, которые пытаются защищать права обездоленных. И Вы знаете, в такой работе их очень бы хотелось поддержать. Я знаю таких людей: это, например, местные представители на уровне регионов, которые должны защищать права человека, многие стараются защитить от чиновного произвола, вернуть людям достоинство, какую-то надежду. И дай Бог, чтобы эта работа была успешной! Но если говорить о наиболее известных так называемых правозащитных организациях, которые действуют в общенациональном масштабе, то, в основном, это люди, которые профессионально борются с Русской Православной Церковью, которые не любят Россию (это очень мягкое выражение), которые видят нарушения прав человека где угодно, но только не прав русских людей в Прибалтике или русских на Северном Кавказе и в других местах. Эти организации, действительно, сами себя скомпрометировали. Я думаю, у нашей общественности уже нет никаких иллюзий по поводу этих организаций. Наверное, такие люди всегда будут существовать, но очень бы не хотелось, чтобы, в общем, нужная для нашего общества работа по защите прав людей была так скомпрометирована. Думаю, что на долгие годы скомпрометирована! Сегодня все это нужно перестраивать, сегодня во главе этого движения должны появиться совершенно новые люди, любящие свою страну, свой народ, мужественные, способные защищать права и интересы своих граждан везде, где они нарушаются, в том числе, и в России. Способные бороться с чиновниками, неподкупные, не питающиеся иностранными грантами и всем прочим. Вот такого рода новые люди, которые могли бы возглавить это движение, они могли бы быть очень востребованы. И, может быть, такого рода работа в области прав человека могла бы реабилитировать саму идею, которая сегодня оказалась, к сожалению, у нас полностью скомпрометированной.

Е. Н.: Только что прошел круглый стол «Права и свободы личности. Православный и либеральный взгляд». Будут обрабатываться документы, будут готовиться предложения… Ваши рекомендации: какие результаты Вы хотели бы получить от такого рода встреч?

Митрополит Кирилл: В качестве результата я хотел бы иметь продолжающуюся дискуссию. Я очень надеюсь, что этот серьезный мировоззренческий дебат будет поднят у нас на достаточно высокий интеллектуальный уровень и что он включит в себя людей разных взглядов, разных убеждений. Я считаю, что Церковь должна смиренно принимать участие в этом разговоре, представляя свое видение. И в результате всей этой работы, несомненно, может появиться на свет мощный духовный и интеллектуальный продукт, который будет весьма востребован для построения общественных отношений в России, а, может быть, и во всей Европе. Мы первыми начали эту дискуссию — в России Русская Православная Церковь. Она же, кстати, подняла эту тему и на межхристианском уровне — в диалоге с Объединенной Европой — через наши встречи и беседы с руководством Европейского Союза, Европейского Совета и даже НАТО. И важно было бы, чтобы в России эта тема не затухала. Потому что от того, как будет решен вопрос о взаимодействии цивилизаций — будет зависеть будущее всей планеты.

 

http://www.mosadvent.ru/publications/smi/249-2010-10-03-22-39-32

Московское Объединение Церкви Христиан Адвентистов Седьмого Дня

Христианство и либерализм. Стремление к насильственному навязыванию веры представляет серьезную опасность для гражданских свобод

 

Принципиальная разница между либерализмом религиозным и либерализмом светским заключается в том, что христианство представляет собой свод неких жизненных принципов, накладывающих на каждого человека ряд обязанностей, предписаний и запретов, в то время как светский либерализм провозглашает освобождение личности от необходимости  подчинения этим принципам. Попробую пояснить свою мысль несколько по-иному.

Христианство использует для навязывания своего мировоззрения силу и принуждение. Оно часто занимает в государстве сильные политические позиции и использует светские власти в своих интересах. В то же время либерализм провозглашает свободу и неподчинение принципам христианства. Но все же, если бы либерализм был враждебен религии, то он не был бы либерализмом. Либерализм является оппонентом лишь для тех церквей, которые хотят введения в обществе господства их веры, либо действуют в направлении ликвидации либерализма как общественного явления. Примером тому можно назвать некоторые мусульманские страны, где религия формирует необходимость вести определенный образ жизни, в то же время в либеральных обществах есть возможность свободного выбора этого самого образа.

Вроде бы можно быть либеральным и быть христианином, но можно ли быть христианином и ЛИБЕРАЛОМ? Я не случайно вставил союз «и», чтобы был понят ход моей мысли. Само понятие свободы — только лозунг для разрешения всего и вся. Но разве стоит оно хоть чего-то, если не связано с понятием толерантности? Конечно, нет. Толерантность — это понятие, исключающее дискриминацию людей. И это понятие вполне относимо к религиозному либерализму. И оно никоим образом не вступает в противоречие с нашими личными религиозными убеждении. Это просто означает, что я, не принимая в соответствии с собственной совестью религиозную практику другого человека, все же могу принять его выбор. В то же время принятие  определенных форм поведения другого является уже более глубинным явлением и не обязательно связанным с толерантностью. Можно сказать, в религиозности есть определенные уровни. От полного принятия другого (и в этом смысле можно фактически исключить реальное христианство, в котором существуют твердые фундаментальные принципы), до того, чтобы просто не вмешиваться в жизнь людей, имеющих либеральные убеждения.

Полное принятие другого лучше исключить, это губительный принцип. Каждый индивид по определению имеет свои границы, которые он не может преступать. Для одних наличие рядом «другого» вполне приемлемо, а для других — это вторжение в его личную сферу. Честно говоря, очень немногие могут сказать, что они либералы в полном и чистом виде. Чистый либерализм — это идея, существующая в теории, но на практике нереализуемая.

Христианский клир являет собой сильно политизированную структуру, и за ним стоит народ, в умы которого заливают бурный поток антилиберальных идей. И в Польше дело клира — всячески мешать либералам. Стремление к насильственному навязыванию веры представляет серьезную опасность для гражданских свобод. А вот идея религиозной толерантности стимулирует необходимость разделения государства и любых церковных общин. Либеральные движения и партии действуют именно в этом направлении. В свою очередь, церкви почувствовали для себя угрозу с этой стороны и изо всех сил пытаются с ней бороться. И следы этого противостояния мы видим и в небольшой общине польских унитариан, и у унитариан-универсалистов. Правда, в нашем случае ситуация не столь драматична, ибо среди унитариан нет фундаменталистов и консерваторов. Мы не деремся за власть и деньги. Среди нас есть определенная разница во взглядах, но так будет всегда.

 

Анджей Вротновский

 

«Unitarianie.pl», 7 сентября 2010 г.

 

http://sozidatel.org/vera-i-czerkov/1946-genij-pravoslaviya-i-zlodejstvo-liberalizma.html

Гений православия и злодейство либерализма

 

Всё не ново в этом мире. Всё старо, как сам мир. Не стареет только православная вера. Но в последние времена всё больше подвергается мутациям. Собственно, это и есть один из признаков последнего времени: веру не столько пытают на прочность огнём и железом, сколько погружают верующих в смутное состояние, где нет место подвигу, где не с чем, казалось бы, бороться, где муть плотских удовольствий расслабляет сознание и волю, омрачает душу, где действуя решительно, грешишь и бездействуя, грешишь не меньше, одержимый духом слепоты и сосредоточившийся на проблемах дня.

«Человеку дана жизнь, чтобы она ему служила, а не он ей. Служа жизни, человек потеряет соразмерность, работает без рассудительности и приходит в очень грустное недоразумение. Он и не знает, зачем живет. Это очень вредное недоумение, и оно часто бывает. Он, как лошадь, везет и вдруг останавливается, на него находит такое стихийное препинание», — предупреждал Старец Нектарий.

С чем только не пытаются сегодня скрестить православие: и с коммунизмом, и капитализмом, с рыночными отношениями, с банковским тоталитаризмом и даже с либерализмом. А что, дескать, тут порочного? Либерали́зм — идеология, провозглашающая права и свободы отдельного человека правовым базисом общественного и экономического порядка. Призывает к введению и защите гражданских свобод, считать  главным право свободно распоряжаться собой и своей собственностью. В том числе и к свободе вероисповедания — верь во что хочешь. Это кажется куда более широким пониманием свободы чем то, о котором говорится в Евангелии — в «узком»  христианском смысле. Но давайте заглянем в Евангелие и посмотрим о чём говорит Христос:

«Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха. Но раб не пребывает в доме вечно; сын пребывает вечно. Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Иоанн 8:34-36).

Об этом же пророчествует Фёдор Михайлович Достоевский в своей знаменитой «Легенде о великом инквизиторе» из романа «Братья Карамазовы»: «Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн»,  — не правда ли это о нашем времени «игр», когда играют даже убелённые сединами взрослые, обучаются с помощью «деловых» игр, живут в «игровом» пространстве, и когда даже к войне применяют выражения «выиграть» или «проиграть».  Итак, либеральная свобода — это духовное рабство.

Для того чтобы разобраться в этом и обнаружить роковую разницу между свободой либеральной и христианской, нужно начать с истоков либерализма.

Прямым источником либерализма является гуманизм (от лат. humanitas — человечность, humanus — человечный, homo — человек) — мировоззрение, в центре которого находится идея человека как высшей ценности. Чего, казалось бы и желать? Гуманизм утверждает ценность человека как личности, его право на свободу, счастье, развитие, проявление своих способностей. Возник гуманизм в эпоху Возрождения. И если посмотреть внимательно, то с удивлением можно заметить, что произошло это именно в христианских странах. И это не случайно, поскольку основой гуманизма первоначально являлась  вера в то, что можно исправить природу человека путём усвоения античной культуры и в частности — чтения античной литературы. То есть улучшить человека возвратившись к античному язычеству! Обратите внимание — вера. Не просто философское течение, каким его обычно представляют, а именно вера, своего рода религия, где вместо Бога поставлен человек, антропоцентризм. И вера языческая. В дальнейшем основой гуманизма стала вера вообще в искусство, но от этого его языческая сущность никуда не исчезла, а только тщательно задекорировалась. И за сотни  лет его существования мы имеем неоспоримые доказательства того, что это только вера — не подтверждённая временем и не имеющая научного доказательства. Зато изначально опровергаемая Писанием:

«25 Услышав это, ученики Его весьма изумились и сказали: так кто же может спастись?

26 А Иисус, воззрев, сказал им: человекам это невозможно, Богу же всё возможно.» ( Мтф 19). 

Другими словами — сам себя, без Бога «исправить» человек не в состоянии. Зная это, как можно проповедовать гуманизм? Только обладая двойной моралью. Какая ещё вера смогла зародиться  в христианском обществе, да ещё прямо опровергающая спасение во Христе? На этом уже вполне можно было бы поставить точку. Но для современного человека, даже если он исповедует православие, к сожалению, это не очевидно. В самом деле — чем плохо жить, опираясь на юридический закон, расписав и обусловив все сферы жизни, в том числе и, как предлагают современные приверженцы либерализма, сферу влияния православной церкви? Так удобно и понятно жить по регламенту — в таких случаях мы православные, а в таких «просто» граждане, в таких случаях мы веруем в Бога, а в таких — нет. Всё просто и замечательно, исключает конфликты или сводит их к минимуму. Тут, вероятно, самые наблюдательные и пытливые уже почувствовали подвох. А где же  провозглашаемая свобода? Но это пока только на уровне интуиции. А чтобы подкрепить наши догадки, давайте опять обратимся к словам Спасителя и посмотрим, что же такое свобода в Евангельском понимании.

«…Какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя;

на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки.» (Мф.22:36-40).

Отличие прямо противоположное — либерализм призывает, прежде всего, возлюбить себя больше всего, а Христос — Господа Бога и своего ближнего. Но для многих и это должно быть не очевидно. Не очевидно, что первыми «гуманистами» были падшие ангелы, а первыми городами на земле, воплотившими в жизнь принципы либеральной свободы, сожжённые серным огнём Содом и Гоморра. Этими же идеями руководствовались и строители вавилонской башни — обожествить человека, уровнять себя с Богом.

Давайте рассмотрим подробнее основные принципы либерализма. Идеалом либерализма является общество со свободой действий для каждого, свободным обменом политически значимой информацией, ограничением власти государства и церкви, верховенством права (правовое общество), частной собственностью и свободой частного предпринимательства. 

Со свободой действий — свободой греха мы уже разобрались. Ограничение власти государства — это в идеале его полное отсутствие, а это значит и отсутствие наций, народностей, этносов и национальностей. Это угроза безопасности государства.

 

Ограничение власти церкви — означает придание ей исключительно декоративной функции. Свобода частного предпринимательства — значит «кто успел, тот и съел», «не пойман не вор». А если и пойман, то при наличии хорошего адвоката и с помощью юридической казуистики за определённую сумму, можешь опять таки доказать, что не вор и т. п. Да и сам закон можно подстроить под свои интересы, находясь у власти. Это и есть правовое общество. Легко узнать в этих принципах те самые рельсы, по которым катилась наша страна вначале реформаторской эпохи в 90-е годы прошлого века. Результат нам известен. Главное понять, что либерализм отвергает нравственные категории: совесть, стыд, мораль и т. д. А для этого в сознание внедряется так называемое «научное» мировоззрение. Секулярная наука активно противопоставляется церкви и вере, как несовместимые.

Предвижу, что многие возразят: вот, мол, живут же европейские страны успешно воплощая подобные принципы. А США и вовсе республика либерализма, к тому же вполне успешная. Тем, кто так рассуждает, напомню, что до середины прошлого века (1945г.) Европа была рабовладельческой. Примем так же во внимание современный жесточайший европейский кризис, а десять лет назад разразившуюся европейскую войну. Это в преддверии и начале XXI века! А американская либеральная свобода ещё позже рассталась с  «классическим» рабовладением. Вот только теперь форма рабства изменилась, оно трансформировалось в экономическое. К примеру нынешние события: сняли с шеи России одну экономическую удавку  имени Джексона-Вэника и тут же накинули другую — имени Магнитского. Типичный колониальный приёмчик, не особо новый и оригинальный. В силу своей двойной морали, а вернее её отсутствия, либерализм вполне уживается с рабством, вспомните западную градацию стран на первые, вторые и т. д. Уже одно это деление говорит о многом, особенно если учесть на каких критериях оно основано.       

Не случайно многие начальные попытки реализации либеральных идей имели обратный успех и приводили к противоположным результатам — диктатурам. В сущности, идеи германского нацизма произросли на почве гуманизма, как не парадоксально это звучит. Здесь всё та же забота о человеке, о улучшении его природы путём подчинения (порабощения) «неполноценных» людей, людям «высшей» расы, с последующим полным очищением земли от «неполноценных». Подчинение стран «второго» и «третьего» порядка, странам с «передовым» развитием(чего?). Вполне гуманно, хотя и радикально, зато быстро и обозримо в будущем — земной рай, населённый сверх-людьми. Вот только судьи кто? Кто решает кому жить, а кому кануть в лету? А судья — гуманизированный человек, поставленный на место Творца и осуществляющий свою волю. Для подтверждения этих слов достаточно вспомнить, что предшественник нацистов Наполеон Бонапарт вышел прямо из французской революции.

Слово «либеральный» происходит от латинского liber «свободный». В русский язык слово «либерализм» пришло в конце XVIII века из французского (libéralisme) в значении «вольнодумство». Негативный оттенок сохранился до сих пор и как мы видим не случайно.  В английском языке слово liberalism изначально имело негативный оттенок, но теперь утратило его. Чтобы представить себе визуальный образ либеральной свободы достаточно взглянуть на картину Эжена Делакруа «Свобода, ведущая народ»: полуобнажённая женщина ведёт по трупам толпу вооружённой черни — правдивее не изобразишь.

Современный либерализм отдаёт предпочтение открытому обществу, основанному на плюрализме и демократическом управлении государством, при условии защиты права меньшинства и отдельных граждан. Плюрализм — подразумевает отсутствие правды(истины) как таковой, каждый имеет право утверждать всё, что ему вздумается(то что выгодно). И если сумеет убедить большинство в своей правоте, то это и будет принято за истину. Что означает изначальное отсутствие духовно-нравственных основ. А чтобы заставить людей думать как нужно, надо постепенно воздействовать на их сознание, делать то, что раньше был запрещено и уже следующие поколения будут воспринимать это же, как прецедент, а стало быть имеющее право быть.

А что касается прав меньшинств, то они обязательно нуждаются в защите, особенно если пропагандируют разврат и наркоманию, хотя большинству людей это не нужно и вредно. И по закону демократии меньшинство должно подчиниться воли большинства. Но меньшинства обязательно надо защищать потому, что эта та сама раковая опухоль от которой распространяются метастазы на всё общество, на всю страну, на всё государство. И не надо применять оружие, тратить боеприпасы, терять солдат.

 

Начиная с конца XVIII века, либерализм стал одной из ведущих идеологий практически во всех развитых странах.

Современные течения либерализма более терпимы к государственному регулированию рынка ради обеспечения равенства возможностей, всеобщего образования и уменьшения разницы в доходах населения. Сторонники таких взглядов полагают, что политическая система должна содержать элементы социального государства, включая государственное пособие по безработице, приюты для бездомных и бесплатное здравоохранение. А это значит, что абсолютно свободный рынок — категория исключительно гипотетическая. На деле  абсолютного либерализма в экономике не существует, а это собственно уже не либерализм, сколько не подгоняй теорию под практику.

Государственная власть, по мнению либералов, существует для блага людей ей подвластных, и политическое руководство страной должно осуществляться на основе согласия большинства. На сегодняшний день политической системой, которая наиболее приемлема для либералов, является либеральная демократия. Таким образом, изменением общественной духовной доминанты, при отсутствии постоянных твёрдых духовно-нравственных принципов, какие содержит в себе, например, православие, можно запросто этим обществом управлять, смещая ценностные духовные приоритеты, подменяя их вымышленными или вовсе отвергая. Это и есть суть либеральной духовной свободы — по сути духовный концлагерь.

В каких же формах предстаёт перед нами либерализм?

Изначально либерализм исходил из того, что все права должны быть в руках у физических и юридических лиц, а государство должно существовать исключительно для защиты этих прав. Современный либерализм значительно расширил рамки классической трактовки и включает в себя множество течений, между которыми имеются глубокие противоречия и  возникают конфликты. Что совсем не удивительно при отсутствии твёрдой духовно-нравственной основы, несмотря на то, что общие положения современной либеральной системы отражены во «Всеобщей декларации прав человека».

 

Исходя из этого современный либерализм предстаёт в следующих формах: «Политический либерализм»; «экономический либерализм»; «социальный либерализм»; «культурный либерализм». Интересно пояснить две последние формы: «социальный либерализм» ратует за равенство возможностей и против экономической эксплуатации. Однако распространение он получает в отдельной стране или в группе стран «передовых», делая известные поправки при распространении на страны «третьего» мира. А «культурный либерализм» выступает за личную свободу, в том числе и против ограничений на неё из соображений патриотизма или религии. Здесь уже не имеет значение, о какой конкретно религии идёт речь. Важно то, что по мнению либералов она ограничивает свободу личности. Евангельское отношение к свободе мы уже выяснили. Но можно ли в таком случае говорить о либеральном православии? Только если классифицировать это выражение, как оксюморон — сочетание слов с противоположным значением. Культурный либерализм заостряет внимание на правах личности, относящихся к сознанию и образу жизни, включая сексуальную, религиозную, академическую свободу, защиту от вмешательства государства в личную жизнь.

Проявление сексуальной и религиозной «свободы» мы имели честь созерцать не так давно, на примере публичных групповых совокуплений в зоологическом музее, и костюмированных беснований-плясок в православных храмах. Для названия такой свободы более подходит слово «скотство».

Джон Стюарт Милль английский мыслитель и экономист, по праву считающийся одним из теоретиков либеральной идеологии, в эссе «О свободе» заявил: «Единственная цель, которая служит оправданием для вмешательства одних людей, индивидуально или коллективно, в деятельность других людей, — это самозащита. Проявлять власть над членом цивилизованного общества против его воли допустимо только с целью предотвращения вреда другим».

На наших глазах «самозащита» стала оправданием бомбардировок Ирака, Сербии, Афганистана, Ливии… Так в зависимости от потребности трактуется либеральная необходимость. А вред, нанесённый другим — вовсе мало понятная категория. Можно ещё измерить вред материальный, но как определяется и чем измеряется духовный вред?

 

Двойные стандарты и двоякое толкование той или иной формулировки приводит к тому, что между экономическим и социальным либерализмом существует фундаментальное противоречие. Экономические либералы считают, что позитивные права неизбежно нарушают негативные. Они видят функцию государства ограниченной, главным образом, вопросами обеспечения законности, безопасности и обороны, поскольку эти функции  требуют наличия сильной централизованной государственной власти.

Социальные либералы считают, что главная задача государства состоит в социальной защите и обеспечении социальной стабильности, а это делает невозможным введение широких ограничений на деятельность правительства.

Несмотря на единство конечной цели — личной свободы — экономический и социальный либерализм кардинально расходятся в средствах для её достижения.

Ну а теперь несколько слов конкретно о Либеральном «христианстве». Это направление в христианском богословии и этике, которые ассоциируют с идеологией либерализма и философией свободомыслия и близкими к ним богословскими идеями, концепциями и интерпретациями библейских текстов. Либеральное богословие предлагает «свободное» недогматическое исследование Библии, широкое использование методов библейской критики, доверие к концепциям современной науки. Этим занимался, например, граф Лев Толстой — с карандашом в руках редактировал Евангелие. Последствия такого вольного обращения со священными текстами, нам то же известны — они приводят к жутким катастрофам. Достаточно вспомнить церковный раскол в XVII веке и февральскую революцию 1917 г.

Достаточно будет сказать что либеральное христианство как явление возникло среди радикальных протестантов в эпоху Реформации  в Западной и Центральной Европе XVI — начала XVII веков, направленное на реформирование католического христианства

Центральным местом распространения либеральной теологии стала Германия. Либеральная теология развивалась видными представителями немецкого протестантизма, в особенности — богословами Тюбингенской школы. Многие из них развивали свои идеи под влиянием популярной в то время философии Гегеля и Канта.

Позднее либерально-богословская мысль стала популярной в других странах и вышла за пределы протестантизма. Некоторые достижения либеральной теологии были приняты в католическом богословии и сейчас изучаются в католических учебных заведениях.

В настоящее время понятие либерализма в христианстве не ограничивается специфическим направлением протестантской либеральной теологии, но подразумевает широкое явление в богословской мысли, сосредоточенное главным образом на идее необходимости преобразований и реформ церковных традиций в соответствии с изменениями, происходящими в мышлении людей современного общества. Например венчание однополых браков, или признание других религий на ряду с христианством — разновидностями веры в Бога, имеющими своей целью единый конечный результат.

Девиз либерализма-гуманизма возлюби человеческое в себе! Он не отвергает Бога напрямую, но «отодвигает» Его в сторонку, ставя на первое место человека. Что весьма опасно, потому что соблазнительно. Возлюби свои желания, стремления, слабости и пороки. Потому что в человеке ничто непорочно, что не нарушает «свободы» ближнего. Таким образом либерализм выворачивает Евангельские истины. Природа человека двойственна: в нём есть плотское — человеческое начало, и ангельское — духовное. Гуманизм и либерализм ополовинивают человека, оставляя его в безнадёжном состоянии, наслаждаться земными «удовольствиями», низводя его до животного уровня. В таком состоянии человек становится духовно слепым и глухим.

Поэтому в ещё эпоху Возрождения на место икон приходят картины на Библейские и Евангельские сюжеты. В образе святых на них изображают собственных дочерей, жён, любовниц и блудниц. Авторы пишут себя, донаторов (заказчиков), своих знакомых — в образах святых апостолов и пророков. Так наглядно выглядит двойная мораль гуманизма и проистекающего из него либерализма.

 

В Евангелии от Иоанна Христос говорит: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих.» (Иоанн 15:3). Любовь по Евангелию — это самопожертвование. Либерализм самопожертвование  заменяет гедонизмом — наслаждением жизнью, что естественно, с его точки зрения, иначе, для чего тогда живёт человек? Но что же тогда такое любовь? В либеральной идеологии — любовь это страсть и желание обладать телом — наслаждаться и получать удовольствия. Двойственность морали в данном случае заключается в том, что прелюбодеяние (супружеская измена) — не  грех если происходит по согласию, как исполнение обоюдного желания. И блуд не грех — без насилия и в рамках закона, и содомские грехи — это извращённое проявление Божественной заповеди «полюбить ближнего»… Вот откуда вытекает двойная мораль западной культуры.

Это же проявляется в западном искусстве. Обнажённая натура уже не считается грехом если изображать её «художественно». Уже более трёхсот лет нас пытаются в этом убедить призывая на помощь изобразительное искусство, литературу, науку. Убеждают, что именно религия, особенно христианская — главное препятствие к абсолютной свободе. Пишут о «тёмных религиозных лучах» православия, о тоталитаризме, косности, консерватизме и догматизме церкви, приманивая доверчивых простаков сладким, как морковка, либеральным земным раем.

Анатолий Козлов

Член правления СП России, Санкт-Петербургское отделение,

для Sozidatel.org

 

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/print790.htm

Православное переосмысление «прав человека» Православие.Ru Интернет-журнал, 26 июня 2007 г.

Елена Малер-Матьязова

 

 

Одной из самых важных и актуальных тем православной мысли в последнее время оказалась тема критического переосмысления установившейся в современном обществе  либеральной ценностной системы, и, прежде всего, центральных для нее принципов «прав» и «свобод» человека. В течение нескольких последних лет под эгидой Русской Православной Церкви регулярно проводятся всевозможные семинары, круглые столы и конференции, в том числе международного уровня, посвященные проблеме переосмысления либеральной концепции прав и свобод человека и утверждения православного учения о человеке, его свободах и правах. В феврале 2006 г. состоялись Соборные слушания на тему: «Права человека и достоинство личности. Церковно-общественный взгляд», на основании которых в апреле этого же года на X Всемирном Русском Народном Соборе была принята православная «Декларация прав и достоинства человека» – важнейший документ, который вполне возможно войдет в историю и отечественной, и общехристианской общественно-политической и философско-богословской мысли. В феврале 2007 г. в Москве состоялась международная конференция представителей христианских Церквей и общин Европы, стран СНГ и Балтии на тему: «Современная Европа: Бог, человек, общество. Права человека и нравственное измерение». В марте 2007 г. в Москве состоялся международный круглый стол делегации Конференции европейских церквей и делегации ОВЦС МП по обсуждению прав человека, их нравственного измерения и нарушения прав религиозных сообществ современной либеральной системой. А в апреле 2007 г. в Москве состоялась международная конференция на тему «Права человека и национальная самобытность».

Основная проблематика всех этих прошедших и будущих мероприятий связана с соотношением концепции «прав человека» и стоящей на ней идеологии либерализма с иными, существующими параллельно с ней, в основном ей противоречащими ценностными измерениями – морали и нравственности, национальной и религиозной культуры, национальной общественно-политической системы и т.п. Действительно же, либеральное мировоззрение противоречит практически всем иными по отношению к нему ценностным системам, причем как на философско-идеологическом, так и на общественно-политическом уровне, приводя к многочисленным современным мировоззренческим и общественно-политическим конфликтам. И, прежде всего, это касается противоречий, возникающих между либерализмом и любой религиозной, а в данном случае христианской мировоззренческой и ценностной системой.

Христианство и либерализм: конфликт мировоззрений

Как в христианской, так и в либеральной мировоззренческой и ценностной системе важнейшее место занимает, казалось бы, одна и та же ценность – ценность личности и связанные с ней ценности ее прав и свобод. Но нужно понимать, что эта схожесть является иллюзорной, формальной, при которой наличествуют принципиальные содержательные отличия и противоречия. Эти отличия сводятся к тому, что в христианстве рассматриваемые ценности имеют абсолютный божественный источник, а, значит, наделены абсолютным нравственным измерением; в либеральной же парадигме все эти ценности имеют исключительно человеческий, относительный и конвенциональный источник, а, значит, лишены абсолютного нравственного измерения.

История становления либеральной системы ценностей непосредственным образом связана с историей западноевропейской секулярной мысли, которая, начиная с секулярного гуманизма эпохи Возрождения и секулярной философии эпохи Просвещения, поставила на второй план религиозные христианские ценностные установки, а в дальнейшем и вовсе отказалась от них. В основе обозначенных новой либеральной системой принципов и ценностей лежали не абсолютные божественные основания, как это было в христианской системе, а относительные секулярные человеческие конвенции. Ведь действительно, вне религии невозможно никакое обоснование абсолютного, потому что только религия предоставляет абсолютный божественный источник и абсолютное божественное основание своих ценностей – нравственности, человека, его свободы и прав. Секулярные ценности и принципы – прежде всего, ценности секулярной свободы, прав человека, нравственности, являются ценностями не абсолютными и универсальными, а относительными и конвенциональными, причем исторически заимствованными из христианства и секулярно переосмысленными. Именно таковыми, основанными на искусственной конвенциональной этике являются утвержденные новой секулярной философией концепции «естественного человека», его «естественного состояния», его «естественных прав», понимаемых вне божественного и нравственного измерения. Именно эти секулярные концепции стали основой впоследствии провозглашенных концепции «общественного договора», «Декларации независимости» США, «Декларации прав человека и гражданина», утвержденной антихристианской Французской Революцией, и, наконец, «Всеобщей Декларации прав человека», утвержденной Генеральной Ассамблеей ООН в1948 г.

Важно отметить, что либеральная парадигма и ее ценности свободы и прав человека никогда не имели абсолютного признания. Как известно, параллельно со всей историей своего развития, либеральная философия прямо с эпохи Просвещения сопровождалась не менее, но даже более внушительной историей ее критики и сопротивления ей, к которой, прежде всего, относились различные религиозные, а также идеалистические, консервативные, этатистские антилиберальные философские и общественные концепции. По сравнению с ними, либеральная философия представляла собой небольшой фрагмент внутри, как правило, французской и англо-американской философской и политической мысли, позже распространяемый или, скорее, навязываемый в качестве универсальной глобальной системы Европе и всему миру. Впрочем, либеральная парадигма и ее ценности и сейчас не имеют всеобщего признания, но наоборот все чаще и чаще вызывают активную критику и сопротивление, и прежде всего, у различных традиционных религиозных сообществ по всему миру, что также напрямую вытекает из наличия противоречий между религиозными и либеральными ценностными системами. Например, в современной России либеральная система ценностей абсолютным большинством воспринимается как ей глубоко неорганичная и чуждая, напрямую противоречащая ее тысячелетним религиозным православным ценностям. Таким образом, на первый взгляд схожие ценности христианской и либеральной системы – прежде всего, ценности человека, его свободы и его прав, на самом деле принципиально различны, поскольку в христианстве эти ценности имеют божественный абсолютный источник, вследствие чего имеют абсолютное нравственное измерение; в либеральной парадигме эти ценности, взятые из христианства и секулярно переосмысленные, имеют человеческий конвенциональный источник, и лишены нравственного измерения. Таким образом, речь идет об отличие: нравственного человека, нравственной свободы и нравственных прав человека от секулярных и свободных от нравственности, а можно сказать, безнравственных человека, свободы и прав человека.

 

Нужно сказать, что о проблеме мировоззренческого конфликта между христианством и либерализмом ни раз появлялись достаточно жесткие высказывания со стороны Католической Церкви, на протяжении уже нескольких веков существующей в условиях либеральной цивилизации. Например, можно привести очень точные критические слова римского папы начала XXв. Льва XIII из Энциклики «О гражданских свободах» («Libertas»): «Сторонники либерализма заявляют, что всякий человек сам для себя творит закон; из этого рождается система этики, которую либералы называют независимой моралью и которая, прикрываясь маской свободы,  освобождает человека от повиновения законам Божиим».[1]

Важнейший шаг в направлении критического переосмысления либеральной системы ценностей был сделан Русской Православной Церковью, по инициативе и под эгидой которой за последние несколько лет была проведена огромная систематическая работа, итогом которой стал исторический документ – православная «Декларация прав и достоинства личности» 2006г.

Основные положения этого документа очень четко обозначают существующие противоречия между либеральным и христианским пониманием ценностей человеческой личности, ее прав и свобод. В Декларации критикуется происходящее в современном мире «насаждение западного жизненного уклада в качестве универсального», что приводит к «растворению культурного и мировоззренческого своеобразия народов в безликой массе глобализационного либерализма». Декларация обращает внимание на относительность и ограниченность либеральных «прав человека», отмечая, что существуют и более высшие ценности – «вера, нравственность, святыни, Отечество», а поэтому абсурдно допускать, чтобы «осуществление прав человека подавляло бы веру и нравственную традицию, приводило бы к оскорблению религиозных и национальных чувств, почитаемых святынь, угрожало бы существованию Отечества». Рассматривая понятие «личности», Декларация проводит различение понятий «ценности» и «достоинства» личности, где «ценность – это то, что дано, достоинство – это то, что приобретается». Рассматривая понятие «свободы», Декларация определяет, что «главный вызов заключается не в дефиците свободы, а в том, как ей пользуются народы и отдельные личности», поскольку «исторический опыт показывает: свобода без ограничений поедает сама себя». Поэтому в Декларации проводится различение двух свобод – «внутренней свободы от зла и свободы нравственного выбора», где «свобода от зла является самоценной; свобода же выбора приобретает ценность, а личность – достоинство, когда человек выбирает добро»; с точки зрения Декларации, «человек должен пользоваться своей свободой для пользы и совершенствования, а не для разрушения своей жизни и жизни окружающих людей». Говоря о «правах человека», Декларация заявляет об их «неразрывной связи с обязанностями и ответственностью человека», и выступает «за право на жизнь и против права на смерть, за право на созидание и против права на разрушение», считая, что «права человека имеют основанием ценность личности и должны быть направлены на реализацию ее достоинства».

Главный призыв Декларации состоит в необходимости «создать сильное нравственное измерение в обществе, которое бы задавало правильный вектор человеческой свободе», то есть необходимости введения – а точнее, возвращения нравственного измерения, нравственной системы координат в современную общественную и правовую систему, а таким образом, в необходимости христианского переосмысления этих важнейших ценностей, лежащих в основе европейской цивилизации, а значит спасения Европы от происходящего в ней процесса дехристианизации.[2]

Нарушение религиозных прав либеральной общественно-правовой системой

Мировоззренческий конфликт между христианской и либеральной ценностными системами непосредственно продолжается в современном общественно-правовом конфликте, проявляющимся в неизбежном нарушении религиозных прав либеральной общественно-правовой системой. В наше время либеральная мировоззренческая система подается и рассматривается в качестве своего рода идеальной системы, базовые принципы которой позволяют обеспечить соблюдение и защиту всех предполагающихся ею прав и свобод. Основанием для этого является подчеркнутая якобы «нейтральность», а потому и следующая из нее якобы «объективность» либерального мировоззрения, нейтрально относящегося к любым явлениям и объективно наделяющая их равными правами. На самом же деле, она сама, подобно тоталитарной системе, осуществляет диктат либеральных ценностей, причем как универсальных и единственно истинных, и пресекает идеологические системы и ценности, им противоречащие – заметьте, что это минимальные характеристики любой тоталитарной системы ценностей. К таким находящимся в конфликте и даже противоречащим либеральной системе, а значит и подвергающимися пресечению, как раз и относится христианство и христианские ценности.

Либеральная общественная и правовая система, основанная на секулярно понятых ценностях свободы и прав человека, систематически нарушает различные религиозные права и свободы; среди таких систематических и даже можно сказать устоявшихся нарушений хотелось бы обратить внимание на следующие.

Во-первых, речь идет о вполне естественной, но все более критичной и агрессивной реакции секулярной философии либерализма по отношению к религиозному мировоззрению, трактующемуся ею как архаичное, тяжело устаревшее и неадекватное современности, мешающее научно-техническому и социальному прогрессу. Эта секулярная позиция естественно приводит к ущемлению прав представителей религиозного мировоззрения, как, например, в ряде стран Западной Европы больший процент верующих христиан систематически подвергаются дискриминации именно на религиозной почве, и в связи с этим признают, что в либеральном обществе их религиозные убеждения являются помехой в профессиональной реализации и карьерном росте. Таким образом, можно говорить об ущемлении либеральной системой права на свободу вероисповедания.

Во-вторых, речь идет о том, что либеральная система, утверждающая примат либерального права над христианской моралью, допускает утверждение самых разных правовых норм, в том числе непосредственно противоречащих христианской морали. Либеральная система уравнивает в правах аморальные и антирелигиозные явления с нравственными и религиозными, то есть зло с добром, оправдывая это либеральным принципом нравственной нейтральности. В результате, в либеральном обществе право на существование и оправдание приобретают такие антихристианские явления, как, например, гомосексуализм или сатанизм. Таким образом, можно говорить об ущемлении либеральной системой права на нравственное, духовное развитие личности. А потому необходимо христианское нравственное переосмысление и ограничение либеральных прав и свобод, преодоление устоявшейся нравственной «нейтральности» и приобретение однозначной нравственной ориентации. Общественно-правовая система должна препятствовать процессу развития безнравственности, и создавать условия для развития нравственности. Закон и право не могут оставаться нравственно нейтральными, но должны быть однозначно ориентированными, что должно отразиться на возвращении нравственного измерения в современные законодательные международные документы и конституции.

В-третьих, речь идет о систематическом нарушении либеральной системой прав религиозного большинства, а таким образом и ущемлении принципа демократии. Как известно, либеральной системе свойственно утверждение равенства прав религиозных меньшинств и большинства, а зачастую отстаивание прав религиозных меньшинств в ущерб правам большинства. Ведь согласно известной формуле, демократия отстаивает права большинства, тогда как либерализм отстаивает права меньшинств. Именно в такой ситуации, например, оказалось Православие в современной либеральной России, где оно полностью уравнено в правах со всеми религиозными образованиями, существующими на территории России, несмотря на то, что является не только единственной государство- и культуро- образующей религией России, но и является вероисповеданием абсолютного большинства ее граждан! Также очень показательным примером является ситуация на Украине, где большинство принадлежит к Украинской Православной Церкви Московского Патриархата, но права этого большинства всячески попираются; тогда как права различных религиозных меньшинств являются привилегированными и имеют поддержку на государственном уровне. В этой связи, совершенно необходимо при соблюдении прав и свобод всех религиозных сообществ, наделять их неравными правами в соответствии с простым демократическим критерием большинства/меньшинства, то есть введение избирательного права в пользу религии большинства граждан страны.

И, наконец, в-четвертых, речь идет о естественно следующем из либеральной системы ущемлении прав традиционных ценностей. Ведь поскольку либеральной системе свойственно утверждение равенства прав всех нравственных и религиозных ценностей, происходит ущемление прав традиционных для определенного общества ценностей, а вместе с этим, нарушается органичный исторически сложившийся традиционный религиозный и культурный общественный баланс, что является причиной многих современных кризисов. В такой ситуации, совершенно необходимо введение различного общественного и государственного статуса для определенных – а именно традиционный религиозных организаций.

Как известно, в современном мире существуют две основных модели религиозного законодательства. Это сепаратистская модель, предполагающая отделение религиозных сообществ от государства и отсутствие в законодательстве особого правового положения какой-либо религии или конфессии. А также избирательная модель, в основе которой лежит избирательный принцип, по которому на конституционном уровне определяются религиозные предпочтения этих стран в соответствии с их особой ценностью для общества.

Избирательная модель предполагает определение нескольких особых статусов: статус государствообразующей и культурообразующей религии, статус традиционной или исторической религии, наконец, статус религии большинства. Религии, имеющие особый статус, наделяются особыми дополнительными правами, и, прежде всего, правом осуществлять любую религиозную деятельность во всех сферах гражданского общества – образования, культуры, здравоохранения, социальной защиты, вооруженных сил, средств массовой информации. Большинство стран Западной Европы имеют именно избирательное религиозное законодательство, тогда как сепаратистская модель используется лишь в некоторых странах – в США, Нидерландах, Франции, и, к большому сожалению, пока и России. В России действительно выстраивается сепаратистская модель религиозного законодательства, предполагающая полное отделение религиозной и государственной сфер, отсутствие в законодательстве особого статуса и дополнительных прав для традиционной – Православной религиозной конфессии. Но нужно понимать, что подобная модель органична только для изначально многоконфессиональных стран, никогда не имевших одной исторической традиционной религии. Тогда как для России по всем возможным основаниям подходит только избирательная модель, ведь Православие представляет для России ценность по каждому из этих критериев, поскольку представляет собой и государствообразующую, и культурообразующую, и традиционную, и религию большинства граждан государства. Но это никак не закреплено в современном российском законодательстве, Православие не имеет ни особого статуса, ни особых выше перечисленных прав, до сих пор за Православием не закреплено право работать в важнейших социальных сферах, и, прежде всего, образования, армии и СМИ.

Проводящаяся работа по критическому переосмыслению секулярной либеральной системы ценностей и воплотившая ее православная «Декларация прав и достоинства человека» сразу же после своего утверждения вызвала весьма активные, до сих пор непрекращающиеся обсуждения.

Вполне ожидаемой стала высказанная по отношению к ней критическая реакция с двух весьма предполагаемых сторон. Сразу же после принятия православной Декларации, весной 2006г. прозвучал доклад Госдепартамента США о религиозной свободе в России с прямыми обвинениями в несоблюдении религиозных прав и свобод, а также с призывом обеспечить полную защиту всех конфессиональных сообществ без какого-либо различия, зарегистрированных и незарегистрированных, в соответствии с положениями российской Конституции и международных стандартов. Подобная же реакция была озвучена со стороны  наших либеральных «правозащитников»: весной 2006г. председатель Московской Хельсинской группы Л. Алексеева раскритиковала православную Декларацию, заявив, что не бывает каких-то не тех прав человека; лидер движения «За права человека» Л. Пономарев обвинил Православную Церковь в стремлении ограничить права человека и навязать всему обществу православную идеологию; открытое критическое письмо в связи с принятой Декларацией, адресованное митрополиту Кириллу, было написано представителем Политического совета партии «Союз правых сил» Л.Я. Гозманом.

Вместе с тем, нужно отметить, что проведенная под эгидой Русской Православной Церкви работа по критике и христианскому переосмыслению современной либеральной мировоззренческой и ценностной системы, вызвала активный интерес и одобрение со стороны всех христианских конфессий. Полную солидарность с антилиберальной критикой и проектом христианской «Декларации прав и достоинства личности» высказал Ватикан. Представители современного Ватикана и сами весьма критично расценивают либеральную систему ценностей, с их точки зрения окончательно оторвавшуюся от христианства и лишившуюся нравственного измерения. А нынешний Римский папа Бенедикт XVI уже несколько раз критиковал Евросоюз за отход от христианства, выраженный, прежде всего, в отсутствии христианских ценностей в Европейской конституции, и заявил о необходимости возвращения Европы к ее христианским корням. Утверждение православной «Декларации прав и достоинства человека» вызвало активные обсуждения международного и общехристианского масштаба. В октябре 2006г. в Страсбурге состоялся семинар «Эволюция моральных ценностей и прав человека в многокультурном обществе». Вскоре под эгидой ЮНЕСКО прошел международный семинар «Диалог цивилизаций: права человека, нравственные ценности и культурное многообразие». А 3-9 сентября 2007г. тема христианского переосмысления прав человека будет обсуждаться на  крупнейшем общехристианском форуме – III Европейской экуменической ассамблеи, которую проведут Совет епископских конференций Европы (СЕКЕ) и Конференцией Европейских Церквей (КЕЦ). И есть все основания полагать, что проведенная Русской Православной Церковью работа по критическому переосмыслению либеральной ценностной и общественно-правовой системы и утверждению христианского понимания личности, ее достоинства, прав и свобод получит действительно международный общехристианский характер и обозначит новый  общехристианский и общеевропейский вектор, направленный на возвращение Европы, ее ценностного и общественно-правового устройства к изначальным христианским смыслам, к так необходимому в современном мире христианскому нравственному содержанию.

 

 

http://crusader.org.ru/almanax/o-svobode-voli-predopredelenii-i-blag

 

Альманах: О свободе воли, предопределении и благодати

Введение

В нашей святой римо-католической вере немало таких артикулов (положений), которые кажутся не просвещенному верою и суетному мiрскому человеку… противоречивыми. Такие люди, недоуменно и нелепо мудрствующе, вопрошают о Пресвятой и Живоначальной Троице: «Ну, сколько же у вас, христиан, богов — три или Один?» Они ничего не хотят понимать, когда им отвечают: «Един Бог, имеющий Одну Сущность (Substantia), в Трех Лицах».

Ещё тяжелее говорить о предопределении и свободе воли. Ведь и немало христиан заблуждаются в столь, безусловно, непростом вопросе. Что же касается именно католиков, то даже тут нет полного единства мнений. Существуют различные теологические школы (см. ниже).

Все католики согласны, что благодать Божия необходима для спасения, отвергая лжеучение Пелагия, и все католики согласны, что есть свобода воли, ниспровергая зломудрие Кальвина. Но как согласовать это — нет согласия.

 

Глава I

О свободе воли

Человек обладает свободой воли, свободой выбора (liberum arbitrium), т. е. сам, без принуждения со стороны Бога, желающего спасения всех человеков (См. I Тим. 2, 4), выбирает себе либо вечную жизнь, либо вечную погибель, когда свободно ступает на путь, соответственно, добра или зла. Не следует путать понятия «свободы воли» с другими смыслами слова «свобода» (напр. со свободой физической или юридической). Так, свобода воли никоим образом не означает моральной позволительности злодеяния, отсутствия обязанностей.

Священное Писание говорит, обращаясь, например, к лицемерам: «Или пренебрегаешь богатство благости, кротости и долготерпения Божия, не разумея, что благость Божия ведет тебя к покаянию? Но, по упорству твоему и нераскаянному сердцу, ты САМ СЕБЕ собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога» (Рим. 2, 4-5). Эразм Роттердамский (1469 — †1536), католический писатель XVI в., несмотря на ошибочность многих своих взглядов имевший заслугу критики предистинационизма Лютера, так толкует эти стихи Писания: «Каким образом можно обвинить в пренебрежении к заповеди, если нет свободы воли? И каким образом Бог призывает к покаянию, если Он — Творец нераскаянности? И каким образом может быть справедливо осуждение, если Сам Судья принуждает к злодеянию? (…) Где здесь чистая необходимость? (…) какая праведность в гневе, ненависти, скорби и нужде, падающих на человека, будто бы творящего зло, которое совершается нисколько по его воле, а он всё творит по необходимости?» (1). Данное толкование представляется весьма убедительным, ибо прямо вытекает из цитированного места. Есть и другие места Писания, где говорится о свободе воли, например: «Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли» (Ис. 1, 19), или: «… делали злое в очах Моих и избирали то, что было неугодно Мне» (Ис. 65, 12). «Бог не искушается злом и Сам не искушает никого. Но каждый искушается собственною похотию» (Иак. 1, 14-15). Конечно же, отговорка Кальвина о том, что необходимость и принуждение суть разные вещи, к нашему случаю совершенно неприменима. Здесь «непринуждающая необходимость» — чистая отговорка, пустая «игра в слова» и противоречие в определении (contradictio in adjecto).

Эразм Роттердамский

Ясно учат о свободе воли и документы церковного Учительства. Отрекаясь на Арльском соборе 475 г. от своих заблуждений, пресвитер Люцидий исповедывал: «Так же утверждаю о благодати Божией, что с ней всегда должен соединяться труд и усилие человека, а о человеческой свободе, что она не прекратилась, но расшаталась и ослабла, и погибнуть могли те, кто спаслись, а те, кто погибли — спастись» (2). III Валансийский собор 855 г., ссылаясь на II Оранжский собор 529 г., учит (кан. 3): «Что некии ко злу предопределены Божией волею, то есть они как-бы иными и быть не могли, не только не веруем, но и если есть такие, что в такую мерзость верят, как и Оранжский собор, речем на них анафему» (3). Констанцкий собор 1414-1418 гг. среди прочих еретических мнений Джона Уиклифа и Яна Гуса отверг следующее: «Всё происходит по абсолютной необходимости» (4). Папа Лев Х в булле «Exurge Domine» (от 15 июня 1520 г.) отверг тезис Лютера, что «свободная воля (…) является пустым звуком» (5).

В этих утверждениях церковного Учительства нет отрицания предопределения как такового, но только крайних форм предистинационизма, почти что вовсе отрицающих свободу воли, какие наиболее явственно проявились у Мартина Лютера (1483 — †1546) и Жана Кальвина (1509 — †1564). «Лютер настаивает (…) на абсолютности Божественного руководства человеком, фактически лишённым свободы выбора, ибо воля его подобна вьючному животному (…). Согласно кальвинизму, внеприродный Бог предопределил всё так, что Христос страдал и умер отнюдь не за всё человечество, а за его небольшую, непостижимо избранную Им к спасению часть (…). Иррационализм этой богословской доктрины с наибольшей силой проявляется в трактовке человеческой деятельности. (…) Кальвин снова полностью распространил на неё действие фатума, исходящее от Бога» (6). Эти ужасные мнения не согласны с правыми догматами о Божием милосердии и благой воле спасти всех людей. В них имплицитно содержится манихейская тенденция, ибо косвенное возведения зла к Богу, посредством приписывания Ему предопределения ко злу, уравнивает добро и зло.

Да, злые дела падшими разумными творениями (ангелами и людьми) совершаются. Но Бог — Всеблаг. Он, вопреки ереси манихеев, не причина зла, но только попускает его. Значит, есть свобода воли разумных творений(а если бы её не было, Бог был бы причиной зла). Кроме того, было бы чистым противоречием предпологать, будто Бог одновременно хочет зла (предопределяя к нему) и не хочет его (возбраняя Своими Заповедями). Выпутаться из данной апории нашим оппонентам возможно только сославшись на якобы неуместность применения логики в богословских рассуждениях.

Приближался к кальвинизму Корнелий Янсений, еп. Ипрский, (1585 — †1638) автор книги «Августин». Пять тезисов из этой книги были безошибочно осуждены папой Иннокентием Х в булле «Cum occasione» (от 31 мая 1653 г.), а именно:

«1) Некоторые Заповеди Божии праведным людям, желающим и старающимся [их соблюсти, соблюсти оные] невозможно, если взглянуть на имеющиеся ныне силы: нет у них благодати, которая бы сделала их возможными.

2) В состоянии падшего естества никогда не возможно противиться внутренней благодати.

3) Для приобретения или утраты заслуги в состоянии падшего естества не требуется от человека свободы от необходимости, но только свобода от принуждения.

4) Полупелагиане признавали необходимость предваряющей внутренней благодати для каждого действия, даже для начала веры (sic!!! У Янсения о полупелагианах исторически неверно! — Д. П.), а еретиками были только в том, что хотели, чтоб сия благодать была бы такой, чтобы человеческая воля могла бы ей сопротивляться, либо повиноваться.

5) По-полупелагиански это, говорить, будто Христос за всех людей умер или пролил кровь» (7).

Все эти пропозиции осуждены яко еретические (пятая как просто ложная, но как еретическая, если её понимать, будто Христос умер лишь за предопределенных ко спасению). Александр VII в булле «Ad sacram Petri sedem» (от 16 октября 1656 г.) подтвердил, что эти тезисы осуждены в том смысле, в каком их придерживался Янсений (8). Последующие документы Верховных Первосвященников так же осудили ересь янсенизма.

С начала XVIII в. в Голландии существует еретическая «Старая Римо-Католическая Церковь» (Утрехтская церковь). Она придерживается янсенизма (номинально «осуждая» его, но приемля не все папские антиянсенисткие документы, а отвергая буллу Климента XI «Unigenitus» [от 8 сентября 1713 г.], в коей осуждено 101 заблуждение Пасхазия Кезнеля [1684 — †1719]) и отрицает папскую безошибочность и Непорочное Зачатие Пресв. Девы Марии. В XVIII в. янсенисткий священник Жак Жюбе де ля Кур (1674 — †1745) вёл переговоры о «воссоединении церквей» с православными, при содействии известного русского поэта Василия Кирилловича Тредиаковского (1703 — †1768), симпатизировавшего янсенизму. Это был тот самый аббат Жюбе, который создал янсенисткий богослужебный обряд (т. н. «аньерскую литургию»). Другой янсенист, Луи-Элли Дюпен (1657 — †1719), был автором проекта соединения католиков и англикан. Задолго доII Ватиканского Собора янсенисты начали служить мессу на народных языках. В XIX в. «утрехтцы» вступили во общение со «старокатоликами», для которых они рукоположили епископов. Католическая Церковь всегда признавала действительность их Таинств, что не означает одобрения их литургического самочиния (8а).

 

Спор о свободе в разгаре. И между христианством и либерализмом и между иными спорящими сторонами. Можно говорить о свободе как государственном институте, политической идеологии, религиозной ценности, гражданской позиции, наконец, как о личном убеждении. От того, как мы договоримся о понимании свободы, будет во многом зависеть цель нашего будущего.

 

Добавить комментарий

Яндекс.Метрика